Кадетская хроника.
Из дневника Ариадны Владимировны Тырковой-Вильямс.
1917 год.
1 января (19 декабря)
Легенды становятся плотью. Уже два дня живем среди сведений и слухов. В субботу была в магазине. Хозяин, чудаковатый купец, говорил по телефону: "Что? Распутина убили? Врешь!" Поехала домой. На повороте улицы услыхала, как газетчик кричал городовому: "Иди сюда. В Биржевке сказано - Распутина убили".
Конечно, выскочила, купила, прочла, громко высказала свою радость и поехала домой! И радовалась, что одним гадом меньше, и не было ни капли человеческой жалости. Распутин и те, кто его слушались, убили столько молодых жизней, что одной смертью с ними не расквитаешься.
Дома телефоны. Кто? Что? Имя Юсупова сразу назвали мне. Пришел В<ильямс>, позвонил в посольство. Там еще не знали. Сейчас же дали шифрованную телеграмму. Потом оказалось, что в тот день и на следующий никаких телеграмм за границу не пропускали. Даже в пропуске диплом<атических> телеграмм не были уверены.
И всюду одно - наконец. И все видят, что это начало их конца. Потом узнали, что убийство задумано в великокняж<еских> кругах. Как будто был семейный совет. Очевидно, спасают династию, хотят вышвырнуть из дому позорящего их временщика. Уверяли, что Дм<итрий> Пав<лович> рассказывал об этом открыто, гордится. Ну, а дальше? Кто следующий?...
Англичане, смеясь, уверяют, что уже пущены слухи об участии воен<ной> англ<ийской> миссии в убийстве. Конечно, вздор, но характерно...
13 марта (28 февраля).
Вчера в 11 ч. узнала, что войска перешли на сторону народа. Пошли в Думу. На улицах было людно и тихо. Без трамваев, ломовых и извозчиков безмолвен был город. Полицейского ни одного. Когда шли по Таврической, слева, из-за сада раздавалась стрельба, то пачками, то отдельно.
Сама Дума имела обычный вид. Депутаты лениво бродили, лениво толковали о роспуске: "Что же вы думаете делать?" - Не знаем. "Что улица? Кто ей руководит? Есть ли комитет?" Не знаем.
Приехал Терещенко, рассказал, как при нем вошли в арт<иллерийское> управл<ение>. Заняли его. Сначала думали, что Маниковский убит. Пожалели.
Но все-таки не знали, что делать. Вот совет старейшин решит, кто-то соберется. Сейчас Родзянко толкует с Гучковым, пишет телегр<амму> царю. Вот они там что-то сделают. Было тяжело смотреть. "Ведь вы все-таки, господа, народные представители, у вас положение, авторитет".
Жмутся. Пришла Панина. Она все время стояла на углу Серг<иевской> и Лит<ейного>, наблюдала солдат. "Они ждут приказа. Ждут членов Думы. Идите к ним. Возьмите их в свои руки. Ведь это растерянное стадо". Ее слушали молча. Или говорили: "Пусть они сначала арестуют министров".
Но эти разговоры по телефонам дошли до Мил<юкова>. Он пошел на улицу и привел солдат к Думе. Это было около 2-х часов. Сразу картина стала меняться. Явился центр, к которому потекли и люди, и сведения.
На крыльце левые депутаты говорили речи солдатам и молодежи. Скобелев призывал к сдержанности и порядку взвод преображенцев. Рябой солдат смотрел ему в рот, кричал: "Ура! Точно так!".
Солдаты держали себя сдержанно и неуверенно. Многие признавались - страшно! Двум смертям не бывать и т.д. Офицеров не было. Командовали несколько человек штатских, кот<орые> случайно начали распоряжаться. В этот первый день революции никакой руководящей организации не было.
Все началось стихийно, как долго копившийся прорыв. Только в три часа слышала я, как небольшая группа, опять-таки штатских людей, отдавала приказы об аресте членов правительства...
1 июля.
Винавер вчера рассказал, что возможен кризис правительства из-за украинского вопроса. Керенский, Церетели и Терещенко потребовали из Киева по телефону немедленного ответа, согласно ли правительство на то, о чем они договорились с Радой.
Министры кадеты решили требовать, чтобы вопрос был решен не по телефону, а с приездом сюда и министров и украинцев. Если бы это не прошло, кадеты должны уйти из кабинета.
Винавер с горечью передавал о майском кризисе. "Я говорил П.Н.Милюкову: уйти от власти легко, а возвращаться к ней придется через штыки".
Были 27-го у Кропоткина. Очаровательный русский барин, приветливый, ясный, благосклонный. Он за проливы. "Я стою на Милюковской точке зрения. Я думал, что их можно сделать нейтральными. Но раз Босфор так узок, что стоит поставить две батареи и готово, тогда Константинополь должен быть русским".
29-го в Ц. К. все повесили нос из-за провала в Москве. Начинаю думать, что неизбежен и наш провал на выборах в Учредительное Собрание...
5 июля.
Третий день смуты. Все то, что левые вызывали, поднялось. Хулиганы большевики, немцы, все хозяйничают. Сегодня есть приказ от правительства сидеть по домам, чтобы дать им возможность "очистить Петроград".
