Ходоки
В.Г.Короленко.
История Федора Богдана, дошедшего до самого царя
В ясный морозный день перед рождеством я застал у себя, вернувшись от Лазарева, только что привезенного нового ссыльного. Звали его Федором Богданом. Его только что привезли из Глазова, и он еще как-то растерянно оглядывался. Поселили его по соседству, верстах в полутора...
Это был пожилой крестьянин в украинской свитке и бараньей шапке. Он усердно кланялся мне, осыпая меня благодарностями и называя добрым паном. Я объяснил ему, что я такой же ссыльный, как и он, но Богдан качал головой и говорил, что он знает людей и хорошо видит, что "я ж таки ему не ровня". Этого тона он потом держался со мной все время, упорно называя меня паном.
Родом он был из Киевской губернии, Радомысльского уезда, из большого села, название которого я забыл. Попал он сюда после того, как ухитрился подать прошение крестьян в собственные руки Александра II.
Через некоторое время среди других таких же крестьян-ходоков, поселенных частью в наших починках, частью в других местах Бисеровской волости, распространилось известие о том, что в починки прислали мужика, который видел царя и подал ему прошение. Вследствие этого к нам стали являться другие ходоки для разговоров и расспросов Богдана... И вот в избе Гаври, тесно набитой этими заинтересованными слушателями, Федор Богдан рассказал свою историю. Это было в праздник, и вся семья Гаври тоже свесилась головами с полатей...
Вот этот рассказ.
В Радомысльском уезде, Киевской губернии, крестьяне, кажется пяти обществ, вели давнюю тяжбу с помещиком Стецким. Дело было запутанное. Богдан был прекрасный рассказчик, и некоторые эпизоды в его рассказе выходили необыкновенно картинно и ярко. Но, как это обыкновенно бывает в таких случаях, юридическая сущность тяжбы исчезала.
С одной стороны, взгляды крестьян, основывающихся на стародавних преданиях стариков, с другой - формальная казуистика помещичьих адвокатов и точные статьи закона. Отсутствие нужных документов, пропущенные сроки для обжалования - этого достаточно, чтобы формальный закон бесповоротно стал на сторону помещика.
А крестьяне не хотят знать таких формальностей и апеллируют к высшей правде, которую видят в царе. Впрочем, как будет видно дальше, на этот раз и формальное право не так уж бесповоротно было против крестьян.
Как бы то ни было, крестьяне пяти обществ Радомысльского уезда решили, что им необходимо послать ловких людей в столицу. Для этого выбрали неграмотного Федора Богдана и в помощь ему двух грамотеев. Очевидно, главное лицо, на которое рассчитывали крестьяне, был именно Федор Богдан. И он блестяще оправдал ожидания земляков.
Приехали ходоки в Петербург и остановились у знакомого человека: дочь местного священника была замужем за купцом, торговавшим в Гостином дворе. По письму тестя, последний радушно принял крестьянских уполномоченных и указал им сведущего "письменного" [грамотного] человека.
Тот по записке, взятой ими с места, составил несколько прошений, которые они и рассовали в несколько инстанций: в сенат, в министерство юстиции, в земельный комитет, председателем которого был великий князь Константин Николаевич. Ни царя, ни Константина Николаевича в Петербурге они не застали и сочли, что, подав просьбы всюду, куда было возможно, они исполнили свое дело. Так по крайней мере думали грамотные товарищи...
Проходили месяцы, а результатов не было. Тогда люди стали на Богдана и его товарищей смотреть косо. Стали толковать, что они только понапрасну извели много громадских денег, "бог зна на що".
Богдан не мог перенести этих людских покоров и решил ехать вторично в столицу. На этот раз он поехал один, так как он уже знал столичные порядки. Дорогой он узнал, что царь как раз в это время приехал в Москву. Он тоже отправился в Москву, нашел там человека, который на основании материалов с места состряпал прошение и научил, как его подать.
- Завтра, говорит, будет смотр на Ходынском поле. Дорога туда через Трухмальные ворота. Стань ты неподалеку от этих ворот и держи ухо востро. Полиция зорко смотрит, чтобы кто не прорвался на дорогу. Ну, тут уж как тебе бог даст. Успеешь на дорогу выскочить и стать на колени - твое счастье.
На следующий день вышел Богдан за Триумфальные ворота. Народу - видимо-невидимо. Но пришел он рано и успел стать в первых рядах. Стоит, прошение у него за пазухой. И вот вдалеке послышались крики "ура!.." Все ближе и ближе...
Трудно описать то захватывающее внимание, с каким другие ссыльные ходоки слушали этот рассказ. Когда Богдан дошел до этого момента,- помню,- в избе Гаври воцарилась такая тишина, что можно было слышать шуршание тараканов по закоптелым стенам. Это было как раз то, о чем мечтали все крестьяне: мужик стоял в ожидании проезда царя, источника всякого права и всякой правды. Что будет?.. Даже невозмутимые починовцы затаили дыхание.
