Верноподданный профессор.
Из дневника Михаила Михайловича Богословского.
1917 года
20 февраля (7 февраля).
Вторник. Продолжаются морозы. Сегодня утром -19°. В Москве чувствуется недостаток хлеба. У булочных огромные очереди, и выдают очень понемногу. В очередях шумные разговоры, а иногда и толкотня. Факультетское заседание, главным вопросом которого было вознаграждение внештатных, выслуживших 30 лет профессоров...
Москва.
23 февраля (10 февраля).
Пятница. После утренней прогулки по морозу, который все время продолжает быть жестоким, я начал статью Ильинского о новгородских городах в XVI в. и после блинов, как это ни противоречит всем понятиям о блинах, читал ее до 6 ч. вечера, пользуясь величайшею тишиною в доме, так как ни Л[изы], ни Мини не было дома.
Вечером у нас была О.И.Летник, но была как-то мало занимательна и интересна. Низкая цена рубля, высокие цены на предметы необходимости - вот и причина общего недовольства. Так как это недовольство надо объективировать, то объект его, конечно, правительство, даже царь.
Никто не хочет понять, что против стихийных явлений мирового рынка, мировой экономики всякое правительство так же бессильно, как против стихийных явлений в природе. Общий вопль "Распни! Распни его!"; в этом вопле только слепое чувство раздражения и столь же мало сознания и разума, как и тогда перед Пилатом. Толпа коллективно чувствовать может, а рассуждать - нет...
Москва
26 февраля (13 февраля).
Понедельник. Провожал утром Миню в его школу. Опять морозная погода, но на солнечной стороне улицы тает; весна все же начинает вступать в свои права.
Читал лекцию на Богословских курсах, где виделся с М.К.[Любавским]. Вечером у меня были Вл. А. Михайловский, который сбежал в десятом часу в "Кружок", и А.П.Басистов. Последний заражен брюзжанием по поводу продовольственных неурядиц.
Я ему доказывал, что в борьбе с мировыми экономическими явлениями, с расстройством международного обмена бессильно всякое правительство, из кого бы оно ни было взято. Наивным мне представляется это сваливание вины в продовольственном кризисе на правительство. С одинаковым правом можно бы винить его за стоящие теперь морозы и за происходящие на юге России вьюги и снежные заносы.
Экономические явления - такая же стихия, как и метеорологические. Спору нашему очень мешала Л[иза] со своими выступлениями, почерпнутыми из передовиц "Русских ведомостей", - эти выступления мне крайне несимпатичны и портят отношения между нами. В книжке "Богословского вестника" за октябрь, ноябрь и декабрь есть статья Глаголева о Ключевском, написанная пошлым и хамским тоном.
Можно было изображать и отрицательные стороны личности покойного В.О.[Ключевского], но можно было говорить не таким противным тоном. Приведенные в статье остроты и рассказы Ключевского в глаголевском изложении теряют совершенно тот букет, с которым они выходили из уст самого автора.
Влад. А.[Михайловский] сообщил мне, как он выразился, сенсационную новость: Бороздин ему объяснил, что как причину моей полемики с Веселовским надо chercher la femme. Попал!
За последнее время я себя гораздо лучше чувствую с книгами, чем с людьми. Во-первых, нет этого озлобленного раздражения и недовольства, которое мне неприятно в последних. Я много раз ловлю себя на том, что прямо избегаю видеться с тем или другим и охотнее провожу время за книгой...
Москва.
28 февраля (15 февраля).
Среда. Весь день с 9 ч. до 31/2 за рецензией: составлял комментарий к документу, напечатанному в Актах экспедиции т. I, № 94 "Три списка двинских земель". Работал, можно сказать, не разгибая спины, пользуясь тишиной, царившей в доме. Был на семинарии в Университете: плохонький реферат студента VI семестра Аносова. Вечер дома. Прочел Мине несколько страниц из "Мертвых душ".