Слава Богу. Пусть очищают. Мы законопослушно сидим и только по телефону узнаем друг от друга - нет ли событий. Льет дождь. Он всегда против толпы. Даже нельзя сказать, что против революции. Кто теперь понимает, где революция?
Мы, кадеты, с воскресенья не знали покоя. Весь день шли заседания Ц.К. об украинском вопросе. Решить было нелегко. Споры шли. Обычные партийные кадетские споры...
Из-за киевского шулерского документа нельзя было не уйти. Этого требовала государственная честь партии. Нельзя было допустить насилия над собой. Нельзя было принять документ целиком. Противоположная сторона так все обставила, чтобы выхода не было.
Поздно ночью приехали из Малахитового Дворца Шингарев, Шаховской, Мануйлов и Степанов. Они уже не были министрами...
7 июля.
Ц.К. Известие об уходе кн. Г. Львова. Чувствуется, что все колеблется под ногами. Тут и анархия, и юдофобство. На фронте прорыв. Значит, рассчитали сразу оба удара, прорвали фронт и тут и там.
Поддерживать Керенского придется, но долго ли? Можно ли его считать серьезным, сильным человеком? Большинство думает, что нет. Затем, можно ли Совет разорвать с большевиками? Вряд ли. Приходят сведения, что опять где-то стрельба. Неужели придется сдаться немцам?
10 июля.
Вчера длинные дебаты в Ц. К. Чего можно требовать от власти? На каких условиях мы можем вернуться? Но у большинства нет уверенности, что мы вернемся. Только Милюков спокойно расправляет усы и смотрит обычным своим внимательным и не видящим взглядом. У него есть свой расчет, своя линия, прямая до резкости. Прав он или нет, покажет будущее.
Шли дебаты, взвешенные, сдержанные, кадетские рассуждения о положении о Совете и товарищах, о Керенском и Некрасове. А за всем этим у некоторых из присутствующих шла другая работа мысли. Не слова, а дела.
Был у меня Алексинский. Умный. Острый. "Я никогда не боялся немногочисленности. Есть группа лиц, определяющая идеологию. Масса движется медленнее. Потом подойдет, и если идеология правильная, получается слияние". Он проповедник правительственной обороны...
20 августа.
Ц.К. Карташев. Московское Совещание - всероссийская достоевщина. Керенский - Гамлет. Мы какие-то политические травоядные.
Maximum добродетельного напряжения для соглашения. Ждем, что это сделает третий, т.е. власть. (Так блестяще, что почти нельзя записать.) Правительство хотело лечить нежнейшими средствами.
В стране начинается обратный распад, она не получила, чего ждала от власти, опять и рабские и бунтовские инстинкты. Гнием на корню. Скоро понадобятся такие <1 нрзб.> средства, что даже психология партии народной свободы уже не подойдет. Мы были слишком Гамлетами. Страна выдержала блестяще экзамен, а Правительство нет.
В старых насильниках и генералах был секрет власти. Это нашим сознанием проклято. Реакция в области войны и революция в области тыла. Иначе дождемся диктатора.
Шингарев. Вылезает социальное чудовище, и на него всегда приходится отвечать выстрелами. В этой сшибке красных и черных мы будем раздавлены...
28 ноября.
Тогда не дописала. Теперь по памяти постараюсь восстановить. Но с тех пор слишком много переменилось и слишком много слоев воспоминаний.
Сегодня день Учредительного Собрания. Перед ним волнения, приготовления, ожидания, опасения. В нашей, кадетской среде часть готова была придавать слишком много значения Учредительному Собранию.
Воображали, что кадетов будет не менее 150, что они смогут иметь какое-то численное значение, т. е. строили тонкие парламентские расчеты о коалиции сил (Винавер, Аджемов), о тактике и т.д. Но большинство считает, что порядку от Учредительного Собрания не дождешься.
Теперь груз его ляжет на эсеров. Между ними и большевиками пойдет и борьба и соглашение. Сегодняшние демонстрации главным образом эсеров.
Вчера в городской думе было заседание. Собрались в тесной неприспособленной зале. Председатель и голова сидят на конце длинного стола. Покоем гласные, жмутся по бокам. В углу стоят стенографистки. Шум. Беспорядок. Настроение возбужденное, приподнятое.
Появляется Филипповский. Лицо незначительное, срезанный лоб. Торжественно докладывает, какие заводы согласились манифестировать за Учредительное Собрание. Семеновский полк тоже "присоединился". Есть даже план, что если большевики не пустят членов Учредительного Собрания в Таврический Дворец, то семеновцы окружат их и введут.
Рядом с ним сидел Скобелев и уныло слушал. Он похудел, побледнел, постарел. Но поумнел ли? Понял ли, сколько вреда России причинила их мальчишеская демагогическая политика, которая так хорошо подготовила почву для большевиков?
Скобелев сообщил, что их Центральный Комитет, собравшись впервые после переворота... - Я не сообщаю, почему впервые. Думаю, что вы сами догадываетесь, - сказал он, как всегда, путаясь в словах.
Вероятно потому, что в их партии социал-демократов [меньшевиков], так же как и у эсеров, уже не один Ц.К., а несколько. Во всяком случае, они постановили присоединиться к демонстрации.
- Движение уже принимает стихийный характер, а опыт революционных месяцев показал нам, что стихиями мы все равно управлять не умеем, - скромно признался бывший министр, слова которого дали еще в апреле сигнал к резкому падению курса русского рубля.