Богдан продолжал:
- Выехал царь из Трухмальных ворот,- дорога перед ним расчищена. Все видно... И тут уже спрашивать нечего. "Мала дытына" и та узнала бы, который царь: едет один впереди, двое за ним сзади на пол-лошади. А уже за теми остальная свита. Все генералы в звездах. Кругом аж блестит. Вот как стали приближаться к тому месту, где стоял Богдан,- тот перекрестился под свиткой, растолкал солдат и полицейских и внезапно, как заяц, кинулся наперерез, на дорогу. Полицейские побежали было за ним, да куда тут,- не догнали. Упал посредине дороги на колени, прошение над головой держит. А сердце в груди так и стучит... "як подстрелена пташка"... Что будет?...
Подъехал царь к тому месту, чуть-чуть своротил коня и объехал Богдана, что-то сказав адъютанту. И вся свита, как река на ледорезе, разделилась на две струи. Едут генералы, на Богдана смотрят с любопытством, а он стоит на коленях. Только царский адъютант повернул коня, подъехал к Богдану, когда свита проехала, наклонился с коня и взял из его рук прошение. Богдан придержал немного бумагу и говорит адъютанту: "Ваше высокое превосходительство. Будьте милостивы: не поверят наши люди, что я подал царю прошение. Нельзя ли мне дать квиточек (расписку)?" Адъютант выдернул из рук конверт и говорит:
- С ума ты сошел, мужик... Не знаешь разве, кому ты подал прошение... какой тебе квиток?.. Убирайся поскорее домой, а то плохо будет.
Повернул коня и поехал за царем. А к Богдану кинулась полиция.
- Не дай бог, что тут подеялось. Полицейские "як тыгры"... Подхватили двое под руки, сзади кто-то в шею толкает, а те его до земли не допускают, несут... Какой-то полицейский офицер, низенький да толстый, так тот спереди на него наскакивает, "в очи сыкает, як жаба". Сам аж плачет: сукин сын хохол, весь парад испортил. Когда вынесли его с шоссейной дороги в поле, поставили на ноги, низенький к морде кинулся, да другой, высокий, его остановил, стал спрашивать: какой человек, откуда, по какому делу. Записал все и говорит: "Ну, поезжай теперь прямо домой. Сегодня в таком-то часу идет смоленский поезд. С ним и поезжай, да смотри, чтобы и духу твоего тут не пахло. Счастлив твой бог, что дешево отделался"... И отпустили.
Пришел Богдан на постоялый двор и думает: хоть я и подал прошение царю, но квитка у меня опять нет... Опять "неймут менi люде виры". Подумал, подумал и вместо смоленского вокзала направился на николаевский, а на следующее утро был в Петербурге, чтобы опять подать в земельный комитет, а если удастся, то и самому великому князю. Может, дадут и квиток...
В Петербурге опять остановился у попова зятя. Стал спрашивать: великого князя нет. Пошел к его дворцу. Там нашелся добрый человек, который сказал, что великого князя действительно нет, но ждут скоро. А как приедет, то непременно будет в земельном комитете. Вот дня через два хозяин прочитал в газетах: приехал. Богдан опять заготовил прошение и пошел в земельный комитет в здание "мырвитажа" (Эрмитаж). На лестнице остановил его швейцар и спрашивает: "Что тебе, мужик, нужно?" - Так и так, говорю, нужно мне в земельный комитет. - "Ступай на самый верх", А другой тут и говорит: "Смотри, он в царские покои затешется..."
- Да я ж,- спасибо, ваше благородие, понимаю: на самый верх... - А самого "аж кортыть", как бы на царские покои посмотреть. Не дошел доверху, гляжу: дверь черной кожей покрыта и медными цвяшками (гвоздиками) утыкана. Перекрестился я, открыл тихонько. Гляжу: за тою дверью другая, до половины стеклянная. И видно одну комнату, а за ней другую. И в другой комнате каких-то два "члена" (Богдан часто употреблял это почтительное слово). Один сидит в качалке. Другой ходит по комнате взад и вперед. Ну, думаю, что будет. Не расстреляют же меня. Выждал, как тот пойдет от двери в другую сторону, тихонько открыл, вошел и стал около стенки у порога. Пошел тот назад, обернулся, увидел меня и говорит:
- Ба! Тут мужик стоит. - Повернулся и тот, что сидел, посмотрел и поманил меня пальцем. - Что тебе, любезный, надо?.. В комитет? Так это выше, на самый верх.
- Выбачайте, говорю, я темный человек. Не знал. - "Ну, ничего, ничего, ступай. Покажите ему". Тот вывел на лестницу, показал наверх. Я рад,- думаю: вот царские покои посмотрел и ничего мне не сделали. Только жаль, поговорил мало.
Пришел в комитет, стал спрашивать, куда подать просьбу, а тут как раз забегали: великий князь приехал. Пошел через комнаты мимо меня. Я бух на колени. Великий князь остановился и говорит ласково: "Что тебе, голубок, надо?" - С прошением от нашей громады по земельному делу. - "Давай сюда". Подал я прошение, а сам все на коленях стою. "Что же тебе еще?" - Ваше императорское высочество,- отвечаю. - Я уже подал одно прошение в комитет. Да неймут наши люде виры... Будьте милостивы, квиточек мне. - Чиновники так на меня смотрят, видно съесть хотят. А князь засмеялся, оторвал кусок бумаги и тут же на столе написал: "такого-то числа прошение от Федора Богдана принял". И подписал: Константин. Сам я неграмотный, да после люди читали.
