Эмигрантские судьбы.
Признаюсь, что я коллекционирую истории об эмигрантах и их судьбах. Некоторые вызывают восхищение и уважение, некоторые - совершенно другие чувства. Мне кажется, что пришла пора поделиться некоторыми из них. Вот, сегодняшняя от френда из ФБ.
Boris Treivus
Спустя несколько месяцев после моего переезда в Канаду в начале 90-х, я познакомился с одним русским пареньком Никитой. Познакомились мы в русском хоре, где русские иммигранты разных поколений пели исключительно дореволюционные русские хоровые произведения. Для меня там все было вновинку: на стене вместо Ленина портреты Елизаветы и Николая (оба вторых); изысканная публика, в которой угадывались остатки аристократической породы, говорившей между собой чаще по-английски, а переходя на русский, по интонации чем-то напоминавшей Донатаса Баниониса; собственно сами песни, такие как "Господи помилуй", "Песня про разбойников", "Гусары-усачи", о которых я раньше никогда не слышал... В общем, мне, прибывшему из СССР, который на тот момент еще не успел равалиться, было все интересно, необычно, и даже чуточку жутковато, как если бы донецкий обыватель попал на западенско-бандеровское культурное мероприятие. На фоне этой псевдо-аристократической элиты Никита достаточно резко выделялся (не сомневаюсь, что и я тоже). И хотя он старался улыбаться, вставляя в свои речи знакомые ему английские слова и выражения, ярко-выраженный советско-пролетарский вид брал свое. Впрочем, никого это не смущало, и публика с ним (как и со мной) с удовольствием общалась, хоть и не сильно интересовалась текущим событиями в политической жизни их исторической родины. Во время репетиций Никита с самым серьезным видом распевал свою теноровую партию, как если бы профессионально занимался этим всю свою жизнь.
Несмотря на то, что он уже несколько лет жил в Канаде, Никита еще не имел статуса. До этого он какое-то время обитал то-ли в Румынии, то-ли в Югославии. По приезду, он подал на беженство, но в связи с тем, что ситуация в СССР со свободами и правами человека вроде как менялась в лучшую сторону, а Горбачёв вызывал самые теплые чувства, его дело тянулось и никак не хотело решаться.
"А что ты будешь делать если тебе откажут?" - как-то спросил я его.
Его ответ меня, признаюсь честно, потряс:
"Тогда я вернусь в Россию и вступлю в самую крайнюю, самую радикальную националистическую партию. А если есть фашистская, то еще лучше. Какие там сейчас есть?"
На тот момент самой дурной славой пользовалось общество "Память" с её доморощенным фюрером отъявленным антисемитом Васильевым.
"Вот в нее и вступлю!"- подитожил Никита.
"Но для чего" - никак не мог понять я.
"А чтоб Запад мою страну не унижал! А то они думают, что если мне откажут, я плакать начну и побегу их умолять, и на коленях просить не отправлять меня обратно. А вот накося выкуси! Они еще сами пожалеют об этом когда им придется вместе со мной и Аляску возвратить впридачу. Вот тогда я над ними посмеюсь и плюну в их поганые хари."
Через два месяца Никите дали статус беженца.
А еще через полгода к нему в гости из России приехала его мама, и насколько я знаю, Канады уже не покидала.
Boris Treivus
Спустя несколько месяцев после моего переезда в Канаду в начале 90-х, я познакомился с одним русским пареньком Никитой. Познакомились мы в русском хоре, где русские иммигранты разных поколений пели исключительно дореволюционные русские хоровые произведения. Для меня там все было вновинку: на стене вместо Ленина портреты Елизаветы и Николая (оба вторых); изысканная публика, в которой угадывались остатки аристократической породы, говорившей между собой чаще по-английски, а переходя на русский, по интонации чем-то напоминавшей Донатаса Баниониса; собственно сами песни, такие как "Господи помилуй", "Песня про разбойников", "Гусары-усачи", о которых я раньше никогда не слышал... В общем, мне, прибывшему из СССР, который на тот момент еще не успел равалиться, было все интересно, необычно, и даже чуточку жутковато, как если бы донецкий обыватель попал на западенско-бандеровское культурное мероприятие. На фоне этой псевдо-аристократической элиты Никита достаточно резко выделялся (не сомневаюсь, что и я тоже). И хотя он старался улыбаться, вставляя в свои речи знакомые ему английские слова и выражения, ярко-выраженный советско-пролетарский вид брал свое. Впрочем, никого это не смущало, и публика с ним (как и со мной) с удовольствием общалась, хоть и не сильно интересовалась текущим событиями в политической жизни их исторической родины. Во время репетиций Никита с самым серьезным видом распевал свою теноровую партию, как если бы профессионально занимался этим всю свою жизнь.
Несмотря на то, что он уже несколько лет жил в Канаде, Никита еще не имел статуса. До этого он какое-то время обитал то-ли в Румынии, то-ли в Югославии. По приезду, он подал на беженство, но в связи с тем, что ситуация в СССР со свободами и правами человека вроде как менялась в лучшую сторону, а Горбачёв вызывал самые теплые чувства, его дело тянулось и никак не хотело решаться.
"А что ты будешь делать если тебе откажут?" - как-то спросил я его.
Его ответ меня, признаюсь честно, потряс:
"Тогда я вернусь в Россию и вступлю в самую крайнюю, самую радикальную националистическую партию. А если есть фашистская, то еще лучше. Какие там сейчас есть?"
На тот момент самой дурной славой пользовалось общество "Память" с её доморощенным фюрером отъявленным антисемитом Васильевым.
"Вот в нее и вступлю!"- подитожил Никита.
"Но для чего" - никак не мог понять я.
"А чтоб Запад мою страну не унижал! А то они думают, что если мне откажут, я плакать начну и побегу их умолять, и на коленях просить не отправлять меня обратно. А вот накося выкуси! Они еще сами пожалеют об этом когда им придется вместе со мной и Аляску возвратить впридачу. Вот тогда я над ними посмеюсь и плюну в их поганые хари."
Через два месяца Никите дали статус беженца.
А еще через полгода к нему в гости из России приехала его мама, и насколько я знаю, Канады уже не покидала.