Не умный, простоватый, вероятно, довольно честный и добродушный паренек из семьи старообрядцев-миллионеров, попал Скобелев в ходоки, вероятно, благодаря дружеским шатаньям и болтовне в венских кофейнях.
Революция вынесла его как депутата на министерские верхи. Там он барахтался, говорил вздор о том, как надо класть предпринимателя под пресс, выжимать из него 100% прибыли. Потом начал приходить в себя, даже пытался произносить какие-то более трезвые слова о буржуазности нашей революции. Но было уже поздно. Но это ухо уже народ не хотел слушать.
Сегодня на улицах полупразднично. На больших улицах закрыты магазины. На маленьких торгуют. По Таврической мимо нас шли манифестации районных дум, потом обуховцы. На углах митинги. Спорят, но без ожесточения. Кое-кто боится идти ближе к Таврическому, а вдруг стрелять будут. Но, в общем, все довольны. Давно не манифестировали...
Я не могу ни писать, ни говорить об Учредительном Собрании. Я не верю в него. Никакие парламентские пути не выведут теперь Россию на дорогу. Слишком все спутано, слишком темно. И силы темные лезут, собрались, душат.
Мы до сих пор не знаем, что немцы в Бресте сказали большевикам. Немцы обошли нас изнутри, с тыла. Они завоевали Петроград, а кормить нас не обязаны. Выгодно. Война во всех странах ослабила государственность. В России больше всего, потому что и без войны наша устарелая государственность уже трещала по всем скрепам...
1918 год.
5 января.
День Учредительного Собрания. Тягостный, душный день. Не хочется никуда идти и не потому что стреляют, а потому что не понять в кого, кто и зачем стреляет.
Вчера все говорили, что будет борьба. Зачем? Ведь большевики разрешили открытие, значит эсерам некуда прорываться. Или они хотят их свергнуть? Но ведь для этого нужна военная подготовка и организация, сомневаюсь, чтобы она была у эсеров. Они раскисли, теряют почву, в своих декларациях повторяют слова большевиков. Кому из них хотеть победы?
Меня тошнит от политики. Я презираю социалистов и вижу бессилие, ошибки, неподвижность своих друзей. Россия должна выдвинуть какие-то совсем новые силы или погибнуть.
Или нет уже для нее спасения? Ведь глубоко, глубоко вошел яд безвластия, безгосударственности и самочинности. Чем его вытравить и можно ли.
Хочу думать только о Пушкине. Если Россия возродится - он ей нужен. Если нет - пусть книга о нем будет посильным памятником, пусть она говорит о том, какие возможности были в русской культуре, что похоронили "товарищи"...
7 февраля.
Немцы идут. Вероятно, возьмут Петербург. Многое возьмут. Ну, что ж. Оцепенение уже наползло. Хуже. Многие нетерпеливо их ждут, и в низах и среди образованных классов. Мне рассказывали о жене офицера. Она патриоткой была всегда и вдруг говорит: "Пусть придут поскорее".
- "Но как же так, разве вы хотите власти иностранцев?" - "Никогда не хотела. Но разве Смольный не иностранцы? Разве они русские? Если бы я была под властью китайцев, я могла бы желать власти европейцев? Ну, вот и теперь так".
Союзные посольства были уже накануне признания большевиков. Их подкупило, что те не подписали мир. Вчера на совещании, по-видимому, вырабатывалась форма, когда им по телефону дали знать, что большевики приняли все условия. Так они и уйдут из истории, как большевики, не став Правительством.
Сегодня на Литейной человек 60 немцев с растерянными лицами плелись за красным плакатом. Надписи никто не разобрал, но впереди шел красногвардеец с ружьем.
Неглупый молодой дипломат говорил: "Каждый патриот обязан будет идти в то правительство, которое посадят нам немцы". Застыли мысли. Неужели и впереди все рабство и рабство...
24 марта.
11/24 марта 1918. Где-то верст за 180 от Мурманска. Застряли в снегу. Солнце светит. Верно вчерашний снег. Кругом жидкий лес. Вдали высокие холмы, почти как горы.
Пока были люди и были разговоры, всюду одно - хоть бы англичане пришли. Так я слышала от Лодейного Поля и до Полярного круга. Опять ждем варягов.
Англичане вокруг меня. Доктор, огромный, невозмутимый, неподвижный. Смеется только, когда ему хочется, никогда от вежливости. Все берет просто, непосредственно.
Захотел бриться, снял френч, расстегнул ворот и при мне намылился. К чистоте совершенно равнодушен. Бреется и чай пьет в одной чашке. Лицо красное, здоровое, неправильное, не английское. А глаза неожиданно черные и быстрые. Грубоват.
Нет ничего, что мы привыкли видеть в благовоспитанных людях. Но говорит, что дома у него все одеваются к обеду. Уже больше года как он из Англии. Там жена и пять человек детей. Но он не торопится. Невозмутим и весел...
30 марта.
Мурманск. Черная площадь. Низкое темное небо. Император на коне. Туман. Тоска. Тра-та-та. Желтые чемоданы и мешки с провизией. Холод и темнота вагона. Длинный, длинный путь.
