в круге чтения (из записок двух домохозяек)
70
Что может заинтересовать двух домохозяек воскресным вечером? Мы ведь знаем, что именно воскресный вечер является тем еженедельным поворотным моментом, с которого Силы Добра начинают набирать силу добра, чтобы осилить обессиленные Силы Зла. И хотя в неминуемо грядущую пятницу эти упорные Силы Добра каждый раз признают своё поражение -- не будем занудами и не станем недооценивать важность воскресных вечеров для растекания остатками мыслей по любой годной поверхности. И даже если в неразумной запальчивости своей мы посчитаем таковой площадкой монструозные образования типа Фейсбука, и ринемся туда в надежде подцепить немного интересного или даже нового, мы обнаружим там... Боже мой? чего мы там только не обнаружим!
Вот поэтому и не понимаем мы этого всего. Практически неделя до того самого, что ждём целый год -- до лета! а они там за образование, медицину, медитацию, атеизм и протесты какие-то... Ну, медитация, это мы еще понимаем. В свете последних данных наших исследователей, продвинутые медитаторы могут вполне еще успеть соскочить с дрезины до того самого -- лета этого. Но медицину-то уже куда торкать? Не тратьте вы время зазря, сколько лет с геморроем жили, неужели еще неделю не проживете?
Короче, Фейсбук воскресным вечером -- зло. Не ходите туда -- оскоромитесь.
Так каким же всё-таки будет ответ на исходный наш вопрос -- Что может заинтересовать двух домохозяек воскресным вечером? Да любым он будет -- вот каким! Мы вот вчера Дневник Нагибина читали. Нравится он нам (и всегда нравился) тем, что не льстил, не притворялся, правду-матку нёс прямо в стол, однако ж все же жил не без ласки и ништяков от партии и правительства, потому что в тех условиях трудно было стать, а тем более быть кем-то, кто бы не знал, что так жить нельзя. И продолжать так жить.
13 сентября 1968 г.
Сегодня гулял по запахшему сентябрем, осенью лесу и заводился от счастья и печали. Бросив пить (на долго ли?), я удивительно остро стал чувствовать жизнь. Даст ли это что-нибудь для творчества?
14 сентября 1968 г.
Что дает мне силу жить дальше? Ведь я ни во что не верю, ни на что не надеюсь. Я твердо знаю, что любовь моя кончилась, следовательно, кончился и последний самообман. Просто - привык жить, вот и живу. Я знаю узость моих творческих возможностей - мне не потрясти зачерствелых душ современников. Впрочем, всерьез это никому не удалось. Мне даже известности перестает хотеться. Зачем надо, чтобы меня знало большее число тупых изолгавшихся сволочей? Отдельные люди бывают хороши, человечество - если принимать этот условный, ничего не означающий термин - во все времена отвратительно. Его умственно-моральный потенциал безнадежно не соответствует чуду его физиологической сути. Во все времена человечество делилось на одиночек, заслуживающих звания людей, и на массу болельщиков. Римское человечество заполняло колизеи, с жадностью нынешних «тиффози» наблюдая битвы гладиаторов и пожирание христиан дикими зверьми. Средневековые болельщики перебрались на площади городов, где сжигали еретиков и разыгрывали пещные действа, в ту пору церковь взяла на себя миссию поставлять двуногим животным острые зрелища. Позднее человечество заполнило стадионы и ипподромы. Во все века зрители были одинаковы: безмозглые, худосочные, горластые, алчущие крови и забвения. Да они и не догадываются о своей человечьей сути. И отделенные от них провалами космических пустот живут и томятся духом, и рождают прекрасное Овидий Назон, Шекспир, Шиллер, Гёте, Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Пруст, Пастернак, Мандельштам, Цветаева. И гибнут, гибнут… Лишь одному Гёте дано служить примером, что и гений может преуспевать…
Зря пытаются бороться с хулиганством на стадионах - оно неизбежно, ибо возникло из естественной тяги толпы ко всё более острым зрелищам. Постоянные раздражители теряют свое действие, дозы надо всё время повышать. Футбольная и хоккейная борьба с ее сравнительно малой грубостью, редким членовредительством и вялым кровопуском уже не удовлетворяет сегодняшних зрителей, воспитанных на куда большей остроте и преступности социально-политической жизни. И зрители - обыватели - вносят свой корректив. Трещетки, медные трубы, факелы, безумные вопли, метание бутылок в игроков и друг друга, поджоги, страшные массовые побоища стали обычным явлением на стадионах. И почти никто не ходит трезвым на матчи. У нас возникла даже новая, весьма доходная профессия собиральщика пустых бутылок на трибунах. И с этим ничего поделать нельзя, если только не разрешить игрокам самим пускать ножи в ход. Обильная кровь успокоит зрителей…
2 октября 1968 г.
