ВРАЧУ ПОНРАВИЛСЯ ПИДЖАК ДЕДА…
АЛЬБЕРТ ШНАЙДЕР
Голод был им знаком. Бабушка любила петь, иногда она напевала и такие строчки: «1921, das was für uns ein schweres Jahr. Viele Leute sind verhungert und verwundet, das ist wahr» (1921-й был для нас тяжелым годом. Много людей умерло от голода и ран, это правда». В 1930-х дед пошел и обменял на мешок хлеба сережки - единственную золотую вещь, которую он купил бабушке за всю жизнь.
А в августе 1941-го
началась депортация. Дед с бабушкой и детьми получили приказ в течении 24 часов покинуть дом и погрузиться в вагоны. Поезд отвез их в Сибирь. Домов в степи не было, вырыли землянки и жили в них первую зиму. Из шести детей ту зиму не пережил никто, после месяца пути в неотапливаемых вагонах дети приехали в Сибирь уже больными. В ту же зиму всех немцев мужского пола забрали в советские концлагеря, носившие для немцев название «трудармия». Брат деда сгинул в трудармии без вести.
Дед попал в лагерь на севере Свердловской области. Заключенные валили лес и получали по 200 (или 300?) граммов хлеба в сутки. Ели ягоды, кору. Смертность была высочайшей, выживших мужчин из того поколения российских немцев осталось немного. Дед попал с истощением в лагерный лазарет, и врачу понравился его вельветовый (по другим сведениям - кожаный) пиджак, купленный перед войной. Врач предложил в обмен на пиджак выдать справку о том, что дед уже не жилец. И дал в придачу билет на поезд и целую буханку хлеба на дорогу. Когда дед приехал к бабушке в Сибирь, его качало, но бабушка смогла его выходить.
Во время работы на лесоповале однажды он встретил в тайге лесника. Разговорились. Лесник отвел деда на несколько километров дальше в лес и показал насыпные холмы (или валы?) - все, что осталось от другого лагеря, который был ликвидирован несколькими годами раньше. Что скрывалось под этими холмами, семейные предания умалчивают.
После войны у деда с бабушкой были еще дети. Когда с российских немцев сняли запрет на учебу в российских вузах, две их дочери поступили и выучились на врачей. Несмотря на то что у бабушки и дедушки к тому времени уже была инвалидность и они не могли полноценно работать, они как могли помогали дочерям учиться. Бабушка шесть лет воспитывала внука (меня) и носила халат, заштопанный в семи местах, но дочерям материально помогала. Позже, в 1988-м, она дала моей маме 1000 рублей (треть денег от проданного дома), чтобы мы вдвоем могли поехать поступать в московский вуз.
Зная историю своей семьи, я вырос с ощущением, что советское государство опасно для людей. Когда в 1986 году моя мама получила в Барнауле квартиру, я, ученик 9-го класса, проверил пожарную лестницу между балконами - на предмет пригодности к бегству, если ночью за мной придут. Конечно, это был глупый детский страх, но он был не совсем безосновательным: за пару месяцев до этого ночами опять забирали мужчин. Ликвидаторами в Чернобыль. Цели другие, но принцип тот же - представители органов забирают тебя ночью и отправляют туда, где твоя жизнь в опасности.
Я вырос с желанием уехать из той страны. Это желание чудесным образом соседствовало в моей одурманенной советской пропагандой голове с гордостью, что я живу в самой большой стране мира. Вот так, гордился страной и хотел уехать из нее одновременно. Потому что уже мои предки хотели. И предки моих предков. Было ощущение, что в той стране мы лишние. И всегда испытывал особую симпатию к евреям, потому что советское государство их тоже дискриминировало по национальному признаку, мы с ними были на одной стороне баррикад. Тогда я не понимал, что такое же ощущение, возможно, испытывают и русские.
Сыграло свою роль и то, что российские немцы не были полностью реабилитированы (в 1991 года была частичная реабилитация). В места, где они родились и исторически проживали, в Поволжье, организованно вернуться им не разрешили. Когда пал железный занавес, я оформил документы на бабушку и ее дочерей с их семьями, и мы переехали в Германию. Дед до этого не дожил, умер в 1986 году в Барнауле. А бабушка умерла в конце 1990-х в Ганновере. До сих пор жалею, что не научил ее читать на родном языке, - она всю жизнь завидовала грамотным людям. Научилась только подписываться, когда ей было уже за восемьдесят.
Я всегда гордился своим дедом и очень любил свою бабушку. И порой мне немного странно осознавать, что своим существованием я, кажется, обязан пиджаку, который так удачно завезли перед войной в сельский магазин.
Шнайдер (Шнейдер) Еммануил Генрихович (1913-1986). Родился в Автономной Республике немцев Поволжья. Крестьянин. Необразованный. Мог немного объясняться по-русски.
