за веру, царя и фюрера
Владимир Абаринов: Какой была реакция русских эмигрантов в оккупированной Европе на 22 июня?
Игорь Петров: Как во многих других случаях, здесь трудно подвести общий знаменатель. Я решил просто навскидку привести несколько примеров совершенно разных судеб. Например, Лев Любимов, сын высокопоставленного царского чиновника, он вырос во Франции, стал журналистом, писал передовицы в газету "Возрождение", которая в 30-х смещалась все правее и правее. Казалось бы, следовало ждать и увидеть его на страницах открытой при нацистах газеты "Парижский вестник". Но нет, он в ней не сотрудничал, после войны и вовсе вступил в Союз советских патриотов, перебрался в СССР, напечатал в "Новом мире" книжку воспоминаний о своем эмигрантском прошлом, потом стал специалистом по истории искусства.
Вот другой пример - Владимир Ильин, философ, богослов, вроде бы абсолютно далекий от политики. Неожиданно в июне 41-го он оказывается в Берлине, где печатается в газете Деспотули "Новое слово", с пассажами роде: "Иудей, плутократ в цилиндре и с моноклем, иудей в кеппи с пятиконечной звездой слились в гнусных объятиях. Но над омерзительным уродством капитала коммунистических близнецов ныне занесен меч истории, чем праведного суда Божия". Кроме того он пишет довольно безумные, по крайней мере, если верить опубликованному после войны фотостату, письма Розенбергу. После войны возвращается в Париж, после недолгой обструкции со стороны левых эмигрантских кругов опять занимается богословием и философией, читает публичные лекции на темы вроде "Литературно-философские отзвуки борьбы патриархата с матриархатом". То есть совершенно удивительные пируэты.
Еще один пример - Илья Фондаминский, эсер, публицист, общественный деятель, один из редакторов парижского журнала "Современные записки". В отличие от многих своих коллег не уехал в эмиграцию, он был арестован немецкими властями, погиб в Освенциме.
Русский коллаборационизм, глава 14
Игорь Петров: Как во многих других случаях, здесь трудно подвести общий знаменатель. Я решил просто навскидку привести несколько примеров совершенно разных судеб. Например, Лев Любимов, сын высокопоставленного царского чиновника, он вырос во Франции, стал журналистом, писал передовицы в газету "Возрождение", которая в 30-х смещалась все правее и правее. Казалось бы, следовало ждать и увидеть его на страницах открытой при нацистах газеты "Парижский вестник". Но нет, он в ней не сотрудничал, после войны и вовсе вступил в Союз советских патриотов, перебрался в СССР, напечатал в "Новом мире" книжку воспоминаний о своем эмигрантском прошлом, потом стал специалистом по истории искусства.
Вот другой пример - Владимир Ильин, философ, богослов, вроде бы абсолютно далекий от политики. Неожиданно в июне 41-го он оказывается в Берлине, где печатается в газете Деспотули "Новое слово", с пассажами роде: "Иудей, плутократ в цилиндре и с моноклем, иудей в кеппи с пятиконечной звездой слились в гнусных объятиях. Но над омерзительным уродством капитала коммунистических близнецов ныне занесен меч истории, чем праведного суда Божия". Кроме того он пишет довольно безумные, по крайней мере, если верить опубликованному после войны фотостату, письма Розенбергу. После войны возвращается в Париж, после недолгой обструкции со стороны левых эмигрантских кругов опять занимается богословием и философией, читает публичные лекции на темы вроде "Литературно-философские отзвуки борьбы патриархата с матриархатом". То есть совершенно удивительные пируэты.
Еще один пример - Илья Фондаминский, эсер, публицист, общественный деятель, один из редакторов парижского журнала "Современные записки". В отличие от многих своих коллег не уехал в эмиграцию, он был арестован немецкими властями, погиб в Освенциме.
Русский коллаборационизм, глава 14