Мелькают дни и ночи. Нет ни вчера, ни сегодня. Пустыня (а если вся жизнь пустыня). Мрачный проводник. Тесно. Куда? Зачем? Стучат, стучат колеса. Бьются олени в упряжи. Женщина в шубе. Ёлки, ёлки. Озера. (Характеры.)
Утро. Залив. Холмы. Не понять где земля, где вода, откуда приехали, куда едем. Унылая беспомощность вагона. Холодно. Непонятно. Мелькают офицеры. Чужая речь. Кто-то за кого-то цепляется. Каюты как гробы. Ящики. Тюрьма. Как выдержать.
За черно-белой линией гор желтый запад, медлительный и не яркий. Шуршат льдины, поднятые приливом. Настойчиво и бездушно. Плывут. Но, видно, ломаются, изжелто-белые. Между ними темные просветы воды. Холодно. Жутко. Притягивает.
Там на севере темно-лиловые облака, далекие, подстерегающие. Острая тоска, как иголка. Страх? Предчувствие? Малодушие? Страшно в холодной воде. Из окошка смотрит пара глаз, молодых, светло-серых, мечтательных или сумасшедших? Странное лицо.
Спокойное, как у приговоренного к смерти. Герой? Пацифист? Фантазер или преступник? Тот, кто играет с ним, любит жесткую игру. У него резкий профиль, как у римлян на монетах, тонкие губы всегда готовы улыбаться.
А глаза холодные, честолюбивые. В курительной тихо. Вваливаются английские офицеры. Широкие пальто. Подпоясанные. Как непохожи на французов. "Победа" - бисквит.
Человек это хорошо, но когда люди кишат, это худо. Женщины, дети, офицеры, солдаты, матросы. Все сбиты с толку, потому что большинство не на своем месте. Трюм. Неловко, точно они голодают и холодают, чтобы нам было тепло и сытно...
27 апреля.
Looe. Cornwall.
В этом благословенном углу Англии полная идиллия. Солнце, море. Дети красивые как полевые цветы. Я ни разу не слышала грубого окрика на них. Спокойная и веселая ласковость. На всем следы старой и глубокой культуры.
Война, конечно, есть. Крестьянка на бедной ферме показала портрет сына, только что убитого на войне. И на ее усталом лице была покорность перед долгом. Она знает цели войны, хотя вообще ничего не знает.
10 дней, которые мы провели в Лондоне, были переполнены. Гарольду Васильевичу со всех сторон привет и почет. Donald, ласковый и хитрый, угостил нас обедом и позвал в деревню. Жена, умная и красивая француженка, помогает ему делать дорогу.
Пошли к Л.Джорджу. Небольшой коттедж. Простая обстановка. Три девочки подростка смеялись у камина. Одна из них его дочка, круглолицая, простенькая, вся в ямочках, толстая коротышка. Л.Джордж вышел, приветливый, с манерами простоватыми и умышленно демократ. А, может быть, он иначе и не умеет. Старая горничная подала чай без сахара.
Г.В.Вильямс правильно сказал, что все, как у Милюкова, т.е. просто до неэстетичности. И даже дочь немного похожа на Тату (Милюкову). Л.Джордж считает, что им надо помириться с Троцким. Верит, что тот создаст оборону. Другого правительства нет. Надо считаться с тем, что есть. Г.В.Вильямс доказывал ему, что на Троцкого нельзя полагаться. Посмотрим, удастся ли ему переубедить...
3 июня.
Неделю тому назад, в субботу, пришла телеграмма от американского министра иностранных дел (Лаусдена?), где он от имени Вильсона спрашивает откуда Harold Williams заключил, что президент за вмешательство?
Нас это порадовало, во-первых, потому, что значит статья о вмешательстве произвела впечатление, а затем мы надеялись, что Вильсон старается скрыть, что вмешательство готовится. В ответ телеграфировали, что если он сказал We stand by Russia as we stand by France, то это ничего кроме посылки войск не может значить.
С тех пор все плохие вести. Вильсон боится японцев. Он так же презирает большевиков, как мы, но не видит возможности открыто идти против них. Он боится вмешательства, потому что оно может быть таким же неудачным, как прежние далекие походы англичан, например Галиполи. Наконец последний аргумент - японцы просят за вмешательство денег, теперь главная касса у американцев. Они колеблются, тратить ли на это деньги.
А здесь не знаешь куда ткнуться. Они заняты своими делами, не понимают значения русских, не знают, как за них приняться. Советников много, а поступков нет. И это наступление на фронте. Немцы лезут и лезут, уже в 40 верстах от Парижа, где же им думать о чем-нибудь другом...
19 июня.
Сейчас только что ушел от нас Керенский. Я стараюсь не скрыть, а сдержать все горькое волнение, связанное с ним. Мы обязаны смотреть через все головы, чтобы видеть только одно лицо - лицо России.
Он приехал с поручением об объединенной группе, где есть эсеры, народные социалисты, меньшевики и кадеты. Они все за интервенцию. Эсеры выносят уже резолюции, что национальные задачи выше классовой борьбы...
https://prozhito.org/notes?date=%221917-01-01%22&diaries=%5B227%5D
[А.В.Тыркова-Вильямс (1869-1962) - писатель, пушкинист, член ЦК партии кадетов. Сотрудница деникинского ОСВАГ. В 1943 году была интернирована немцами во Франции, как британская подданная. Умерла в США.]