Газету читал вечером: отчет о первом думском заседании. Дельная и обстоятельная речь министра земледелия Риттиха, объясняющая причины отсутствия хлеба на рынке. Все прочее - словеса. Разговоры о "создавшемся политическом положении" или "о положении момента" так же пошлы, как телеграммы графу Игнатьеву...
Москва.
1 марта (16 февраля).
Четверг. Опять все большое утро (9 до 31/2) за пристальнейшей работой по разбору и истолкованию текста Актов экспедиции, т. I, № 94. Возился с картами и разными летописями. Книги валяются на полу около стола; стол мал для такой работы. Семинарий в Университете, довольно оживленный. Вечером у нас Е.А.Сосницкий, приходивший прощаться перед отъездом.
Я звал также Д.Н.Егорова, но он не мог прийти, сказал, что "люди 1911 года" собираются на совещание у проф. Шервинского о том, как им быть.
В газетах речи Милюкова и Керенского; первая с нападками на правительство, вторая с нападками на кадетов и октябристов и с выпадами против войны и против "империалистических планов", т. е. против захвата Дарданелл. Кто-то из депутатов, слушая эту речь, назвал Керенского "помощником Вильгельма", что и верно...
Москва.
3 марта (18 февраля).
Суббота. Едва добрался на трамвае до Университета на лекцию. Пришлось долго его ждать. Вагон битком набитый, толкотня и брань пассажиров между собой и с кондукторшей.
Но труднее всего было вылезти из вагона около Университета: он был, что называется, битком набит. Едва протискался и поплатился пуговицей от пальто; хорошо, что осталось цело пальто, нередко теперь рвут одежду.
На лекцию значительно опоздал. У булочных длиннейшие хвосты в ожидании хлеба, которого раздают очень понемногу. Эти толпы, стоящие в хвостах, настроены все же благодушно; все время слышен оживленный говор.
И только когда, за распродажею хлеба, булочную закрывают, видишь некоторых, расходящихся со вздохами и в большом унынии. Теперь, как я понимаю, вопрос о победе заключается в том, кто кого перенедоедает: союзники немцев или немцы союзников. Терпение!
После лекции пристал ко мне в большой профессорской проф. К.А.Андреев, истомивший меня двухчасовым расплывчатым спором о политическом положении. Неловко было спор оборвать и уйти, но время досадно потерянное. Послал телеграмму Сытину по поводу его завтрашнего юбилея.
Дома никого не нашел из своих. Л[иза] и М[иня] уехали к Карповичам. Читал думские речи в большой тишине и опять очень удовлетворен второй речью Риттиха, вдребезги разбившего и посрамившего Милюкова.
Вечер провел у М.К.Любавского в обществе петроградских гостей: С.Ф.Платонова и Васенко, которые приехали на завтрашний диспут Яковлева. Были также наши: А.Н.Филиппов, Готье, Савин, Егоров и Веселовский. Разговоры о недостатке хлеба, о петроградских происшествиях, а затем совещались о подготовительных мерах к будущему съезду русских историков...
Москва.
5 марта (20 февраля).
Понедельник. Поездка в Академию. Ночь плохо спал от речей и вина, да еще на беду наш кот Васька, оставшийся ночевать наверху, свалил мои любимые столовые часы в 5 часов утра.
Они упали с грохотом, не разбились, но механизм, видимо, поврежден. Из дома вышел в 8 1/2 ч. утра, но на вокзал попал только в 10 час. На трамваях и с трамваями творится нечто ужасное: доехать до вокзала - пытка. Вагоны поезда тоже переполнены. Хлеба в Посаде нет.
Цены с ноября на все подняты. Мой номер вместо двух р. стоит уже 3 р. За продовольствие, обходившееся, бывало, в 1 р. 80 к. (обед из двух блюд), и ужин (из одного) я заплатил 4 р. 50 к. Это, и по сравнению с Москвой, непомерно дорого, ибо в "Праге" обед из четырех блюд стоит именно 4 р. 50 к.
Студентов пока мало. В профессорской только и разговора, что о хлебе, о муке и крупе. Прочел книжку Нордмана (статистика по новгородским книгам) и статью Лукьянова о Соловьеве (Ж. М. Н. Пр., сентябрь)...