Вышел я из комитета радый, будто меня на небо взяли. Теперь уже мне люди поверят, как увидят квиток от самого великого князя. Положил его за пазуху, иду домой. Пришел домой, гляжу: а у моего хозяина сидит какой-то барин.
Увидел меня и спрашивает: "Это он самый?" - "Он самый",- отвечает хозяин. Тот и говорит: "Здравствуй, землячок". - Здравствуйте и вы,- говорю. - Разве вы тоже с нашей стороны? - "А как же, говорит, прямо оттуда и приехал, да еще письмо тебе привез. Пойдешь со мной, так я тебе и отдам".
- Вот спасибо, - говорю. Отозвал я хозяина на сторону и говорю ему: - Дайте сколько-нибудь из моих грошей. Надо земляка угостить. - Дал тот денег, пошли мы. Хозяин жил, может знаете, на Садовой улице. Вывел он меня на Невский проспект, по которому в царский дворец надо идти.
Улица большая... В каком же, думаю, постоялом дворе он тут остановился? Спрашиваю, а он не отвечает, только говорит: пойдем, узнаешь. Дошли до Морской, гляжу, заворачивает мой земляк. А на Морской канцелярия градоначальника. Я уже знал. Тут я себе думаю: "Пришло на тебя, Хведоре, лихо". Стал задерживаться да оглядываться. Как тут навстречу идет городовой. Тот ему мигнул. Городовой повернулся и пошел за нами. Тут уже я совсем догадался, а делать нечего: иду. Бумага, что дал великий князь, так у меня за пазухой и горит: думаю,- отнимут, и опять я без квитка останусь. Дошли до ворот. Стоит пожарный в медной шапке. Мой земляк свернул в ворота и меня пальцем манит: иди, голубок, иди. А тут сзади и городовой в спину поштурхивает.
В канцелярии чиновники встретили Богдана смехом: "Что, говорят, привел-таки. Это он самый?" Потом ввели в комнату, где сидели два генерала: один градоначальник Трепов, другой, надо думать, его помощник Козлов. Повернулись ко мне. "Ты Хведор Богдан?" - Я Хведор Богдан. - "Пишет ваш губернатор, чтобы прислать тебя на родину, щоб ты тут с прошениями не рывся. Успел подать прошение?" - Успел,- говорю. - "А куда?" - Куда было надо, говорю, туда и подал. Министру юстиции, в земельный комитет... - "А еще куда?" - Подал и великому князю Константину Николаевичу в собственные руки...
- Трепов аж повернулся. "Врешь,- говорит. - Когда же ты мог подать?" - Сегодня и подал. - Тот не верит, а помощник тихо говорит ему: "Верно, сегодня великий князь был в комитете"... У Трепова аж усы торчком встали. "Вот, каже, сукин сын хохол"... А я думаю себе: сказать или не сказать про царя? Ну, что будет. - Еще, говорю, самому царю подал. - Трепов повернулся на стуле. "Врешь,- говорит,- царя и в Петербурге нет". - Я, говорю, подал в Москве такого-то числа на Ходынском поле у Трухмальных ворот. - Помощник говорит опять: "Верно. Такого-то числа был смотр". И стал тихо говорить Трепову: "Видите, он уже всюду подал. Уедет теперь сам". А Трепов рассердился и отвечает: "Что тут рассуждать! Пишет губернатор, чтобы выслать, так надо выслать". И Федора Богдана выслали по этапу на родину, "чтоб он в столице с прошениями не рылся".
Богдан рассказывал все это по-украински, но, как человек, уже побывавший в России, он отлично применялся к слушателям, и все его понимали. Слова начальствующих лиц он передавал почти чисто по-русски, подражая даже интонации. Я с интересом следил за выражением мужицких лиц при этом почти волшебном рассказе о том, как простой неграмотный мужик до царя дошел...
Рассказ, действительно, не был кончен, но и конец был не радостен. Прислали Богдана на родину по этапу вместе с ворами и разбойниками. Но прошения все-таки были поданы. Показал Богдан громадянам квиток великого князя. Громадяне оценили его услугу, и стал он у них первым человеком.
Через некоторое время приехал в их местность какой-то "член" с поручением разобрать дело и склонить стороны к миру. Так по крайней мере понимали его миссию крестьяне. Приехал он и созывает громадян в волость. Сошлись мужики. Член и объявил, что часть спорной земли должна отойти к крестьянам, часть останется за помещиком. И это уже был большой успех, но громадяне, видя, что прошения, поданные Богданом в собственные руки, начинают действовать, зашумели, надеясь, что теперь и вся земля может отойти к ним. Чиновник и говорит: "Нельзя мне говорить зараз со всеми вами. Выберите кого-нибудь одного". Громадяне стали кричать: "Пусть говорит Хведор Богдан".
Богдан вышел к чиновнику и говорит:
- Когда уж царь прислал вас с такою милостью, то доложите государю-императору: общество просит, чтобы царь отдал нам всю землю...
Чиновник посмотрел на Богдана и говорит:
- А не жирно ли это будет? Сможете ли вы платить за всю эту землю?...
