постпродакшн снов
Признаться не очень-то мне по душе, когда свои сны рассказывают. Кто? Ну, хоть те же люди. Или эти. Или кошки. Но люди хуже. Они их записывать начинают потому что. А записанный сон, разве ж это полноценный сон? Это промокашка какая-то розовая. Что на ней отпечатывалось, помните? -- обрывки нечитаемые знаков, букв, картинок и плавающих запятых без чисел.
Нет, сон надо вдыхать, как аромат дикой полыни, ощущать как щербатую дверь в открытый космос, конечно, если такой сон был хорошо поставлен и приятно нам показан. Но иногда происходящее во сне бывает настолько странно, неправдоподобно, отвратительно и жутко, что никто не смог бы досмотреть такой сон до конца. И не досматривают. А рыдают, просыпаются и, подтягивая пижамные штаны за ослабевшую резинку, всхлипывая,бредут на кухню, и там внезапно обнаруживают в себе склонность к пародированию, которая раньше казалась им глубоко неприличной. Каким образом затесалось это качество в их душу -- по пьянке или так -- несчастным неведомо. Всхлипывая и напевая простуженными голосами никем не признанную мелодию, они берутся за приготовление завтрака из семи яиц и трёх маленьких красных помидоров с фиолетовыми отметинами, чтобы снять ощущение трагичности жизни. Попутно и невнятно они разговаривают со своими кошками на немецком языке, достигая тем самым пределов эстетики или этики (кому из кошек как больше нравится).
Каждый из многих тех и этих существ знает -- после достижения тех или иных пределов, наступает некоторая замедленность бытия -- все куда-то падают, их поднимают, ободряют, ведут к свету, и они снова падают, становясь со временем наблюдателями. Наблюдатель тоже может измениться и стать кем угодно -- например, большой и светлой галактикой, мчащейся через темную вселенную в немыслимой дали.
Потом ты возвращаешься в сумрак своей предутренней кухни и замечаешь, что наблюдаешь происходящее вокруг себя как бы с перебоями, резкой сменой кадров из прошлого, далёкого прошлого и будущего. Смена кадров всё ускоряется, пока время совсем не исчезает, а на круглом кухонном столе не появляется длинная тонкая бутылка водки и горбушка черного хлеба за 14 копеек. Ты смеёшься -- вспомнив, как тебя в четвертом классе исключили из пионеров за пьянку. События тогда имели совсем другие масштабы, а последствия были странны и непредсказуемы.
И тут, наконец, ты думаешь о смерти, потому что решил, что умер, и когда же и подумать о таком событии, как не в этот момент. И в этот момент к тебе возвращается жизнь, а сон оканчивается.
Вокруг наступает утро, а над головой ярко светит солнце. От всего происшедшего ночью остаётся во рту сладковатый вкус и странное ощущение, словно тебя долго и без всякой пользы водили за нос.
Нет, сон надо вдыхать, как аромат дикой полыни, ощущать как щербатую дверь в открытый космос, конечно, если такой сон был хорошо поставлен и приятно нам показан. Но иногда происходящее во сне бывает настолько странно, неправдоподобно, отвратительно и жутко, что никто не смог бы досмотреть такой сон до конца. И не досматривают. А рыдают, просыпаются и, подтягивая пижамные штаны за ослабевшую резинку, всхлипывая,бредут на кухню, и там внезапно обнаруживают в себе склонность к пародированию, которая раньше казалась им глубоко неприличной. Каким образом затесалось это качество в их душу -- по пьянке или так -- несчастным неведомо. Всхлипывая и напевая простуженными голосами никем не признанную мелодию, они берутся за приготовление завтрака из семи яиц и трёх маленьких красных помидоров с фиолетовыми отметинами, чтобы снять ощущение трагичности жизни. Попутно и невнятно они разговаривают со своими кошками на немецком языке, достигая тем самым пределов эстетики или этики (кому из кошек как больше нравится).
Каждый из многих тех и этих существ знает -- после достижения тех или иных пределов, наступает некоторая замедленность бытия -- все куда-то падают, их поднимают, ободряют, ведут к свету, и они снова падают, становясь со временем наблюдателями. Наблюдатель тоже может измениться и стать кем угодно -- например, большой и светлой галактикой, мчащейся через темную вселенную в немыслимой дали.
Потом ты возвращаешься в сумрак своей предутренней кухни и замечаешь, что наблюдаешь происходящее вокруг себя как бы с перебоями, резкой сменой кадров из прошлого, далёкого прошлого и будущего. Смена кадров всё ускоряется, пока время совсем не исчезает, а на круглом кухонном столе не появляется длинная тонкая бутылка водки и горбушка черного хлеба за 14 копеек. Ты смеёшься -- вспомнив, как тебя в четвертом классе исключили из пионеров за пьянку. События тогда имели совсем другие масштабы, а последствия были странны и непредсказуемы.
И тут, наконец, ты думаешь о смерти, потому что решил, что умер, и когда же и подумать о таком событии, как не в этот момент. И в этот момент к тебе возвращается жизнь, а сон оканчивается.
Вокруг наступает утро, а над головой ярко светит солнце. От всего происшедшего ночью остаётся во рту сладковатый вкус и странное ощущение, словно тебя долго и без всякой пользы водили за нос.