Москва.
8 марта (23 февраля).
Четверг. Читал на Богословских курсах от 1 ч. до 3, затем в Университете семинарий. На Курсы всю Долгоруковскую улицу, начиная от Садовой, прошел пешком. С Курсов пешком дошел до Университета.
Из Университета отправился к Богоявленским также per pedes apostolorum. Итого исходил в день верст 15, наслаждаясь морозным воздухом и солнцем, начинающим сильно греть. Почувствовал себя очень освеженным.
У Богоявленских: Егоровы, А.П.Басистов, Марковы, Холи. С. К. [Богоявленский] откуда-то достал превосходного пива, чем и доставил гостям большое удовольствие. Так как никто не знал, вошло ли в силу постановление управы о прекращении трамвайного движения с 11 часов, то мы разошлись рано, в 10 ч. 45', но долго ждали трамвая...
Москва.
11 марта (26 февраля).
Воскресенье. День рождения Мини. Ему исполнилось 9 лет. Дня этого он долго ожидал и "мечтал" о нем. Празднование вышло удачным; были дети: Миня Богоявленский, Мусенька [Летник], Галя Карпович, Шушу Угримов.
За обедом новорожденный сидел на главном месте. Пили лимонную воду с тостами. Новорожденный сам провозгласил тост "За успех наших войск" и "За наших союзников". Было много шума и оживления.
Утром я дошел до Девичьего монастыря и был там у обедни. По дороге домой встретил Виппера, каждый день посещающего могилу супруги. У себя я застал Алексея Павл. [Басистова]. Беседа с ним о тревожных вестях из Петрограда, где, видимо, бунтуют рабочие и нервничают гг. депутаты.
Рабочие волнуются из-за хлеба; кликуши вроде Родичева и Шингарева вопят против правительства. И в этом случае дельную речь сказал Риттих...
Москва.
12 марта (27 февраля).
Понедельник. Поездка в Академию. Удачно нашел место в трамвае. В вагоне очутился с беженцами из Бреста, вспоминавшими родной край и ругавшими москвичей. Беженцы, как я узнал из разговора, покинули Брест перед его отдачей немцам, и живут теперь в Сергиевом Посаде. Жителей Москвы и Посада они называли "татарвой" и бранили за грубость и нехозяйственность.
Самолюбие мое страдало, но я молчал, углубясь в лекцию, чтобы не мешать их излияниям. Живо они вспоминали о пожаре Бреста, о взрывах крепости, о бегстве по шоссе и т. д. У меня нарисовались яркие картины. Читал статью Лукьянова о Вл. Соловьеве в январской книжке. Много гулял. Бьет 11 час. В газетах опять тревожные намеки. Невесело...
Москва
13 марта (28 февраля).
Вторник. Продолжаются сильные морозы. Перед началом лекций в Академии Д.И.Введенский сообщил новость, которую услыхал в магазине Елова: Дума распущена. Газет нету. Горячие дебаты по поводу этого события в профессорской - но, увы! больше с той точки зрения, что как же теперь рассчитывать на новые штаты и на прибавки!
Читал лекцию об успехах Москвы в XIV и XV вв. при довольно многолюдной аудитории. Затем на практических занятиях разбирал семестровые сочинения о феодализме в удельное время. На вокзале также нет газет. В вагоне, где мы сидели с А.И.Алмазовым, начиная с Пушкина вошло много народа. Были офицеры, весело разговаривавшие с дамами, слышались шутки, смех и самые беззаботные разговоры. Две барышни говорили, что едут в Москву в театр.
Только девица, сидевшая неподалеку от нас, наклонясь к двум севшим против нее железнодорожным служащим, тихо сказала: "В Москве забастовка". Я, услыхав эти слова, тотчас же подумал о трамваях и не ошибся. Выйдя в Москве с вокзала, мы с А.И.[Алмазовым] заметили, что трамваев нету. Пришлось совершать путь пешком. По Мясницкой, как и раньше при трамвайных забастовках, шло много народа, заполнявшего тротуары по обеим сторонам улицы.
