Как я подрывал державу
Гади Поллак
Наброски из-за угла
Понятия не имею, как там сейчас, но в мое время в советских школах было принято травить детей. Нет, не так, как
тараканов (разз - и всё), а постепенно и долговременно.
Травили отличников (а чойто он - самый умный?), слабых (потому что «обратно в жбан не прилетит»), новеньких
(у них нет защитников) и евреев (особенно там, где их было негусто).
Я попадал под все пункты.
Я никогда сильно не напрягался, но все равно почему-то был отличником.
Я пошел в школу на год раньше, был самым младшим в классе, а потому - самым слабым.
Мой папа был офицером советской армии, мы часто переезжали, и я всегда и везде был новеньким.
Вдобавок ко всему вышесказанному, меня угораздило родиться евреем.
Дело было в городе-герое Новороссийске, я был единственным евреем в школе, а может - и в городе.
Били меня нечасто, но сильно и радостно. И по этой причине в шестом классе я записался в секцию дальневосточного
мордобоя.
Наша школа носила имя командира морских пехотинцев, оборонявших «малую землю», майора Куникова, и
патриотическое воспитание у нас зависло на недосягаемой высоте.
Приближался день солидарности трудящихся и всевсевсе были обязаны явиться на радостную демонстрацию. Даже те,
кто относился не к трудящимся, а к учащимся. Наш тренер написал записки для директоров школ с просьбой разрешить
его подопечным демонстрировать не в составе школ, а в составе секции. Я вручил сей документ директрисе и получил
устное разрешение, после чего у меня созрел коварный план. Я сказал тренеру, что мне не разрешили отрываться от
коллектива и потребовали украшать своим присутствием школьную колонну. Ябыхотелсвами, но
противначальстванепопрешь, мнеоченьжаль, можетвследующийраз, даздравствуетпервоемая.
Первого мая, когда все сознательные граждане подорвались в шесть утра и принялись носить флаги союзных республик
и пенопластовые колосья, я мирно проспал до обеда, после чего со спокойной совестью отправился на море.
Я еще не знал, что гроза над моей головой уже сгустилась, окуклилась и дала всходы.
Внимание директрисы, возглавлявшей колонну нашей школы, привлекла группа мальчиков в оранжевых кимоно,
шагавшая впереди. После того, как они протопали мимо устало махающих старцев на трибуне, директриса решила
выяснить у их тренера, а не у них ли тренируется Поллак? Тут все и выплыло.
Второго мая после уроков меня вызвали на заседание педсовета.
Я сидел в центре, опустив голову, а по периметру были установлены пулеметы расположился коллектив
преподавателей в полном составе.
Начала завуч. Она вкратце рассказала славную историю нашего города, подчеркнула обязанность беспрекословно
следовать и высоко нести и пригвоздила меня к пятой колонне, подрывающей устои.
Остальные сидели тихо и безразлично, украдкой посматривая на часы. Трудовик незаметно постучал пальцами по горлу
в сторону физрука, тот слегка кивнул.
Слово дали председателю парткома, географичке. Она очень эмоционально распылилась о подрывной деятельности
элементов, ловящих в свои сети неокрепшие мозги и напомнила присутствующим об ученике, прогулявшем субботник,
который закончил дни в тюрьме.
Физрук подвинулся в сторону выхода.
Потом говорили математичка, химичка и классный руководитель. Они тоже рассуждали про загадочную пятую колонну,
богатое наследие и возмутительное пренебрежение.
Во время выступления англичанки физрук попытался выскользнуть из зала, но был остановлен бдительной рукой
директрисы и удостоен слова. Его междометия плохо передавали ход мысли, но в принципе, он донес до
присутствующих идею о том, что «это никак, в общем, совсем никогда, стыдно сказать и разгильдяйство».
Второй час расстрела подходил к концу, но некоторые еще остались неохваченными. Слово предоставили физику, тот
нехотя поднялся, уставился в пол и попытался сказать что-то о недоработках коллектива и необходимости воспитания,
но был оборван влёт и отправлен на место уничтожающим взглядом директрисы.
Физрук с трудовиком просочились сквозь стену и исчезли. Остальные злились. И, чем больше они злились - тем
яростнее становились их выступления. В какой-то момент вспомнили о моей национальности - и у меня предательски
выступили слезы. Это распалило их еще больше. Теперь говорили все вместе, соревнуясь в том, кто же заставит меня
таки рыдать. Я держался.
И тогда слово взяла директриса. Она медленно поднялась со стула и выпрямила спину. Ее глаза смотрели чуть выше
меня, а с ее лацкана прямо мне в глаз отсвечивал значок заслуженного учителя.
Она сказала, что не видит в моем поведении ничего удивительного. В то время, как потомки защитников «малой земли»
защищают завоевания, умножают и поддерживают - потомки тех, кто воевал в Ташкенте, саботируют, сводят на нет и
подрывают. Она говорила о том, что ее не удивит, если я окажусь агентом влияния и адептом растления, о том, что
необходимо быть начеку и вовремя разоблачать, о «сплоченности против» и «решимости дать отпор». Она говорила
еще очень много чего, но все время ее выступления меня сверлили два вопроса: что такое «саботируют» и кто воевал
в Ташкенте?
Розовые лучи солнца упали на портрет майора Куникова за ее спиной.
Цезарь Львович задумчиво смотрел из-под шапки куда-то вверх. Наверное, он тоже не знал ответа на эти вопросы.