- Почему же,- ответил Богдан. - Если сможет платить помещик, то заплотим и мы. Он царю человек чужой. Сегодня он тут, а завтра уедет себе за границу,- ищи его. А мы - люди царские. Никуда не уйдем. Всей громаде можно лучше поверить, чем одному человеку.
Люди услышали это и зашумели: "Правда, правда. Хорошо говорит Хведор". Чиновник осердился.
- Так ты вот как рассуждаешь. Откуда такой умный сыскался? Да ты не тот ли Богдан, что тебя по этапу из Петербурга прислали? Так я с тобой и разговаривать не хочу... Давайте мне другого. Выведите его вон!
- Незачем меня выводить. Я и сам уйду.
Богдан вышел, а за ним пошли и все. "Когда не хотите говорить с нашим выборным, то и мы уйдем". Сборню - как вымело. Остался только чиновник, да староста и сотские...
По-видимому, это было на руку сторонникам помещика: дело было представлено, как бунт, а Богдан выставлен опасным агитатором. И стали с этих пор за Богданом приглядывать. Жил он в небольшом приселке около большого села. Видно, что полиция за ним присматривает, а взять боятся: пять обществ не шутка, а Богдана добром не выдадут. Потом как будто и следить перестали.
Только раз случилась в селе богатая свадьба. Из приселка все ушли смотреть на "веселье" ["вэсилля"], и домашние Богдана тоже ушли. Вдруг подкатывает к его хате земская тройка, а в ней - становой и полицейские.
Вошли в избу и говорят: "Собирайся, Богдан, поедем". Богдан не идет, те стали брать силой, Богдан отбивается. И взяли бы непременно, да как раз в это время мимо приселка из церкви ехала свадьба, и некоторые из поезжан видят: в пустой улице у хаты Богдана стоит тройка и около нее полицейские.
И опять подозрительные громадяне усомнились: "Эге-ге. Это ж, видно, наш Богдан уже с полицией снюхался. Продал громадянское дело". И завернули две-три повозки в улицу, к Богдановой хате. Видят: волокет полиция Богдана, а тот не дается. Рубаху на нем порвали. "Так вот оно что! Ну, поезжайте себе, откуда приехали".
Посадили станового в повозку, нахлестали лошадей,- "поезжай, покуда цел". После этого люди стали зорко присматривать за Богдановой хатой, чтоб его как-нибудь не выкрали. Даже караулы выставляли. А после и опять все затихло. Так затихло, что громадяне подумали: может, отступились...
Подошла в Радомысле ярмарка, и задумал Федор сходить на ярмарку. Думает себе: на ярмарке же многолюдство, тут его взять не осмелятся. Да на свою беду пошел в такое время, когда весь народ уже провалил. На дороге пусто, народу совсем мало. И вдруг видит Богдан: скачет тройка.
Нагоняет его становой и два стражника. "Стой! Тебя нам и надо. Садись, а то плохо будет". Подхватили и повезли в город. Лошади летят, как птицы. "Пожалели бы коней,- говорит Богдан, - долго ли загнать!" А пристав усмехнулся и говорит: "Знаю, что тебе нужно: чтоб ваши люди меня остановили да в шею наклали. Пошел!.." И летят дальше...
За повозкой аж пыль столбом. Люди сторонятся. Увидят, что Богдан сидит между полицейскими, ударят об полы руками, а догнать уже не могут. Привезли стороной к тюрьме да тотчас же отправили дальше в Киев - так, в чем был, когда собрался на ярмарку... А из Киева скоро погнали с этапа на этап, пока пригнали вот сюда...
- Так-то,- закончил Богдан печально. - И пошел я по тюрьмам да по этапам... Пока сидел дома, то думал, что и весь порядочный народ дома, а в тюрьмах только воры и розбишаки. А как самого стали гонять из тюрьмы в тюрьму, то показалось мне, что и весь самый лучший народ по тюрьмам сидит...
Административный порядок действовал уже вовсю. И в киевской и в других тюрьмах Богдану пришлось видеть административно высылаемых без суда и следствия... Были тут и студенты, и курсистки, были земские гласные, был даже один председатель земской управы... И все эти люди, как и сам Богдан, не совершили никакого преступления в обычном смысле. Тогда еще террористические покушения были редкими явлениями. Эти люди виновны только в том, что хотят лучших порядков. Теперь Богдан попал на край земли. И тут опять видит людей крестьянского мира, повинных в том, что верили в царя.
Некоторое время в избе стояло подавленное молчание. Первый нарушил его, к моему удивлению, мой хозяин Гавря. Он слез с полатей, прошел через избу, стал против меня и сказал своим нервным отчетливым голосом:
- А неладно, слышь, и царь-те делает...
Это был, очевидно, вывод стороннего наблюдателя...
Теперь, когда я вспоминаю этот день, закопченную избу Гаври Бисерова в дальних починках, группу ходоков, слушающих рассказ Богдана, и непроизвольную сентенцию Гаври, осудившего далекого царя, - мне кажется, точно я присутствовал в тот день при незаметном просачивании струйки того наводнения, которое в наши дни унесло трон Романовых.
http://korolenko.lit-info.ru/korolenko/proza/istoriya-sovremennika-3/1-vi-hodoki.htm
История Федора Богдана, дошедшего до самого царя
В ясный морозный день перед рождеством я застал у себя, вернувшись от Лазарева, только что привезенного нового ссыльного. Звали его Федором Богданом. Его только что привезли из Глазова, и он еще как-то растерянно оглядывался. Поселили его по соседству, верстах в полутора...