1917 год.
1 января (19 декабря)
Легенды становятся плотью. Уже два дня живем среди сведений и слухов. В субботу была в магазине. Хозяин, чудаковатый купец, говорил по телефону: "Что? Распутина убили? Врешь!" Поехала домой. На повороте улицы услыхала, как газетчик кричал городовому: "Иди сюда. В Биржевке сказано - Распутина убили".
Конечно, выскочила, купила, прочла, громко высказала свою радость и поехала домой! И радовалась, что одним гадом меньше, и не было ни капли человеческой жалости. Распутин и те, кто его слушались, убили столько молодых жизней, что одной смертью с ними не расквитаешься.
Дома телефоны. Кто? Что? Имя Юсупова сразу назвали мне. Пришел В<ильямс>, позвонил в посольство. Там еще не знали. Сейчас же дали шифрованную телеграмму. Потом оказалось, что в тот день и на следующий никаких телеграмм за границу не пропускали. Даже в пропуске диплом<атических> телеграмм не были уверены.
И всюду одно - наконец. И все видят, что это начало их конца. Потом узнали, что убийство задумано в великокняж<еских> кругах. Как будто был семейный совет. Очевидно, спасают династию, хотят вышвырнуть из дому позорящего их временщика. Уверяли, что Дм<итрий> Пав<лович> рассказывал об этом открыто, гордится. Ну, а дальше? Кто следующий?...
Англичане, смеясь, уверяют, что уже пущены слухи об участии воен<ной> англ<ийской> миссии в убийстве. Конечно, вздор, но характерно...
13 марта (28 февраля).
Вчера в 11 ч. узнала, что войска перешли на сторону народа. Пошли в Думу. На улицах было людно и тихо. Без трамваев, ломовых и извозчиков безмолвен был город. Полицейского ни одного. Когда шли по Таврической, слева, из-за сада раздавалась стрельба, то пачками, то отдельно.
Сама Дума имела обычный вид. Депутаты лениво бродили, лениво толковали о роспуске: "Что же вы думаете делать?" - Не знаем. "Что улица? Кто ей руководит? Есть ли комитет?" Не знаем.
Приехал Терещенко, рассказал, как при нем вошли в арт<иллерийское> управл<ение>. Заняли его. Сначала думали, что Маниковский убит. Пожалели.
Но все-таки не знали, что делать. Вот совет старейшин решит, кто-то соберется. Сейчас Родзянко толкует с Гучковым, пишет телегр<амму> царю. Вот они там что-то сделают. Было тяжело смотреть. "Ведь вы все-таки, господа, народные представители, у вас положение, авторитет".
Жмутся. Пришла Панина. Она все время стояла на углу Серг<иевской> и Лит<ейного>, наблюдала солдат. "Они ждут приказа. Ждут членов Думы. Идите к ним. Возьмите их в свои руки. Ведь это растерянное стадо". Ее слушали молча. Или говорили: "Пусть они сначала арестуют министров".
Но эти разговоры по телефонам дошли до Мил<юкова>. Он пошел на улицу и привел солдат к Думе. Это было около 2-х часов. Сразу картина стала меняться. Явился центр, к которому потекли и люди, и сведения.
На крыльце левые депутаты говорили речи солдатам и молодежи. Скобелев призывал к сдержанности и порядку взвод преображенцев. Рябой солдат смотрел ему в рот, кричал: "Ура! Точно так!".
Солдаты держали себя сдержанно и неуверенно. Многие признавались - страшно! Двум смертям не бывать и т.д. Офицеров не было. Командовали несколько человек штатских, кот<орые> случайно начали распоряжаться. В этот первый день революции никакой руководящей организации не было.
Все началось стихийно, как долго копившийся прорыв. Только в три часа слышала я, как небольшая группа, опять-таки штатских людей, отдавала приказы об аресте членов правительства...
1 июля.
Винавер вчера рассказал, что возможен кризис правительства из-за украинского вопроса. Керенский, Церетели и Терещенко потребовали из Киева по телефону немедленного ответа, согласно ли правительство на то, о чем они договорились с Радой.
Министры кадеты решили требовать, чтобы вопрос был решен не по телефону, а с приездом сюда и министров и украинцев. Если бы это не прошло, кадеты должны уйти из кабинета.
Винавер с горечью передавал о майском кризисе. "Я говорил П.Н.Милюкову: уйти от власти легко, а возвращаться к ней придется через штыки".
Были 27-го у Кропоткина. Очаровательный русский барин, приветливый, ясный, благосклонный. Он за проливы. "Я стою на Милюковской точке зрения. Я думал, что их можно сделать нейтральными. Но раз Босфор так узок, что стоит поставить две батареи и готово, тогда Константинополь должен быть русским".
29-го в Ц. К. все повесили нос из-за провала в Москве. Начинаю думать, что неизбежен и наш провал на выборах в Учредительное Собрание...
5 июля.
Третий день смуты. Все то, что левые вызывали, поднялось. Хулиганы большевики, немцы, все хозяйничают. Сегодня есть приказ от правительства сидеть по домам, чтобы дать им возможность "очистить Петроград".
Слава Богу. Пусть очищают. Мы законопослушно сидим и только по телефону узнаем друг от друга - нет ли событий. Льет дождь. Он всегда против толпы. Даже нельзя сказать, что против революции. Кто теперь понимает, где революция?