Чтобы двигаться свободнее, я от Мясницких ворот пошел по линии бульваров, имевших совершенно обычный вид. Только на Страстной площади мое внимание обратили на себя часовые с ружьями у Страстного и Тверского бульваров.
Разговоры на улице самые спокойные и обыденные; большие хвосты с громким, оживленным говором у булочных, что также стало обычным за последние дни.
Только придя домой, я от Лизы услышал грозные вести, до крайности противоречивые: что Дума была распущена, но отказалась разойтись, что два полка стали на ее защиту и вступили в бой с двумя другими полками, что Протопопов назначен диктатором, что рабочие захватили Петропавловскую крепость и Арсенал и т.п.
В том же роде известия сообщил мне по телефону А.И.Яковлев. Вечером назначено было заседание ОИДР. Хотя я очень устал от маршировки от вокзала до дому, все же отправился. На улице новость: зажжены фонари, не зажигавшиеся уже более двух недель.
Перед заседанием такие же сбивчивые известия о происходящем в Петербурге. Наиболее правдоподобное известие сообщил М.К.Любавский, что Родзянко, ставший во главе Временного правительства, получил назначение на пост премьера и что таким образом конфликт улажен.
Полная, томительная неизвестность. В Университете уже появились прокламации с призывом к Учредительному собранию от социал-демократов. Несомненно, что произошла революция - но какая именно, никому в Москве неизвестно.
Итак, ясно, что Москва - большая провинциальная деревня, в стороне от событий. С чувством полного бессилия как-либо участвовать в их ходе мы слушали реферат Веселовского об источниках XIX главы Уложения и разошлись в начале 10-го часа. В 10 я был дома, подавленный неизвестностью.
Всю ночь и во сне даже думал об опасности происходящего, что бы ни происходило, для наших военных успехов. Неужели из-за внутренних событий кампания нами будет проиграна? Ужасно подумать...
Москва
14 марта (1 марта).
Среда. Опять целый день потрясающих слухов и ничего достоверного. Газеты опять не вышли. Утром я выходил на улицу посмотреть, нет ли каких-либо объявлений, но ничего не было, кроме объявления градоначальника о хлебных карточках, которые сегодня и введены в действие.
По ним мы получили хлеба больше, чем обыкновенно получали за эти дни. Несмотря на испытываемое волнение или, может быть, благодаря ему, я усиленнейшим образом работал целый день над рецензией на книгу Гневушева.
Приходил по дороге из своего училища Алексей Павлович [Басистов], сообщавший те же противоречивые слухи. На улицах масса народа; ходят солдаты с красными флагами. Войска отказались повиноваться властям, и московские власти частию скрылись, частию арестованы. Революционное движение охватило и Москву...
Москва
15 марта (2 марта).
Четверг. Появились первые газеты с краткими известиями о событиях, об образовании комитета Государственной думы, о присоединении войск и великих князей, о событиях в Москве. Тревожно.
Я получил приглашение по телефону на Совет в Университете к 3 часам. Шел туда с большим трудом по Воздвиженке и Моховой вследствие сильного движения народных масс.
Множество молодежи обоего пола с красными бантиками в петлицах. Много солдат с такими же бантиками. Постоянно проезжают автомобили, на которых сидят солдаты с ружьями и саблями наголо, что это значит, не знаю.
Здание нового Университета занято студентами, вошедшими в состав городской милиции. Мы собрались в зале правления. Все крайне взволнованы и тревожно настроены. Заседание было кратко.
М.К.[Любавский] прочел речь, в которой говорится о страшной опасности, нами переживаемой, о том, как опасно было бы теперь, перед немцами, всякое разъединение и раздвоение, о том, как в начале войны существовало тесное единение царя с народом, но что затем царя обступил и окружил непроницаемым кольцом бюрократический круг, утративший всякое понимание действительности, что, так как теперь, когда представители власти ушли, единственной силой, вокруг которой можно сомкнуться, является Государственная дума.
Ей он и предложил послать телеграмму с выражением надежды, что она сумеет поддержать государственный порядок.