Это был пожилой крестьянин в украинской свитке и бараньей шапке. Он усердно кланялся мне, осыпая меня благодарностями и называя добрым паном. Я объяснил ему, что я такой же ссыльный, как и он, но Богдан качал головой и говорил, что он знает людей и хорошо видит, что "я ж таки ему не ровня". Этого тона он потом держался со мной все время, упорно называя меня паном.
Родом он был из Киевской губернии, Радомысльского уезда, из большого села, название которого я забыл. Попал он сюда после того, как ухитрился подать прошение крестьян в собственные руки Александра II.
Через некоторое время среди других таких же крестьян-ходоков, поселенных частью в наших починках, частью в других местах Бисеровской волости, распространилось известие о том, что в починки прислали мужика, который видел царя и подал ему прошение. Вследствие этого к нам стали являться другие ходоки для разговоров и расспросов Богдана... И вот в избе Гаври, тесно набитой этими заинтересованными слушателями, Федор Богдан рассказал свою историю. Это было в праздник, и вся семья Гаври тоже свесилась головами с полатей...
Вот этот рассказ.
В Радомысльском уезде, Киевской губернии, крестьяне, кажется пяти обществ, вели давнюю тяжбу с помещиком Стецким. Дело было запутанное. Богдан был прекрасный рассказчик, и некоторые эпизоды в его рассказе выходили необыкновенно картинно и ярко. Но, как это обыкновенно бывает в таких случаях, юридическая сущность тяжбы исчезала.
С одной стороны, взгляды крестьян, основывающихся на стародавних преданиях стариков, с другой - формальная казуистика помещичьих адвокатов и точные статьи закона. Отсутствие нужных документов, пропущенные сроки для обжалования - этого достаточно, чтобы формальный закон бесповоротно стал на сторону помещика.
А крестьяне не хотят знать таких формальностей и апеллируют к высшей правде, которую видят в царе. Впрочем, как будет видно дальше, на этот раз и формальное право не так уж бесповоротно было против крестьян.
Как бы то ни было, крестьяне пяти обществ Радомысльского уезда решили, что им необходимо послать ловких людей в столицу. Для этого выбрали неграмотного Федора Богдана и в помощь ему двух грамотеев. Очевидно, главное лицо, на которое рассчитывали крестьяне, был именно Федор Богдан. И он блестяще оправдал ожидания земляков.
Приехали ходоки в Петербург и остановились у знакомого человека: дочь местного священника была замужем за купцом, торговавшим в Гостином дворе. По письму тестя, последний радушно принял крестьянских уполномоченных и указал им сведущего "письменного" [грамотного] человека.
Тот по записке, взятой ими с места, составил несколько прошений, которые они и рассовали в несколько инстанций: в сенат, в министерство юстиции, в земельный комитет, председателем которого был великий князь Константин Николаевич. Ни царя, ни Константина Николаевича в Петербурге они не застали и сочли, что, подав просьбы всюду, куда было возможно, они исполнили свое дело. Так по крайней мере думали грамотные товарищи...
Проходили месяцы, а результатов не было. Тогда люди стали на Богдана и его товарищей смотреть косо. Стали толковать, что они только понапрасну извели много громадских денег, "бог зна на що".
Богдан не мог перенести этих людских покоров и решил ехать вторично в столицу. На этот раз он поехал один, так как он уже знал столичные порядки. Дорогой он узнал, что царь как раз в это время приехал в Москву. Он тоже отправился в Москву, нашел там человека, который на основании материалов с места состряпал прошение и научил, как его подать.
- Завтра, говорит, будет смотр на Ходынском поле. Дорога туда через Трухмальные ворота. Стань ты неподалеку от этих ворот и держи ухо востро. Полиция зорко смотрит, чтобы кто не прорвался на дорогу. Ну, тут уж как тебе бог даст. Успеешь на дорогу выскочить и стать на колени - твое счастье.
На следующий день вышел Богдан за Триумфальные ворота. Народу - видимо-невидимо. Но пришел он рано и успел стать в первых рядах. Стоит, прошение у него за пазухой. И вот вдалеке послышались крики "ура!.." Все ближе и ближе...
Трудно описать то захватывающее внимание, с каким другие ссыльные ходоки слушали этот рассказ. Когда Богдан дошел до этого момента,- помню,- в избе Гаври воцарилась такая тишина, что можно было слышать шуршание тараканов по закоптелым стенам. Это было как раз то, о чем мечтали все крестьяне: мужик стоял в ожидании проезда царя, источника всякого права и всякой правды. Что будет?.. Даже невозмутимые починовцы затаили дыхание.