Мы, кадеты, с воскресенья не знали покоя. Весь день шли заседания Ц.К. об украинском вопросе. Решить было нелегко. Споры шли. Обычные партийные кадетские споры...
Из-за киевского шулерского документа нельзя было не уйти. Этого требовала государственная честь партии. Нельзя было допустить насилия над собой. Нельзя было принять документ целиком. Противоположная сторона так все обставила, чтобы выхода не было.
Поздно ночью приехали из Малахитового Дворца Шингарев, Шаховской, Мануйлов и Степанов. Они уже не были министрами...
7 июля.
Ц.К. Известие об уходе кн. Г. Львова. Чувствуется, что все колеблется под ногами. Тут и анархия, и юдофобство. На фронте прорыв. Значит, рассчитали сразу оба удара, прорвали фронт и тут и там.
Поддерживать Керенского придется, но долго ли? Можно ли его считать серьезным, сильным человеком? Большинство думает, что нет. Затем, можно ли Совет разорвать с большевиками? Вряд ли. Приходят сведения, что опять где-то стрельба. Неужели придется сдаться немцам?
10 июля.
Вчера длинные дебаты в Ц. К. Чего можно требовать от власти? На каких условиях мы можем вернуться? Но у большинства нет уверенности, что мы вернемся. Только Милюков спокойно расправляет усы и смотрит обычным своим внимательным и не видящим взглядом. У него есть свой расчет, своя линия, прямая до резкости. Прав он или нет, покажет будущее.
Шли дебаты, взвешенные, сдержанные, кадетские рассуждения о положении о Совете и товарищах, о Керенском и Некрасове. А за всем этим у некоторых из присутствующих шла другая работа мысли. Не слова, а дела.
Был у меня Алексинский. Умный. Острый. "Я никогда не боялся немногочисленности. Есть группа лиц, определяющая идеологию. Масса движется медленнее. Потом подойдет, и если идеология правильная, получается слияние". Он проповедник правительственной обороны...
20 августа.
Ц.К. Карташев. Московское Совещание - всероссийская достоевщина. Керенский - Гамлет. Мы какие-то политические травоядные.
Maximum добродетельного напряжения для соглашения. Ждем, что это сделает третий, т.е. власть. (Так блестяще, что почти нельзя записать.) Правительство хотело лечить нежнейшими средствами.
В стране начинается обратный распад, она не получила, чего ждала от власти, опять и рабские и бунтовские инстинкты. Гнием на корню. Скоро понадобятся такие <1 нрзб.> средства, что даже психология партии народной свободы уже не подойдет. Мы были слишком Гамлетами. Страна выдержала блестяще экзамен, а Правительство нет.
В старых насильниках и генералах был секрет власти. Это нашим сознанием проклято. Реакция в области войны и революция в области тыла. Иначе дождемся диктатора.
Шингарев. Вылезает социальное чудовище, и на него всегда приходится отвечать выстрелами. В этой сшибке красных и черных мы будем раздавлены...
28 ноября.
Тогда не дописала. Теперь по памяти постараюсь восстановить. Но с тех пор слишком много переменилось и слишком много слоев воспоминаний.
Сегодня день Учредительного Собрания. Перед ним волнения, приготовления, ожидания, опасения. В нашей, кадетской среде часть готова была придавать слишком много значения Учредительному Собранию.
Воображали, что кадетов будет не менее 150, что они смогут иметь какое-то численное значение, т. е. строили тонкие парламентские расчеты о коалиции сил (Винавер, Аджемов), о тактике и т.д. Но большинство считает, что порядку от Учредительного Собрания не дождешься.
Теперь груз его ляжет на эсеров. Между ними и большевиками пойдет и борьба и соглашение. Сегодняшние демонстрации главным образом эсеров.
Вчера в городской думе было заседание. Собрались в тесной неприспособленной зале. Председатель и голова сидят на конце длинного стола. Покоем гласные, жмутся по бокам. В углу стоят стенографистки. Шум. Беспорядок. Настроение возбужденное, приподнятое.
Появляется Филипповский. Лицо незначительное, срезанный лоб. Торжественно докладывает, какие заводы согласились манифестировать за Учредительное Собрание. Семеновский полк тоже "присоединился". Есть даже план, что если большевики не пустят членов Учредительного Собрания в Таврический Дворец, то семеновцы окружат их и введут.
Рядом с ним сидел Скобелев и уныло слушал. Он похудел, побледнел, постарел. Но поумнел ли? Понял ли, сколько вреда России причинила их мальчишеская демагогическая политика, которая так хорошо подготовила почву для большевиков?
Скобелев сообщил, что их Центральный Комитет, собравшись впервые после переворота... - Я не сообщаю, почему впервые. Думаю, что вы сами догадываетесь, - сказал он, как всегда, путаясь в словах.
Вероятно потому, что в их партии социал-демократов [меньшевиков], так же как и у эсеров, уже не один Ц.К., а несколько. Во всяком случае, они постановили присоединиться к демонстрации.
- Движение уже принимает стихийный характер, а опыт революционных месяцев показал нам, что стихиями мы все равно управлять не умеем, - скромно признался бывший министр, слова которого дали еще в апреле сигнал к резкому падению курса русского рубля.