Сказал несколько слов С.А.Котляревский на ту тему, что положение до крайности опасно, что надо прежде всего думать о спасении от немцев, что для этого надо забыть всякие несогласия и поэтому в такое чрезвычайное время объединиться, а потому следует принять предложение юридического факультета, которое сделает декан.
Затем Гидулянов, задыхаясь от волнения, прочел постановление юридического факультета, сделанное в экстренном заседании, о необходимости возбудить ходатайство о возвращении в Университет в качестве сверхштатного профессора А.А.Мануйлова.
С таким же предложением о Минакове выступил Митропольский и о Мензбире - математический декан Лахтин. Все это принято, но без особого одушевления. Гидулянов наряду с Мануйловым сделал предложение о замещении нескольких кафедр и назвал несколько имен, из коих я уловил Гордона, Вышеславцева; других не удалось расслышать - до такой степени он говорил быстро и волнуясь.
Последовала бестактная выходка Спижарного, предложившего вернуть трех знаменитых М. как "президиум". Это возбудило единодушные отрицательные клики.
Котляревский горячо заметил, что как "президиум" они сами отказались и возвращать их можно только как профессоров. Глупость предложил А.В.Мартынов: не послать ли к ним депутацию с извещением о постановлении Совета. Это также было отвергнуто, и решено известить письменно. На этом заседание и кончилось.
Немного поговорили еще о продолжении государственных экзаменов, в чем является затруднение главным образом в Юридической комиссии, т. к. экзаменующихся много, а помещения заняты. Гидулянову предложили перенести экзамены в Лазаревский институт. Я беседовал с Котляревским, высказывавшим правильный взгляд о том, что нужна монархия во что бы то ни стало. Тотчас же мы разошлись.
Шли с Ю.В.Готье, также с тревогой взирающим на грядущее. Во мне тревожное чувство вызывается сознанием, что раз поднявшаяся волна докатится до берега.
Единение в комитете Государственной думы между такими людьми, как Родзянко, Шидловский, Милюков и др., с одной стороны, и Керенский, Чхеидзе и Скобелев, с другой, едва ли может быть прочным. Уже появились властно о себе заявившие Советы рабочих депутатов, которые включают в свою среду и выборных от солдат.
Что из этого произойдет, предвидеть нетрудно. Совет рабочих депутатов издал воззвание с требованием Учредительного собрания, избранного по четыреххвостке. Кого же теперь избирать, когда 15 миллионов народа на войне?
И когда и как производить выборы в виду неприятеля? Такой выход едва ли привлечет к себе дворянство, земство, города и деревню. Страшно подумать, что может быть в случае разногласия и раздора!
Положение продолжает быть крайне неясным и неопределенным. Где государь? Почему не двигается дело переговоров с ним о легализации совершившегося или об отречении в пользу наследника? Что-нибудь из двух должно же произойти и, вернее, последнее, но нельзя с этим медлить, нельзя быть анархией.
Сегодня я был необычайно поражен, найдя у себя на столе брошюру приват-доцента Фрейбургского университета Карла Бринкмана, представляющую обширное изложение моего "Земского самоуправления", отдельный оттиск из журнала "Historische Vierteljahr schrift", издаваемого в Лейпциге. Брошюра прислана через Стокгольм!
На ней надпись на русском языке "Профессору М.Богословскому с глубоким уважением автора". Удивительно энергична немецкая наука. Проникает и в неприятельские страны. Да, поднялось грозное наводнение. Что-то оно унесет и принесет?...
Москва
16 марта (3 марта).
Пятница. Я собирался пойти в Архив МИД, чтобы навести некоторые справки для рецензии на книгу Гневушева, но пришел Алексей Павлович [Басистов] "в окрылении", как он заявил, и просидел у меня до 6-го часа вечера. Затем пришли Котик и двое Липушат с красными бантиками на куртках, в страшнейшем оживлении и возбуждении, и рассказывали, как они "ловят городовых".
