Заслуживаем ли мы свободы?
Кто хочет душу свою спасти, тот погубит ее; а кто погубит душу свою ради Меня и
Евангелия, тот спасет ее (Мк. 8, 35)
Незначительный повод - исключение протодиакона А. Кураева из профессоров МДА и связанные с этим событием волны взаимной критики - неожиданно пробудил общественный интерес к проблеме, которая созревала уже давно. Я имею в виду не наличие у некоторых людей нетрадиционной сексуальной ориентации, а кризис самой идеи неограниченной епископской власти, который может разрешиться в самых неожиданных изменениях или, если этого не произойдёт - закономерно завершиться предсказанной Апостолом ситуацией, когда человек греха в храме Божием сядет, как Бог, выдавая себя за Бога.
Начну со слова в защиту позиции современных епископов, которую они отстаивают с завидным упорством. Заодно это будет ответом на прозвучавший уже несколько раз вопрос "почему Бог не вмешивается?"
Несколько лет назад студент одной из провинциальных семинарий с жаром доказывал мне, что только епископы - истинные пастыри, и потому они вправе решать всё, а приходские священники - наемники прихожан, и в этом смысле ниже даже мирян, не их собачье дело вообще поднимать голос. Контраргументы, что епископ сам собирает дань с приходских священников и не всегда оказывается добрым пастырем, не срабатывали. Я понимал, что семинарист повторяет мнение, внушенное ему кем-то из наставников, очевидно несправедливое, хотя и давно устоявшееся в Церкви, но понимал также, что некая истина стоит за этой несправедливостью, только не мог это для себя сформулировать. Теперь попробую.
Тщательно отбираемые системой епископы образуют подобный средневековым корпорациям орден и властную верхушку организации феодального типа. Феодал и вообще господин отличается от простолюдина не только благородным происхождением, но и личными качествами. Подданный может быть намного более квалифицированным управленцем, но этого недостаточно для того, чтобы стать господином. Настоящий суверен не боится смерти, за власть (а прежде - и за честь) он всегда готов был пролить кровь, свою или чужую. Подданный - человек семейных ценностей, предпочитающий платить за безопасность налогами и послушанием, и прибегающий к борьбе (да и то не всегда) лишь в случае, если мирные средства не помогают.
Для современных церковных феодалов благородство происхождения заменяется отказом от семьи в пользу корпоративного братства, а бесстрашие они проявляют не защищая подданных от внешнего врага, как феодалы прошлого, а в готовности совершать ради утверждения своей воли немыслимые с точки зрения религиозной (и просто) морали поступки. Современные епископы не всегда душу свою полагают "за овцы", чаще за саму свою власть, но ведь полагают! Вспомним митр. Никодима Ротова, работавшего на износ и перенесшего несколько инфарктов ещё до своей роковой аудиенции у Папы.
Нынешние господа от архиерейства господствуют именно потому, что не боятся самого страшного с точки зрения большинства верующих - вечной погибели, как ни парадоксально, этим они заслуживают права повелевать, и лишь очень немногие из подчиненных могут бросить им вызов.
За "заевшимся" по мнению обывателя архиереем (это подтверждают герои кураевских обличений, давшие ему резкий ответ) проглядывает сверхчеловек в ницшеанском духе, не проявляющий страха и не подверженный упрёкам совести. Он свободно владеет тем, что входит в сферу его власти, и ему нет дела до мелких интересов "последних людей", которые для него уже не братья во Христе, а субстрат, на котором развивается и размножается (неполовым путём) сверхраса властителей. Подчиняться он готов лишь своему господину.
В вызове человека, не одержимого холопским недугом, архиерей может увидеть не бунтующего раба (которого следует жёстко поставить на место, и если не успокоится - выкинуть "во тьму внешнюю"), а человека своей касты, и в этом случае может признать его права либо вступить с ним поединок. Нельзя здесь не вспомнить о. Павла Адельгейма, долгие годы достойно и в правовых рамках сопротивлявшегося архиерейскому произволу. По опыту общения с архиереями не могу не отметить, что они отдают должное решительности идти до конца (буде такая обнаружится в их подчиненных), и во многих случаях готовы уступить хотя бы в плане мирного расставания.
* * *
Со времён Феодосия Великого и до большевиков включительно архиерейская власть подкреплялась насилием государства в отношении непокорных (но и сама контролировалась государством). Наряду с государственной поддержкой, которая в настоящее время в России сводится преимущественно к обеспечению контроля епископата над церковной недвижимостью, сформировался более мощный и универсальный "рычаг" - вера в епископскую основу Церкви, подкрепляемая страхом Божьего наказания за т.н. самочинные сборища - совершение богослужений, несанкционированных правящим архиереем.