Не умный, простоватый, вероятно, довольно честный и добродушный паренек из семьи старообрядцев-миллионеров, попал Скобелев в ходоки, вероятно, благодаря дружеским шатаньям и болтовне в венских кофейнях.
Революция вынесла его как депутата на министерские верхи. Там он барахтался, говорил вздор о том, как надо класть предпринимателя под пресс, выжимать из него 100% прибыли. Потом начал приходить в себя, даже пытался произносить какие-то более трезвые слова о буржуазности нашей революции. Но было уже поздно. Но это ухо уже народ не хотел слушать.
Сегодня на улицах полупразднично. На больших улицах закрыты магазины. На маленьких торгуют. По Таврической мимо нас шли манифестации районных дум, потом обуховцы. На углах митинги. Спорят, но без ожесточения. Кое-кто боится идти ближе к Таврическому, а вдруг стрелять будут. Но, в общем, все довольны. Давно не манифестировали...
Я не могу ни писать, ни говорить об Учредительном Собрании. Я не верю в него. Никакие парламентские пути не выведут теперь Россию на дорогу. Слишком все спутано, слишком темно. И силы темные лезут, собрались, душат.
Мы до сих пор не знаем, что немцы в Бресте сказали большевикам. Немцы обошли нас изнутри, с тыла. Они завоевали Петроград, а кормить нас не обязаны. Выгодно. Война во всех странах ослабила государственность. В России больше всего, потому что и без войны наша устарелая государственность уже трещала по всем скрепам...
1918 год.
5 января.
День Учредительного Собрания. Тягостный, душный день. Не хочется никуда идти и не потому что стреляют, а потому что не понять в кого, кто и зачем стреляет.
Вчера все говорили, что будет борьба. Зачем? Ведь большевики разрешили открытие, значит эсерам некуда прорываться. Или они хотят их свергнуть? Но ведь для этого нужна военная подготовка и организация, сомневаюсь, чтобы она была у эсеров. Они раскисли, теряют почву, в своих декларациях повторяют слова большевиков. Кому из них хотеть победы?
Меня тошнит от политики. Я презираю социалистов и вижу бессилие, ошибки, неподвижность своих друзей. Россия должна выдвинуть какие-то совсем новые силы или погибнуть.
Или нет уже для нее спасения? Ведь глубоко, глубоко вошел яд безвластия, безгосударственности и самочинности. Чем его вытравить и можно ли.
Хочу думать только о Пушкине. Если Россия возродится - он ей нужен. Если нет - пусть книга о нем будет посильным памятником, пусть она говорит о том, какие возможности были в русской культуре, что похоронили "товарищи"...
7 февраля.
Немцы идут. Вероятно, возьмут Петербург. Многое возьмут. Ну, что ж. Оцепенение уже наползло. Хуже. Многие нетерпеливо их ждут, и в низах и среди образованных классов. Мне рассказывали о жене офицера. Она патриоткой была всегда и вдруг говорит: "Пусть придут поскорее".
- "Но как же так, разве вы хотите власти иностранцев?" - "Никогда не хотела. Но разве Смольный не иностранцы? Разве они русские? Если бы я была под властью китайцев, я могла бы желать власти европейцев? Ну, вот и теперь так".
Союзные посольства были уже накануне признания большевиков. Их подкупило, что те не подписали мир. Вчера на совещании, по-видимому, вырабатывалась форма, когда им по телефону дали знать, что большевики приняли все условия. Так они и уйдут из истории, как большевики, не став Правительством.
Сегодня на Литейной человек 60 немцев с растерянными лицами плелись за красным плакатом. Надписи никто не разобрал, но впереди шел красногвардеец с ружьем.
Неглупый молодой дипломат говорил: "Каждый патриот обязан будет идти в то правительство, которое посадят нам немцы". Застыли мысли. Неужели и впереди все рабство и рабство...
24 марта.
11/24 марта 1918. Где-то верст за 180 от Мурманска. Застряли в снегу. Солнце светит. Верно вчерашний снег. Кругом жидкий лес. Вдали высокие холмы, почти как горы.
Пока были люди и были разговоры, всюду одно - хоть бы англичане пришли. Так я слышала от Лодейного Поля и до Полярного круга. Опять ждем варягов.
Англичане вокруг меня. Доктор, огромный, невозмутимый, неподвижный. Смеется только, когда ему хочется, никогда от вежливости. Все берет просто, непосредственно.
Захотел бриться, снял френч, расстегнул ворот и при мне намылился. К чистоте совершенно равнодушен. Бреется и чай пьет в одной чашке. Лицо красное, здоровое, неправильное, не английское. А глаза неожиданно черные и быстрые. Грубоват.
Нет ничего, что мы привыкли видеть в благовоспитанных людях. Но говорит, что дома у него все одеваются к обеду. Уже больше года как он из Англии. Там жена и пять человек детей. Но он не торопится. Невозмутим и весел...
30 марта.
Мурманск. Черная площадь. Низкое темное небо. Император на коне. Туман. Тоска. Тра-та-та. Желтые чемоданы и мешки с провизией. Холод и темнота вагона. Длинный, длинный путь.