Волна революции докатилась до детей, у которых она принимает игрушечные формы. Говорил по телефону с Вл. А. Михайловским, также пессимистично настроенным. У меня состояние духа такое же, как перед войной и в самом ее начале. К вечеру слух об отречении государя за себя и за наследника, а также и об отречении великого князя Михаила Александровича...
Москва.
https://prozhito.org/notes?diaries=%5B13%5D&date=1917-01-01&offset=50
[М.М.Богословский (1867-1929) - историк. Профессор МГУ. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.]
1917 года
20 февраля (7 февраля).
Вторник. Продолжаются морозы. Сегодня утром -19°. В Москве чувствуется недостаток хлеба. У булочных огромные очереди, и выдают очень понемногу. В очередях шумные разговоры, а иногда и толкотня. Факультетское заседание, главным вопросом которого было вознаграждение внештатных, выслуживших 30 лет профессоров...
Москва.
23 февраля (10 февраля).
Пятница. После утренней прогулки по морозу, который все время продолжает быть жестоким, я начал статью Ильинского о новгородских городах в XVI в. и после блинов, как это ни противоречит всем понятиям о блинах, читал ее до 6 ч. вечера, пользуясь величайшею тишиною в доме, так как ни Л[изы], ни Мини не было дома.
Вечером у нас была О.И.Летник, но была как-то мало занимательна и интересна. Низкая цена рубля, высокие цены на предметы необходимости - вот и причина общего недовольства. Так как это недовольство надо объективировать, то объект его, конечно, правительство, даже царь.
Никто не хочет понять, что против стихийных явлений мирового рынка, мировой экономики всякое правительство так же бессильно, как против стихийных явлений в природе. Общий вопль "Распни! Распни его!"; в этом вопле только слепое чувство раздражения и столь же мало сознания и разума, как и тогда перед Пилатом. Толпа коллективно чувствовать может, а рассуждать - нет...
Москва
26 февраля (13 февраля).
Понедельник. Провожал утром Миню в его школу. Опять морозная погода, но на солнечной стороне улицы тает; весна все же начинает вступать в свои права.
Читал лекцию на Богословских курсах, где виделся с М.К.[Любавским]. Вечером у меня были Вл. А. Михайловский, который сбежал в десятом часу в "Кружок", и А.П.Басистов. Последний заражен брюзжанием по поводу продовольственных неурядиц.
Я ему доказывал, что в борьбе с мировыми экономическими явлениями, с расстройством международного обмена бессильно всякое правительство, из кого бы оно ни было взято. Наивным мне представляется это сваливание вины в продовольственном кризисе на правительство. С одинаковым правом можно бы винить его за стоящие теперь морозы и за происходящие на юге России вьюги и снежные заносы.
Экономические явления - такая же стихия, как и метеорологические. Спору нашему очень мешала Л[иза] со своими выступлениями, почерпнутыми из передовиц "Русских ведомостей", - эти выступления мне крайне несимпатичны и портят отношения между нами. В книжке "Богословского вестника" за октябрь, ноябрь и декабрь есть статья Глаголева о Ключевском, написанная пошлым и хамским тоном.
Можно было изображать и отрицательные стороны личности покойного В.О.[Ключевского], но можно было говорить не таким противным тоном. Приведенные в статье остроты и рассказы Ключевского в глаголевском изложении теряют совершенно тот букет, с которым они выходили из уст самого автора.
Влад. А.[Михайловский] сообщил мне, как он выразился, сенсационную новость: Бороздин ему объяснил, что как причину моей полемики с Веселовским надо chercher la femme. Попал!
За последнее время я себя гораздо лучше чувствую с книгами, чем с людьми. Во-первых, нет этого озлобленного раздражения и недовольства, которое мне неприятно в последних. Я много раз ловлю себя на том, что прямо избегаю видеться с тем или другим и охотнее провожу время за книгой...
Москва.
28 февраля (15 февраля).
Среда. Весь день с 9 ч. до 31/2 за рецензией: составлял комментарий к документу, напечатанному в Актах экспедиции т. I, № 94 "Три списка двинских земель". Работал, можно сказать, не разгибая спины, пользуясь тишиной, царившей в доме. Был на семинарии в Университете: плохонький реферат студента VI семестра Аносова. Вечер дома. Прочел Мине несколько страниц из "Мертвых душ".