Сегодня бешенный ветер гнул деревья, обрывая с них последние листья. Как здорово работает природа - точно, целеустремленно, безошибочно, как Бунин.
Шел из леса и наткнулся на старуху с мальчиком, они искали дорогу на Фоминское. Хорошая старуха, настоящая, с иконописным лицом, стиснутым черным старинным платком. Такие старухи верны прошлому, всё помнят, ходят в церковь, справляют престольные праздники, знают, когда Сретение, или Покров, или Яблочный Спас. И вдруг я с каким-то ужасом представил себе, что доживать век мне придется без таких вот старух, помнящих время моего предбытия. В конце моей жизни старухой будет Лена, не помнящая ничего кроме того, что мне и самому известно. А что проку в такой старухе?
22 октября 1972 г.
И еще перевернулась страница жизни - одиннадцать дней Норвегии. Прекрасной, сказочной Норвегии, в которой я ни черта не понял в свой первый приезд в 1965 году. Мещанство, бюргерство?… Неужели ты еще не устал от окружающего разбоя, неужели не хочешь немного тишины, чистоты, порядка, честности? И такие ли уж они мещане? И у нас, и в Америке мещане куда страшнее, с привкусом уголовщины. А сколько тут свежих, заинтересованных, даже страстных людей! Нансен, Амундсен, Свердруп, Хейердал, Гамсун, Нурдаль Григ, Борген, ближе к истинной сути норвежцев, чем трезвые, спокойные, расчетливые мещане, которых здесь хватает, как и в любой стране. Поэзия есть и в пьянице Хельмебаке, страстном политике, честном плохом писателе и борце за справедливость, в доценте Стейнере Гилле с неслышным голосом, и крепыше-переводчике Бьёрне, в полусумасшедшем поэте, переводчике, журналисте Мартине Наге, во многих студентах и преподавателях. И ни разу не ежились у меня лопатки в ожидании ножа.
Но какая страна! В добрую и затейливую минуту сотворил Господь эту удивительную, так прекрасно растерзанную морем землю. Что за гениальная выдумка - фиорды, эти наполненные синей водой ущелья. Тут всё дивно: и густые леса на юге, и каменистая голизна севера, и серые лишайники, и березы-кривулины. А деревянная церковь и кладбище на берегу Норвежского моря! А маяк на холме! На кладбище я увидел могилу с русским северным крестом под двухскатной кровелькой. Надпись: «ДNMNTPNN АНДРЕЕВNЧ КОЗЫРЕВ».
Его историю я узнал от вдовы Ксении Михайловны, живущей в домике неподалеку от кладбища. Он помор, бывший школьный учитель, сбежавший в Норвегию от царских властей. После революции домой не вернулся, новые власти ему тоже не пришлись по душе. А Ксению Михайловну ночью выкрали его друзья рыбаки и доставили сюда. К профессии учителя муж не вернулся: учишь, учишь добру, а вырастают бандиты, и занялся ловом трески, семги, селедки, охотой и фермерством. На здешней каменистой почве (это под Киркенесом) растут картошка и кормовые травы, они держали коров. Жили хорошо, нарожали кучу детей. Мой тезка Юрий работает здесь смотрителем маяка, остальные разъехались по всей стране. Ксения Михайловна сохранила чистую русскую речь, но писать разучилась, поэтому так нелепа надпись на могиле. В других отношениях она совершенно онорвежилась и, рассказывая о недавней смерти мужа и своем вдовстве, смеялась до слез. Это характерно для обитателей северной Норвегии - говорить о несчастьях со смехом. Самозащита, что ли?… Дети зовут мать к себе, но она не хочет перебираться на юг, ей будет не хватать шторма, который так чудесно заплескивает в окна.
На темной воде - туча уток. Тяжелые волны раскачивают их «полностью» по выражению Пастернака. И вдруг телефонный звонок. Очень неожиданный и даже жутковатый на краю света. Семидесятилетняя приятельница Ксении Михайловны хочет приехать на мотоцикле сыграть партейку в преферанс с болваном. Она живет неподалеку в каких-нибудь двух десятках километров. «А вам не скучно, Ксения Михайловна?» - «Какой там, дня не видишь. То к сыну зайдешь, то сын - к тебе, то сосед нагрянет. Молоко из города привезут, продукты. А еще я работы набрала - занимаюсь художественной вязкой, обслуживаю чуть не весь Финмарк. А обед сготовить? Кошку накормить? На море сбегать? Телевизор посмотреть? Где же тут скучать?» И верно. А что если жизнь, в самом деле, веселое занятие, и смерть тоже?…
Видел оленей в березовом лесу южнее Киркенеса. Вначале показалось, что лес стал гуще и ветвистей, а потом увидел движение этой новой поросли. И всё внутри задрожало от восторга.