Богдан продолжал:
- Выехал царь из Трухмальных ворот,- дорога перед ним расчищена. Все видно... И тут уже спрашивать нечего. "Мала дытына" и та узнала бы, который царь: едет один впереди, двое за ним сзади на пол-лошади. А уже за теми остальная свита. Все генералы в звездах. Кругом аж блестит. Вот как стали приближаться к тому месту, где стоял Богдан,- тот перекрестился под свиткой, растолкал солдат и полицейских и внезапно, как заяц, кинулся наперерез, на дорогу. Полицейские побежали было за ним, да куда тут,- не догнали. Упал посредине дороги на колени, прошение над головой держит. А сердце в груди так и стучит... "як подстрелена пташка"... Что будет?...
Подъехал царь к тому месту, чуть-чуть своротил коня и объехал Богдана, что-то сказав адъютанту. И вся свита, как река на ледорезе, разделилась на две струи. Едут генералы, на Богдана смотрят с любопытством, а он стоит на коленях. Только царский адъютант повернул коня, подъехал к Богдану, когда свита проехала, наклонился с коня и взял из его рук прошение. Богдан придержал немного бумагу и говорит адъютанту: "Ваше высокое превосходительство. Будьте милостивы: не поверят наши люди, что я подал царю прошение. Нельзя ли мне дать квиточек (расписку)?" Адъютант выдернул из рук конверт и говорит:
- С ума ты сошел, мужик... Не знаешь разве, кому ты подал прошение... какой тебе квиток?.. Убирайся поскорее домой, а то плохо будет.
Повернул коня и поехал за царем. А к Богдану кинулась полиция.
- Не дай бог, что тут подеялось. Полицейские "як тыгры"... Подхватили двое под руки, сзади кто-то в шею толкает, а те его до земли не допускают, несут... Какой-то полицейский офицер, низенький да толстый, так тот спереди на него наскакивает, "в очи сыкает, як жаба". Сам аж плачет: сукин сын хохол, весь парад испортил. Когда вынесли его с шоссейной дороги в поле, поставили на ноги, низенький к морде кинулся, да другой, высокий, его остановил, стал спрашивать: какой человек, откуда, по какому делу. Записал все и говорит: "Ну, поезжай теперь прямо домой. Сегодня в таком-то часу идет смоленский поезд. С ним и поезжай, да смотри, чтобы и духу твоего тут не пахло. Счастлив твой бог, что дешево отделался"... И отпустили.
Пришел Богдан на постоялый двор и думает: хоть я и подал прошение царю, но квитка у меня опять нет... Опять "неймут менi люде виры". Подумал, подумал и вместо смоленского вокзала направился на николаевский, а на следующее утро был в Петербурге, чтобы опять подать в земельный комитет, а если удастся, то и самому великому князю. Может, дадут и квиток...
В Петербурге опять остановился у попова зятя. Стал спрашивать: великого князя нет. Пошел к его дворцу. Там нашелся добрый человек, который сказал, что великого князя действительно нет, но ждут скоро. А как приедет, то непременно будет в земельном комитете. Вот дня через два хозяин прочитал в газетах: приехал. Богдан опять заготовил прошение и пошел в земельный комитет в здание "мырвитажа" (Эрмитаж). На лестнице остановил его швейцар и спрашивает: "Что тебе, мужик, нужно?" - Так и так, говорю, нужно мне в земельный комитет. - "Ступай на самый верх", А другой тут и говорит: "Смотри, он в царские покои затешется..."
- Да я ж,- спасибо, ваше благородие, понимаю: на самый верх... - А самого "аж кортыть", как бы на царские покои посмотреть. Не дошел доверху, гляжу: дверь черной кожей покрыта и медными цвяшками (гвоздиками) утыкана. Перекрестился я, открыл тихонько. Гляжу: за тою дверью другая, до половины стеклянная. И видно одну комнату, а за ней другую. И в другой комнате каких-то два "члена" (Богдан часто употреблял это почтительное слово). Один сидит в качалке. Другой ходит по комнате взад и вперед. Ну, думаю, что будет. Не расстреляют же меня. Выждал, как тот пойдет от двери в другую сторону, тихонько открыл, вошел и стал около стенки у порога. Пошел тот назад, обернулся, увидел меня и говорит:
- Ба! Тут мужик стоит. - Повернулся и тот, что сидел, посмотрел и поманил меня пальцем. - Что тебе, любезный, надо?.. В комитет? Так это выше, на самый верх.
- Выбачайте, говорю, я темный человек. Не знал. - "Ну, ничего, ничего, ступай. Покажите ему". Тот вывел на лестницу, показал наверх. Я рад,- думаю: вот царские покои посмотрел и ничего мне не сделали. Только жаль, поговорил мало.
Пришел в комитет, стал спрашивать, куда подать просьбу, а тут как раз забегали: великий князь приехал. Пошел через комнаты мимо меня. Я бух на колени. Великий князь остановился и говорит ласково: "Что тебе, голубок, надо?" - С прошением от нашей громады по земельному делу. - "Давай сюда". Подал я прошение, а сам все на коленях стою. "Что же тебе еще?" - Ваше императорское высочество,- отвечаю. - Я уже подал одно прошение в комитет. Да неймут наши люде виры... Будьте милостивы, квиточек мне. - Чиновники так на меня смотрят, видно съесть хотят. А князь засмеялся, оторвал кусок бумаги и тут же на столе написал: "такого-то числа прошение от Федора Богдана принял". И подписал: Константин. Сам я неграмотный, да после люди читали.