Несовместимо со свободой во Христе и абсурдно, что законность евхаристического собрания зависит не только от чистоты исповедания веры пресвитером и общиной, и даже не от наличия преемственности духовенства, а от административного разрешения. Но в отсутствие внешних гонений "власть имеющими" оказываются именно авторитарные иерархи, а не те, кто ради "мира Церковного" уступает их произволу. Церковь, вероятно, промыслительно должна была через это пройти. По Гегелю подчинение себялюбия раба воле господина составляет начало истинной воли человека. Трепет единичной воли - чувство ничтожности себялюбия, привычка к повиновению - необходимый момент в развитии каждого человека. Не испытав на самом себе этого принуждения, ломающего своеволие личности, никто не может стать свободным, разумным и способным повелевать.
Постепенно раб возвышается над самостной единичностью своей естественной воли и потому стоит по своей ценности выше, чем господин, остающийся во власти своего себялюбия, созерцающий в рабе только свою непосредственную волю, и признанный несвободным сознанием раба лишь формально.
Признаком совершившейся перемены служит преодоление подчиненным своих рабских страхов, в том числе страха ответственности и страха смерти. Отказ от феодализма в Церкви назрел к началу 20-го века, что нашло выражение в решениях Собора 1917-18 гг. и в последующих событиях. Пожалуй, лишь спровоцированный большевиками фальстарт обновленчества помешал восстановлению тогда в Церкви соборных начал. Вспомним, что после 1927 года многие клирики не побоялись отложиться от митр. Сергия Страгородского, хотя им грозили за это не только репрессии от атеистической власти, но и отлучение от Церкви, равнозначное (в представлении ревнителей) вечной погибели. Был, конечно, соблазн оправдать своё отступление от господствующей иерархии тем, что она перестала представлять Церковь, но по пути её обвинения в "безблагодатности" пошли относительно немногие; такие обвинения противников были характерны более для Сергия.
Положение в начале 21 века отличается с одной стороны ещё большим, чем 100 лет назад, суверенитетом иерархии, с другой - обращением священников из подданных феодала в полных холопов, которым запрещено даже свободное передвижение по стране. Очевиднее стали проявляться себялюбие суверенов и их отход от христианских идеалов любви.
Опасаясь повторить "достижения" протестантов или обновленцев 1920-х многие достойные клирики до сих пор опасаются открыто выражать свое мнение. Безмолствующие священники молчат не только потому, что ввиду грозящей бедности им жаль детей, жены, или хочется не давать основания к разрушению обустроенного ими локального "райского уголка"; не менее существенную роль играет страх оказаться под отлучением вне Церкви и ещё больший страх перед расколом, устройство которого представляется неким абсолютным грехом, ничем не смываемым. Конечно, честь и хвала священнику, который ценой собственных нервов демпфирует удары феодала по церковной жизни или откупается от него достаточными взносами, но несколько поколений такого послушания и привели к тому, что архиерей в большинстве случаев воспринимает рядового священнослужителя не как коллегу, и даже не как подданного, а как бесправного раба. Чего стоит стандартная подпись под прошениями священников к архиереям "нижайший послушник Вашего Высокопреосвященства такой-то", и отношение начальствующего к просителю соответствует самооценке последнего.
Раб остаётся рабом, пока считает себя таким; если он бунтует преждевременно, не избавившись от рабского мироощущения, это приводит или к большему "закручиванию гаек" или к смене хозяина, а в случае, когда нового хозяина не находится - к деградации (что мы часто видим в современной деревне). Возможен и переворот, когда бывший раб обретая бесстрашие становится способным властвовать, но не знает другой парадигмы, кроме подчинения, и не имеет ни понятия о чести ни квалификации. Примеры приводить не буду, они очевидны. Поэтому я не буду никого призывать ни к каким действиям. По меткому замечанию Бердяева, страшнее всего раб, ставший господином. Истина всегда связана со свободой и дается лишь свободе. Рабство всегда есть отрицание истины, боязнь истины. Любовь к истине есть победа над порабощающим страхом. Примитивный человек, который все ещё живёт в современном человеке, находится во власти страха, он раб прошлого, обычного, духа предков. Мифы могут порабощать. Свободный не находится во власти мифов, он освобожден от их власти. Но люди современной цивилизации, вершины цивилизации, все ещё находятся во власти мифов и, между прочим, во власти мифа об универсальных реальностях, о царстве общего, которому человек должен быть подчинен.
Полагаю, прежде внешних изменений нам следует освободиться от соответствующего мифа. В данном случае - понять действительную причину, по которой призыв Христа к свободе и церковная соборность подменены господством "власть имеющих"; взять на себя ответственность хотя бы за себя самих, не перекладывая её на других, хотя бы эти другие (подобно Великому инквизитору из повести Достоевского) сами того хотели.