То и дело натыкаемся на нашу границу. В одном месте граница вбилась клином в норвежскую землю, разорвав реку, которая была в этом районе основным средством связи. Дело в том, что на левом, норвежском берегу оказалась заброшенная православная церковка XVI века, ну и разве могли наши власти, исполненные чистой веры, глубокой религиозности и уважения к историческому прошлому святой Руси, оставить Божий дом в руках басурманов? Но здешние люди, похоже, верят в чистоте души этой наглой и лицемерной лжи.
А все-таки слаб человек без родины. Я это понял по Алексею - какой-то он хилкий, непрочный,- по тому, что слышал о наших беженцах и высланных. С другой же стороны, я это понял по отношению местных людей ко мне. «Пока есть такие люди, как вы, Россия не погибла» - и робкое, искательное заглядывание в глаза. Конечно, тут было личное отношение, я им пришелся по душе, что редко бывает, но мое обаяние хорошо подкреплялось бесстрашной пехотой, мощной артиллерией, танками, авиацией, очень окрепшим флотом и всей термоядерной мощью самого вооруженного в мире государства.
Ночное Осло в канун отъезда. Белые статуи в парке возле ратуши, блеск луны на воде, тихие суда, крапы, дисциплинированные молочные норвежские хиппи, две страхолюдные, никому ненужные, очень вежливые проститутки у ювелирного магазина, ссора двух педерастов у Шануара, фантастический автомобильный магазин, где на залитых таинственным светом кругах медленно вращаются дивные автомобили, воплощающие высшую красоту современности, омерзительный пьяный негр, затеявший яростную склоку с кротким таксистом, боящимся его везти, королевский дворец без ограды да и без охраны, в парке, полном белок, загаженные голубями бронзовые Ибсен и Бьёрнсон перед Национальным театром и грустная радость оттого, что всё это было в моей жизни, было и уходит, уже ушло…
(Дневник Ю.М. Нагибин)
Что может заинтересовать двух домохозяек воскресным вечером? Мы ведь знаем, что именно воскресный вечер является тем еженедельным поворотным моментом, с которого Силы Добра начинают набирать силу добра, чтобы осилить обессиленные Силы Зла. И хотя в неминуемо грядущую пятницу эти упорные Силы Добра каждый раз признают своё поражение -- не будем занудами и не станем недооценивать важность воскресных вечеров для растекания остатками мыслей по любой годной поверхности. И даже если в неразумной запальчивости своей мы посчитаем таковой площадкой монструозные образования типа Фейсбука, и ринемся туда в надежде подцепить немного интересного или даже нового, мы обнаружим там... Боже мой? чего мы там только не обнаружим!
Вот поэтому и не понимаем мы этого всего. Практически неделя до того самого, что ждём целый год -- до лета! а они там за образование, медицину, медитацию, атеизм и протесты какие-то... Ну, медитация, это мы еще понимаем. В свете последних данных наших исследователей, продвинутые медитаторы могут вполне еще успеть соскочить с дрезины до того самого -- лета этого. Но медицину-то уже куда торкать? Не тратьте вы время зазря, сколько лет с геморроем жили, неужели еще неделю не проживете?
Короче, Фейсбук воскресным вечером -- зло. Не ходите туда -- оскоромитесь.
Так каким же всё-таки будет ответ на исходный наш вопрос -- Что может заинтересовать двух домохозяек воскресным вечером? Да любым он будет -- вот каким! Мы вот вчера Дневник Нагибина читали. Нравится он нам (и всегда нравился) тем, что не льстил, не притворялся, правду-матку нёс прямо в стол, однако ж все же жил не без ласки и ништяков от партии и правительства, потому что в тех условиях трудно было стать, а тем более быть кем-то, кто бы не знал, что так жить нельзя. И продолжать так жить.
13 сентября 1968 г.
Сегодня гулял по запахшему сентябрем, осенью лесу и заводился от счастья и печали. Бросив пить (на долго ли?), я удивительно остро стал чувствовать жизнь. Даст ли это что-нибудь для творчества?
14 сентября 1968 г.