Вышел я из комитета радый, будто меня на небо взяли. Теперь уже мне люди поверят, как увидят квиток от самого великого князя. Положил его за пазуху, иду домой. Пришел домой, гляжу: а у моего хозяина сидит какой-то барин.
Увидел меня и спрашивает: "Это он самый?" - "Он самый",- отвечает хозяин. Тот и говорит: "Здравствуй, землячок". - Здравствуйте и вы,- говорю. - Разве вы тоже с нашей стороны? - "А как же, говорит, прямо оттуда и приехал, да еще письмо тебе привез. Пойдешь со мной, так я тебе и отдам".
- Вот спасибо, - говорю. Отозвал я хозяина на сторону и говорю ему: - Дайте сколько-нибудь из моих грошей. Надо земляка угостить. - Дал тот денег, пошли мы. Хозяин жил, может знаете, на Садовой улице. Вывел он меня на Невский проспект, по которому в царский дворец надо идти.
Улица большая... В каком же, думаю, постоялом дворе он тут остановился? Спрашиваю, а он не отвечает, только говорит: пойдем, узнаешь. Дошли до Морской, гляжу, заворачивает мой земляк. А на Морской канцелярия градоначальника. Я уже знал. Тут я себе думаю: "Пришло на тебя, Хведоре, лихо". Стал задерживаться да оглядываться. Как тут навстречу идет городовой. Тот ему мигнул. Городовой повернулся и пошел за нами. Тут уже я совсем догадался, а делать нечего: иду. Бумага, что дал великий князь, так у меня за пазухой и горит: думаю,- отнимут, и опять я без квитка останусь. Дошли до ворот. Стоит пожарный в медной шапке. Мой земляк свернул в ворота и меня пальцем манит: иди, голубок, иди. А тут сзади и городовой в спину поштурхивает.
В канцелярии чиновники встретили Богдана смехом: "Что, говорят, привел-таки. Это он самый?" Потом ввели в комнату, где сидели два генерала: один градоначальник Трепов, другой, надо думать, его помощник Козлов. Повернулись ко мне. "Ты Хведор Богдан?" - Я Хведор Богдан. - "Пишет ваш губернатор, чтобы прислать тебя на родину, щоб ты тут с прошениями не рывся. Успел подать прошение?" - Успел,- говорю. - "А куда?" - Куда было надо, говорю, туда и подал. Министру юстиции, в земельный комитет... - "А еще куда?" - Подал и великому князю Константину Николаевичу в собственные руки...
- Трепов аж повернулся. "Врешь,- говорит. - Когда же ты мог подать?" - Сегодня и подал. - Тот не верит, а помощник тихо говорит ему: "Верно, сегодня великий князь был в комитете"... У Трепова аж усы торчком встали. "Вот, каже, сукин сын хохол"... А я думаю себе: сказать или не сказать про царя? Ну, что будет. - Еще, говорю, самому царю подал. - Трепов повернулся на стуле. "Врешь,- говорит,- царя и в Петербурге нет". - Я, говорю, подал в Москве такого-то числа на Ходынском поле у Трухмальных ворот. - Помощник говорит опять: "Верно. Такого-то числа был смотр". И стал тихо говорить Трепову: "Видите, он уже всюду подал. Уедет теперь сам". А Трепов рассердился и отвечает: "Что тут рассуждать! Пишет губернатор, чтобы выслать, так надо выслать". И Федора Богдана выслали по этапу на родину, "чтоб он в столице с прошениями не рылся".
Богдан рассказывал все это по-украински, но, как человек, уже побывавший в России, он отлично применялся к слушателям, и все его понимали. Слова начальствующих лиц он передавал почти чисто по-русски, подражая даже интонации. Я с интересом следил за выражением мужицких лиц при этом почти волшебном рассказе о том, как простой неграмотный мужик до царя дошел...
Рассказ, действительно, не был кончен, но и конец был не радостен. Прислали Богдана на родину по этапу вместе с ворами и разбойниками. Но прошения все-таки были поданы. Показал Богдан громадянам квиток великого князя. Громадяне оценили его услугу, и стал он у них первым человеком.
Через некоторое время приехал в их местность какой-то "член" с поручением разобрать дело и склонить стороны к миру. Так по крайней мере понимали его миссию крестьяне. Приехал он и созывает громадян в волость. Сошлись мужики. Член и объявил, что часть спорной земли должна отойти к крестьянам, часть останется за помещиком. И это уже был большой успех, но громадяне, видя, что прошения, поданные Богданом в собственные руки, начинают действовать, зашумели, надеясь, что теперь и вся земля может отойти к ним. Чиновник и говорит: "Нельзя мне говорить зараз со всеми вами. Выберите кого-нибудь одного". Громадяне стали кричать: "Пусть говорит Хведор Богдан".
Богдан вышел к чиновнику и говорит:
- Когда уж царь прислал вас с такою милостью, то доложите государю-императору: общество просит, чтобы царь отдал нам всю землю...
Чиновник посмотрел на Богдана и говорит:
- А не жирно ли это будет? Сможете ли вы платить за всю эту землю?...