Мелькают дни и ночи. Нет ни вчера, ни сегодня. Пустыня (а если вся жизнь пустыня). Мрачный проводник. Тесно. Куда? Зачем? Стучат, стучат колеса. Бьются олени в упряжи. Женщина в шубе. Ёлки, ёлки. Озера. (Характеры.)
Утро. Залив. Холмы. Не понять где земля, где вода, откуда приехали, куда едем. Унылая беспомощность вагона. Холодно. Непонятно. Мелькают офицеры. Чужая речь. Кто-то за кого-то цепляется. Каюты как гробы. Ящики. Тюрьма. Как выдержать.
За черно-белой линией гор желтый запад, медлительный и не яркий. Шуршат льдины, поднятые приливом. Настойчиво и бездушно. Плывут. Но, видно, ломаются, изжелто-белые. Между ними темные просветы воды. Холодно. Жутко. Притягивает.
Там на севере темно-лиловые облака, далекие, подстерегающие. Острая тоска, как иголка. Страх? Предчувствие? Малодушие? Страшно в холодной воде. Из окошка смотрит пара глаз, молодых, светло-серых, мечтательных или сумасшедших? Странное лицо.
Спокойное, как у приговоренного к смерти. Герой? Пацифист? Фантазер или преступник? Тот, кто играет с ним, любит жесткую игру. У него резкий профиль, как у римлян на монетах, тонкие губы всегда готовы улыбаться.
А глаза холодные, честолюбивые. В курительной тихо. Вваливаются английские офицеры. Широкие пальто. Подпоясанные. Как непохожи на французов. "Победа" - бисквит.
Человек это хорошо, но когда люди кишат, это худо. Женщины, дети, офицеры, солдаты, матросы. Все сбиты с толку, потому что большинство не на своем месте. Трюм. Неловко, точно они голодают и холодают, чтобы нам было тепло и сытно...
27 апреля.
Looe. Cornwall.
В этом благословенном углу Англии полная идиллия. Солнце, море. Дети красивые как полевые цветы. Я ни разу не слышала грубого окрика на них. Спокойная и веселая ласковость. На всем следы старой и глубокой культуры.
Война, конечно, есть. Крестьянка на бедной ферме показала портрет сына, только что убитого на войне. И на ее усталом лице была покорность перед долгом. Она знает цели войны, хотя вообще ничего не знает.
10 дней, которые мы провели в Лондоне, были переполнены. Гарольду Васильевичу со всех сторон привет и почет. Donald, ласковый и хитрый, угостил нас обедом и позвал в деревню. Жена, умная и красивая француженка, помогает ему делать дорогу.
Пошли к Л.Джорджу. Небольшой коттедж. Простая обстановка. Три девочки подростка смеялись у камина. Одна из них его дочка, круглолицая, простенькая, вся в ямочках, толстая коротышка. Л.Джордж вышел, приветливый, с манерами простоватыми и умышленно демократ. А, может быть, он иначе и не умеет. Старая горничная подала чай без сахара.
Г.В.Вильямс правильно сказал, что все, как у Милюкова, т.е. просто до неэстетичности. И даже дочь немного похожа на Тату (Милюкову). Л.Джордж считает, что им надо помириться с Троцким. Верит, что тот создаст оборону. Другого правительства нет. Надо считаться с тем, что есть. Г.В.Вильямс доказывал ему, что на Троцкого нельзя полагаться. Посмотрим, удастся ли ему переубедить...
3 июня.
Неделю тому назад, в субботу, пришла телеграмма от американского министра иностранных дел (Лаусдена?), где он от имени Вильсона спрашивает откуда Harold Williams заключил, что президент за вмешательство?
Нас это порадовало, во-первых, потому, что значит статья о вмешательстве произвела впечатление, а затем мы надеялись, что Вильсон старается скрыть, что вмешательство готовится. В ответ телеграфировали, что если он сказал We stand by Russia as we stand by France, то это ничего кроме посылки войск не может значить.
С тех пор все плохие вести. Вильсон боится японцев. Он так же презирает большевиков, как мы, но не видит возможности открыто идти против них. Он боится вмешательства, потому что оно может быть таким же неудачным, как прежние далекие походы англичан, например Галиполи. Наконец последний аргумент - японцы просят за вмешательство денег, теперь главная касса у американцев. Они колеблются, тратить ли на это деньги.
А здесь не знаешь куда ткнуться. Они заняты своими делами, не понимают значения русских, не знают, как за них приняться. Советников много, а поступков нет. И это наступление на фронте. Немцы лезут и лезут, уже в 40 верстах от Парижа, где же им думать о чем-нибудь другом...
19 июня.
Сейчас только что ушел от нас Керенский. Я стараюсь не скрыть, а сдержать все горькое волнение, связанное с ним. Мы обязаны смотреть через все головы, чтобы видеть только одно лицо - лицо России.
Он приехал с поручением об объединенной группе, где есть эсеры, народные социалисты, меньшевики и кадеты. Они все за интервенцию. Эсеры выносят уже резолюции, что национальные задачи выше классовой борьбы...
https://prozhito.org/notes?date=%221917-01-01%22&diaries=%5B227%5D
[А.В.Тыркова-Вильямс (1869-1962) - писатель, пушкинист, член ЦК партии кадетов. Сотрудница деникинского ОСВАГ. В 1943 году была интернирована немцами во Франции, как британская подданная. Умерла в США.]