Что дает мне силу жить дальше? Ведь я ни во что не верю, ни на что не надеюсь. Я твердо знаю, что любовь моя кончилась, следовательно, кончился и последний самообман. Просто - привык жить, вот и живу. Я знаю узость моих творческих возможностей - мне не потрясти зачерствелых душ современников. Впрочем, всерьез это никому не удалось. Мне даже известности перестает хотеться. Зачем надо, чтобы меня знало большее число тупых изолгавшихся сволочей? Отдельные люди бывают хороши, человечество - если принимать этот условный, ничего не означающий термин - во все времена отвратительно. Его умственно-моральный потенциал безнадежно не соответствует чуду его физиологической сути. Во все времена человечество делилось на одиночек, заслуживающих звания людей, и на массу болельщиков. Римское человечество заполняло колизеи, с жадностью нынешних «тиффози» наблюдая битвы гладиаторов и пожирание христиан дикими зверьми. Средневековые болельщики перебрались на площади городов, где сжигали еретиков и разыгрывали пещные действа, в ту пору церковь взяла на себя миссию поставлять двуногим животным острые зрелища. Позднее человечество заполнило стадионы и ипподромы. Во все века зрители были одинаковы: безмозглые, худосочные, горластые, алчущие крови и забвения. Да они и не догадываются о своей человечьей сути. И отделенные от них провалами космических пустот живут и томятся духом, и рождают прекрасное Овидий Назон, Шекспир, Шиллер, Гёте, Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Пруст, Пастернак, Мандельштам, Цветаева. И гибнут, гибнут… Лишь одному Гёте дано служить примером, что и гений может преуспевать…
Зря пытаются бороться с хулиганством на стадионах - оно неизбежно, ибо возникло из естественной тяги толпы ко всё более острым зрелищам. Постоянные раздражители теряют свое действие, дозы надо всё время повышать. Футбольная и хоккейная борьба с ее сравнительно малой грубостью, редким членовредительством и вялым кровопуском уже не удовлетворяет сегодняшних зрителей, воспитанных на куда большей остроте и преступности социально-политической жизни. И зрители - обыватели - вносят свой корректив. Трещетки, медные трубы, факелы, безумные вопли, метание бутылок в игроков и друг друга, поджоги, страшные массовые побоища стали обычным явлением на стадионах. И почти никто не ходит трезвым на матчи. У нас возникла даже новая, весьма доходная профессия собиральщика пустых бутылок на трибунах. И с этим ничего поделать нельзя, если только не разрешить игрокам самим пускать ножи в ход. Обильная кровь успокоит зрителей…
2 октября 1968 г.
Сегодня бешенный ветер гнул деревья, обрывая с них последние листья. Как здорово работает природа - точно, целеустремленно, безошибочно, как Бунин.
Шел из леса и наткнулся на старуху с мальчиком, они искали дорогу на Фоминское. Хорошая старуха, настоящая, с иконописным лицом, стиснутым черным старинным платком. Такие старухи верны прошлому, всё помнят, ходят в церковь, справляют престольные праздники, знают, когда Сретение, или Покров, или Яблочный Спас. И вдруг я с каким-то ужасом представил себе, что доживать век мне придется без таких вот старух, помнящих время моего предбытия. В конце моей жизни старухой будет Лена, не помнящая ничего кроме того, что мне и самому известно. А что проку в такой старухе?
22 октября 1972 г.
И еще перевернулась страница жизни - одиннадцать дней Норвегии. Прекрасной, сказочной Норвегии, в которой я ни черта не понял в свой первый приезд в 1965 году. Мещанство, бюргерство?… Неужели ты еще не устал от окружающего разбоя, неужели не хочешь немного тишины, чистоты, порядка, честности? И такие ли уж они мещане? И у нас, и в Америке мещане куда страшнее, с привкусом уголовщины. А сколько тут свежих, заинтересованных, даже страстных людей! Нансен, Амундсен, Свердруп, Хейердал, Гамсун, Нурдаль Григ, Борген, ближе к истинной сути норвежцев, чем трезвые, спокойные, расчетливые мещане, которых здесь хватает, как и в любой стране. Поэзия есть и в пьянице Хельмебаке, страстном политике, честном плохом писателе и борце за справедливость, в доценте Стейнере Гилле с неслышным голосом, и крепыше-переводчике Бьёрне, в полусумасшедшем поэте, переводчике, журналисте Мартине Наге, во многих студентах и преподавателях. И ни разу не ежились у меня лопатки в ожидании ножа.