- Почему же,- ответил Богдан. - Если сможет платить помещик, то заплотим и мы. Он царю человек чужой. Сегодня он тут, а завтра уедет себе за границу,- ищи его. А мы - люди царские. Никуда не уйдем. Всей громаде можно лучше поверить, чем одному человеку.
Люди услышали это и зашумели: "Правда, правда. Хорошо говорит Хведор". Чиновник осердился.
- Так ты вот как рассуждаешь. Откуда такой умный сыскался? Да ты не тот ли Богдан, что тебя по этапу из Петербурга прислали? Так я с тобой и разговаривать не хочу... Давайте мне другого. Выведите его вон!
- Незачем меня выводить. Я и сам уйду.
Богдан вышел, а за ним пошли и все. "Когда не хотите говорить с нашим выборным, то и мы уйдем". Сборню - как вымело. Остался только чиновник, да староста и сотские...
По-видимому, это было на руку сторонникам помещика: дело было представлено, как бунт, а Богдан выставлен опасным агитатором. И стали с этих пор за Богданом приглядывать. Жил он в небольшом приселке около большого села. Видно, что полиция за ним присматривает, а взять боятся: пять обществ не шутка, а Богдана добром не выдадут. Потом как будто и следить перестали.
Только раз случилась в селе богатая свадьба. Из приселка все ушли смотреть на "веселье" ["вэсилля"], и домашние Богдана тоже ушли. Вдруг подкатывает к его хате земская тройка, а в ней - становой и полицейские.
Вошли в избу и говорят: "Собирайся, Богдан, поедем". Богдан не идет, те стали брать силой, Богдан отбивается. И взяли бы непременно, да как раз в это время мимо приселка из церкви ехала свадьба, и некоторые из поезжан видят: в пустой улице у хаты Богдана стоит тройка и около нее полицейские.
И опять подозрительные громадяне усомнились: "Эге-ге. Это ж, видно, наш Богдан уже с полицией снюхался. Продал громадянское дело". И завернули две-три повозки в улицу, к Богдановой хате. Видят: волокет полиция Богдана, а тот не дается. Рубаху на нем порвали. "Так вот оно что! Ну, поезжайте себе, откуда приехали".
Посадили станового в повозку, нахлестали лошадей,- "поезжай, покуда цел". После этого люди стали зорко присматривать за Богдановой хатой, чтоб его как-нибудь не выкрали. Даже караулы выставляли. А после и опять все затихло. Так затихло, что громадяне подумали: может, отступились...
Подошла в Радомысле ярмарка, и задумал Федор сходить на ярмарку. Думает себе: на ярмарке же многолюдство, тут его взять не осмелятся. Да на свою беду пошел в такое время, когда весь народ уже провалил. На дороге пусто, народу совсем мало. И вдруг видит Богдан: скачет тройка.
Нагоняет его становой и два стражника. "Стой! Тебя нам и надо. Садись, а то плохо будет". Подхватили и повезли в город. Лошади летят, как птицы. "Пожалели бы коней,- говорит Богдан, - долго ли загнать!" А пристав усмехнулся и говорит: "Знаю, что тебе нужно: чтоб ваши люди меня остановили да в шею наклали. Пошел!.." И летят дальше...
За повозкой аж пыль столбом. Люди сторонятся. Увидят, что Богдан сидит между полицейскими, ударят об полы руками, а догнать уже не могут. Привезли стороной к тюрьме да тотчас же отправили дальше в Киев - так, в чем был, когда собрался на ярмарку... А из Киева скоро погнали с этапа на этап, пока пригнали вот сюда...
- Так-то,- закончил Богдан печально. - И пошел я по тюрьмам да по этапам... Пока сидел дома, то думал, что и весь порядочный народ дома, а в тюрьмах только воры и розбишаки. А как самого стали гонять из тюрьмы в тюрьму, то показалось мне, что и весь самый лучший народ по тюрьмам сидит...
Административный порядок действовал уже вовсю. И в киевской и в других тюрьмах Богдану пришлось видеть административно высылаемых без суда и следствия... Были тут и студенты, и курсистки, были земские гласные, был даже один председатель земской управы... И все эти люди, как и сам Богдан, не совершили никакого преступления в обычном смысле. Тогда еще террористические покушения были редкими явлениями. Эти люди виновны только в том, что хотят лучших порядков. Теперь Богдан попал на край земли. И тут опять видит людей крестьянского мира, повинных в том, что верили в царя.
Некоторое время в избе стояло подавленное молчание. Первый нарушил его, к моему удивлению, мой хозяин Гавря. Он слез с полатей, прошел через избу, стал против меня и сказал своим нервным отчетливым голосом:
- А неладно, слышь, и царь-те делает...
Это был, очевидно, вывод стороннего наблюдателя...
Теперь, когда я вспоминаю этот день, закопченную избу Гаври Бисерова в дальних починках, группу ходоков, слушающих рассказ Богдана, и непроизвольную сентенцию Гаври, осудившего далекого царя, - мне кажется, точно я присутствовал в тот день при незаметном просачивании струйки того наводнения, которое в наши дни унесло трон Романовых.
http://korolenko.lit-info.ru/korolenko/proza/istoriya-sovremennika-3/1-vi-hodoki.htm