Шнайдер (Шнейдер) Амалия Георговна (Егоровна). Родилась в августе 1914 года в Автономной Республике немцев Поволжья. Крестьянка. Необразованная, русским не владела.:ИСТОЧНИК
Голод был им знаком. Бабушка любила петь, иногда она напевала и такие строчки: «1921, das was für uns ein schweres Jahr. Viele Leute sind verhungert und verwundet, das ist wahr» (1921-й был для нас тяжелым годом. Много людей умерло от голода и ран, это правда». В 1930-х дед пошел и обменял на мешок хлеба сережки - единственную золотую вещь, которую он купил бабушке за всю жизнь.
А в августе 1941-го
началась депортация. Дед с бабушкой и детьми получили приказ в течении 24 часов покинуть дом и погрузиться в вагоны. Поезд отвез их в Сибирь. Домов в степи не было, вырыли землянки и жили в них первую зиму. Из шести детей ту зиму не пережил никто, после месяца пути в неотапливаемых вагонах дети приехали в Сибирь уже больными. В ту же зиму всех немцев мужского пола забрали в советские концлагеря, носившие для немцев название «трудармия». Брат деда сгинул в трудармии без вести.
Дед попал в лагерь на севере Свердловской области. Заключенные валили лес и получали по 200 (или 300?) граммов хлеба в сутки. Ели ягоды, кору. Смертность была высочайшей, выживших мужчин из того поколения российских немцев осталось немного. Дед попал с истощением в лагерный лазарет, и врачу понравился его вельветовый (по другим сведениям - кожаный) пиджак, купленный перед войной. Врач предложил в обмен на пиджак выдать справку о том, что дед уже не жилец. И дал в придачу билет на поезд и целую буханку хлеба на дорогу. Когда дед приехал к бабушке в Сибирь, его качало, но бабушка смогла его выходить.
Во время работы на лесоповале однажды он встретил в тайге лесника. Разговорились. Лесник отвел деда на несколько километров дальше в лес и показал насыпные холмы (или валы?) - все, что осталось от другого лагеря, который был ликвидирован несколькими годами раньше. Что скрывалось под этими холмами, семейные предания умалчивают.
После войны у деда с бабушкой были еще дети. Когда с российских немцев сняли запрет на учебу в российских вузах, две их дочери поступили и выучились на врачей. Несмотря на то что у бабушки и дедушки к тому времени уже была инвалидность и они не могли полноценно работать, они как могли помогали дочерям учиться. Бабушка шесть лет воспитывала внука (меня) и носила халат, заштопанный в семи местах, но дочерям материально помогала. Позже, в 1988-м, она дала моей маме 1000 рублей (треть денег от проданного дома), чтобы мы вдвоем могли поехать поступать в московский вуз.
Зная историю своей семьи, я вырос с ощущением, что советское государство опасно для людей. Когда в 1986 году моя мама получила в Барнауле квартиру, я, ученик 9-го класса, проверил пожарную лестницу между балконами - на предмет пригодности к бегству, если ночью за мной придут. Конечно, это был глупый детский страх, но он был не совсем безосновательным: за пару месяцев до этого ночами опять забирали мужчин. Ликвидаторами в Чернобыль. Цели другие, но принцип тот же - представители органов забирают тебя ночью и отправляют туда, где твоя жизнь в опасности.
Я вырос с желанием уехать из той страны. Это желание чудесным образом соседствовало в моей одурманенной советской пропагандой голове с гордостью, что я живу в самой большой стране мира. Вот так, гордился страной и хотел уехать из нее одновременно. Потому что уже мои предки хотели. И предки моих предков. Было ощущение, что в той стране мы лишние. И всегда испытывал особую симпатию к евреям, потому что советское государство их тоже дискриминировало по национальному признаку, мы с ними были на одной стороне баррикад. Тогда я не понимал, что такое же ощущение, возможно, испытывают и русские.
Сыграло свою роль и то, что российские немцы не были полностью реабилитированы (в 1991 года была частичная реабилитация). В места, где они родились и исторически проживали, в Поволжье, организованно вернуться им не разрешили. Когда пал железный занавес, я оформил документы на бабушку и ее дочерей с их семьями, и мы переехали в Германию. Дед до этого не дожил, умер в 1986 году в Барнауле. А бабушка умерла в конце 1990-х в Ганновере. До сих пор жалею, что не научил ее читать на родном языке, - она всю жизнь завидовала грамотным людям. Научилась только подписываться, когда ей было уже за восемьдесят.
Я всегда гордился своим дедом и очень любил свою бабушку. И порой мне немного странно осознавать, что своим существованием я, кажется, обязан пиджаку, который так удачно завезли перед войной в сельский магазин.
Шнайдер (Шнейдер) Еммануил Генрихович (1913-1986). Родился в Автономной Республике немцев Поволжья. Крестьянин. Необразованный. Мог немного объясняться по-русски.
Шнайдер (Шнейдер) Амалия Георговна (Егоровна). Родилась в августе 1914 года в Автономной Республике немцев Поволжья. Крестьянка. Необразованная, русским не владела.:ИСТОЧНИК