Но какая страна! В добрую и затейливую минуту сотворил Господь эту удивительную, так прекрасно растерзанную морем землю. Что за гениальная выдумка - фиорды, эти наполненные синей водой ущелья. Тут всё дивно: и густые леса на юге, и каменистая голизна севера, и серые лишайники, и березы-кривулины. А деревянная церковь и кладбище на берегу Норвежского моря! А маяк на холме! На кладбище я увидел могилу с русским северным крестом под двухскатной кровелькой. Надпись: «ДNMNTPNN АНДРЕЕВNЧ КОЗЫРЕВ».
Его историю я узнал от вдовы Ксении Михайловны, живущей в домике неподалеку от кладбища. Он помор, бывший школьный учитель, сбежавший в Норвегию от царских властей. После революции домой не вернулся, новые власти ему тоже не пришлись по душе. А Ксению Михайловну ночью выкрали его друзья рыбаки и доставили сюда. К профессии учителя муж не вернулся: учишь, учишь добру, а вырастают бандиты, и занялся ловом трески, семги, селедки, охотой и фермерством. На здешней каменистой почве (это под Киркенесом) растут картошка и кормовые травы, они держали коров. Жили хорошо, нарожали кучу детей. Мой тезка Юрий работает здесь смотрителем маяка, остальные разъехались по всей стране. Ксения Михайловна сохранила чистую русскую речь, но писать разучилась, поэтому так нелепа надпись на могиле. В других отношениях она совершенно онорвежилась и, рассказывая о недавней смерти мужа и своем вдовстве, смеялась до слез. Это характерно для обитателей северной Норвегии - говорить о несчастьях со смехом. Самозащита, что ли?… Дети зовут мать к себе, но она не хочет перебираться на юг, ей будет не хватать шторма, который так чудесно заплескивает в окна.
На темной воде - туча уток. Тяжелые волны раскачивают их «полностью» по выражению Пастернака. И вдруг телефонный звонок. Очень неожиданный и даже жутковатый на краю света. Семидесятилетняя приятельница Ксении Михайловны хочет приехать на мотоцикле сыграть партейку в преферанс с болваном. Она живет неподалеку в каких-нибудь двух десятках километров. «А вам не скучно, Ксения Михайловна?» - «Какой там, дня не видишь. То к сыну зайдешь, то сын - к тебе, то сосед нагрянет. Молоко из города привезут, продукты. А еще я работы набрала - занимаюсь художественной вязкой, обслуживаю чуть не весь Финмарк. А обед сготовить? Кошку накормить? На море сбегать? Телевизор посмотреть? Где же тут скучать?» И верно. А что если жизнь, в самом деле, веселое занятие, и смерть тоже?…
Видел оленей в березовом лесу южнее Киркенеса. Вначале показалось, что лес стал гуще и ветвистей, а потом увидел движение этой новой поросли. И всё внутри задрожало от восторга.
То и дело натыкаемся на нашу границу. В одном месте граница вбилась клином в норвежскую землю, разорвав реку, которая была в этом районе основным средством связи. Дело в том, что на левом, норвежском берегу оказалась заброшенная православная церковка XVI века, ну и разве могли наши власти, исполненные чистой веры, глубокой религиозности и уважения к историческому прошлому святой Руси, оставить Божий дом в руках басурманов? Но здешние люди, похоже, верят в чистоте души этой наглой и лицемерной лжи.
А все-таки слаб человек без родины. Я это понял по Алексею - какой-то он хилкий, непрочный,- по тому, что слышал о наших беженцах и высланных. С другой же стороны, я это понял по отношению местных людей ко мне. «Пока есть такие люди, как вы, Россия не погибла» - и робкое, искательное заглядывание в глаза. Конечно, тут было личное отношение, я им пришелся по душе, что редко бывает, но мое обаяние хорошо подкреплялось бесстрашной пехотой, мощной артиллерией, танками, авиацией, очень окрепшим флотом и всей термоядерной мощью самого вооруженного в мире государства.
Ночное Осло в канун отъезда. Белые статуи в парке возле ратуши, блеск луны на воде, тихие суда, крапы, дисциплинированные молочные норвежские хиппи, две страхолюдные, никому ненужные, очень вежливые проститутки у ювелирного магазина, ссора двух педерастов у Шануара, фантастический автомобильный магазин, где на залитых таинственным светом кругах медленно вращаются дивные автомобили, воплощающие высшую красоту современности, омерзительный пьяный негр, затеявший яростную склоку с кротким таксистом, боящимся его везти, королевский дворец без ограды да и без охраны, в парке, полном белок, загаженные голубями бронзовые Ибсен и Бьёрнсон перед Национальным театром и грустная радость оттого, что всё это было в моей жизни, было и уходит, уже ушло…
(Дневник Ю.М. Нагибин)