"времетрясение"
1
Не оставляет фантомное чувство, что всё это уже было. Было не один раз, и мы так же возвращались домой -- часть пути на тряском неспешном автобусе, так же ужинали, разговаривали, смеялись. Я курила, а ты пил виски. Я любовалась твоими руками, тонкими запястьями, улыбкой. А ты -- мной, я знаю.
За окном был золотисто-синий город, звенящий, весенний и улыбчивый. Можно было так сидеть до бесконечности -- просто, чтобы вечер никогда не кончался, чтобы повис в пространстве и сумерках. И мы были бы в нём все -- и я, и ты.
Кажется, что это было -- сто лет назад, а потом пропало в странных колдовских царскосельских парках. И вдруг ожило.
О, моя дорогая, моя несравненная леди,
Ледокол мой печален, и штурман мой смотрит на юг,
И, представьте себе, что звезда из созвездия Лебедь
Непосредственно в медную форточку смотрит мою.
Непосредственно в эту же форточку ветер влетает,
Называвшийся в разных местах то муссон, то пассат,
Он влетает и с явной усмешкой письма листает,
Не отправленные, потому что пропал адресат.
Где же, детка моя, я тебя проморгал и не понял,
Где, подруга моя, разошелся с тобой на пути,
Где, гитарой бренча, прошагал мимо тихих симфоний,
Полагая, что эти концерты еще впереди.
И беспечно я лил на баранину соус "ткемали",
И картинки смотрел по утрам на обоях чужих,
И меня принимали, которые не понимали,
И считали, что счастье является качеством лжи.
Одиночество шлялось за мной и в волнистых витринах
Отражалось печальной фигурой в потертом плаще.
За фигурой по мокрым асфальтам катились машины
Абсолютно пустые, без всяких шоферов вообще,
И в пустынных вагонах метро я летел через годы,
И в безлюдных портах провожал и встречал сам себя,
И водили со мной хороводы одни непогоды,
И все было на этой земле без тебя, без тебя.
Кто-то рядом ходил и чего-то бубнил - я не слышал,
Телевизор мне тыкал красавиц в лицо - я ослеп,
И надеясь на старого друга и горные лыжи
Я пока пребываю на этой пустынной земле.
О, моя дорогая, моя несравненная леди
Ледокол мой буксует во льдах, выбиваясь из сил.
Золотая подружка моя из созвездия Лебедь,
Не забудь - упади, обнадежь, догадайся, спаси.
(Визбор)
2
Теперь я точно знаю, что была влюблена в Воннегута. Еще тогда -- в 70-х. Ну, я тогда часто влюблялась, потому что влюбленность моя всегда протекала в форме неудержимого восторга, а восторг у девиц легкомысленных, необузданных и упрямых генерится в количествах более, чем безмерных. Привлекали меня тогда в людях три базовые составляющие идеала -- твидовый пиджак, густая шевелюра (по-возможности, всклокоченная) и насмешливость без тормозов, но вся сотканная из тончайшего сарказма. Было ли мне мучительно сознавать, что среди моих ровесников таковых ни в жизнь не сыскать? Навряд ли. У меня были Его тексты и почти не ограниченная возможность лепить по ним Его Образ -- идеальный в проекции к моей картине мира. Позже привычка мыслить образами, а не реальными людьми, стала прочной и нерушимой и нисколько не мешала в личной жизни, ведь мои критерии идеала оказались самыми верными, хотя твидовый пиджак с самого начала, кажется, был немного сомнительным.
Каким бы коррумпированным, алчным и бессердечным ни становились наше правительство, наш большой бизнес, наши СМИ, наши религиозные и благотворительные организации, музыка - никогда не утратит очарования. Если когда-нибудь я все же умру - не дай бог, конечно - прошу написать на моей могиле такую эпитафию: “Для него необходимым и достаточным доказательством существования Бога была музыка.
Не оставляет фантомное чувство, что всё это уже было. Было не один раз, и мы так же возвращались домой -- часть пути на тряском неспешном автобусе, так же ужинали, разговаривали, смеялись. Я курила, а ты пил виски. Я любовалась твоими руками, тонкими запястьями, улыбкой. А ты -- мной, я знаю.
За окном был золотисто-синий город, звенящий, весенний и улыбчивый. Можно было так сидеть до бесконечности -- просто, чтобы вечер никогда не кончался, чтобы повис в пространстве и сумерках. И мы были бы в нём все -- и я, и ты.
Кажется, что это было -- сто лет назад, а потом пропало в странных колдовских царскосельских парках. И вдруг ожило.
О, моя дорогая, моя несравненная леди,
Ледокол мой печален, и штурман мой смотрит на юг,
И, представьте себе, что звезда из созвездия Лебедь
Непосредственно в медную форточку смотрит мою.
Непосредственно в эту же форточку ветер влетает,
Называвшийся в разных местах то муссон, то пассат,
Он влетает и с явной усмешкой письма листает,
Не отправленные, потому что пропал адресат.
Где же, детка моя, я тебя проморгал и не понял,
Где, подруга моя, разошелся с тобой на пути,
Где, гитарой бренча, прошагал мимо тихих симфоний,
Полагая, что эти концерты еще впереди.
И беспечно я лил на баранину соус "ткемали",
И картинки смотрел по утрам на обоях чужих,
И меня принимали, которые не понимали,
И считали, что счастье является качеством лжи.
Одиночество шлялось за мной и в волнистых витринах
Отражалось печальной фигурой в потертом плаще.
За фигурой по мокрым асфальтам катились машины
Абсолютно пустые, без всяких шоферов вообще,
И в пустынных вагонах метро я летел через годы,
И в безлюдных портах провожал и встречал сам себя,
И водили со мной хороводы одни непогоды,
И все было на этой земле без тебя, без тебя.
Кто-то рядом ходил и чего-то бубнил - я не слышал,
Телевизор мне тыкал красавиц в лицо - я ослеп,
И надеясь на старого друга и горные лыжи
Я пока пребываю на этой пустынной земле.
О, моя дорогая, моя несравненная леди
Ледокол мой буксует во льдах, выбиваясь из сил.
Золотая подружка моя из созвездия Лебедь,
Не забудь - упади, обнадежь, догадайся, спаси.
(Визбор)
2
Теперь я точно знаю, что была влюблена в Воннегута. Еще тогда -- в 70-х. Ну, я тогда часто влюблялась, потому что влюбленность моя всегда протекала в форме неудержимого восторга, а восторг у девиц легкомысленных, необузданных и упрямых генерится в количествах более, чем безмерных. Привлекали меня тогда в людях три базовые составляющие идеала -- твидовый пиджак, густая шевелюра (по-возможности, всклокоченная) и насмешливость без тормозов, но вся сотканная из тончайшего сарказма. Было ли мне мучительно сознавать, что среди моих ровесников таковых ни в жизнь не сыскать? Навряд ли. У меня были Его тексты и почти не ограниченная возможность лепить по ним Его Образ -- идеальный в проекции к моей картине мира. Позже привычка мыслить образами, а не реальными людьми, стала прочной и нерушимой и нисколько не мешала в личной жизни, ведь мои критерии идеала оказались самыми верными, хотя твидовый пиджак с самого начала, кажется, был немного сомнительным.
Каким бы коррумпированным, алчным и бессердечным ни становились наше правительство, наш большой бизнес, наши СМИ, наши религиозные и благотворительные организации, музыка - никогда не утратит очарования. Если когда-нибудь я все же умру - не дай бог, конечно - прошу написать на моей могиле такую эпитафию: “Для него необходимым и достаточным доказательством существования Бога была музыка.