Газету читал вечером: отчет о первом думском заседании. Дельная и обстоятельная речь министра земледелия Риттиха, объясняющая причины отсутствия хлеба на рынке. Все прочее - словеса. Разговоры о "создавшемся политическом положении" или "о положении момента" так же пошлы, как телеграммы графу Игнатьеву...
Москва.
1 марта (16 февраля).
Четверг. Опять все большое утро (9 до 31/2) за пристальнейшей работой по разбору и истолкованию текста Актов экспедиции, т. I, № 94. Возился с картами и разными летописями. Книги валяются на полу около стола; стол мал для такой работы. Семинарий в Университете, довольно оживленный. Вечером у нас Е.А.Сосницкий, приходивший прощаться перед отъездом.
Я звал также Д.Н.Егорова, но он не мог прийти, сказал, что "люди 1911 года" собираются на совещание у проф. Шервинского о том, как им быть.
В газетах речи Милюкова и Керенского; первая с нападками на правительство, вторая с нападками на кадетов и октябристов и с выпадами против войны и против "империалистических планов", т. е. против захвата Дарданелл. Кто-то из депутатов, слушая эту речь, назвал Керенского "помощником Вильгельма", что и верно...
Москва.
3 марта (18 февраля).
Суббота. Едва добрался на трамвае до Университета на лекцию. Пришлось долго его ждать. Вагон битком набитый, толкотня и брань пассажиров между собой и с кондукторшей.
Но труднее всего было вылезти из вагона около Университета: он был, что называется, битком набит. Едва протискался и поплатился пуговицей от пальто; хорошо, что осталось цело пальто, нередко теперь рвут одежду.
На лекцию значительно опоздал. У булочных длиннейшие хвосты в ожидании хлеба, которого раздают очень понемногу. Эти толпы, стоящие в хвостах, настроены все же благодушно; все время слышен оживленный говор.
И только когда, за распродажею хлеба, булочную закрывают, видишь некоторых, расходящихся со вздохами и в большом унынии. Теперь, как я понимаю, вопрос о победе заключается в том, кто кого перенедоедает: союзники немцев или немцы союзников. Терпение!
После лекции пристал ко мне в большой профессорской проф. К.А.Андреев, истомивший меня двухчасовым расплывчатым спором о политическом положении. Неловко было спор оборвать и уйти, но время досадно потерянное. Послал телеграмму Сытину по поводу его завтрашнего юбилея.
Дома никого не нашел из своих. Л[иза] и М[иня] уехали к Карповичам. Читал думские речи в большой тишине и опять очень удовлетворен второй речью Риттиха, вдребезги разбившего и посрамившего Милюкова.
Вечер провел у М.К.Любавского в обществе петроградских гостей: С.Ф.Платонова и Васенко, которые приехали на завтрашний диспут Яковлева. Были также наши: А.Н.Филиппов, Готье, Савин, Егоров и Веселовский. Разговоры о недостатке хлеба, о петроградских происшествиях, а затем совещались о подготовительных мерах к будущему съезду русских историков...
Москва.
5 марта (20 февраля).
Понедельник. Поездка в Академию. Ночь плохо спал от речей и вина, да еще на беду наш кот Васька, оставшийся ночевать наверху, свалил мои любимые столовые часы в 5 часов утра.
Они упали с грохотом, не разбились, но механизм, видимо, поврежден. Из дома вышел в 8 1/2 ч. утра, но на вокзал попал только в 10 час. На трамваях и с трамваями творится нечто ужасное: доехать до вокзала - пытка. Вагоны поезда тоже переполнены. Хлеба в Посаде нет.
Цены с ноября на все подняты. Мой номер вместо двух р. стоит уже 3 р. За продовольствие, обходившееся, бывало, в 1 р. 80 к. (обед из двух блюд), и ужин (из одного) я заплатил 4 р. 50 к. Это, и по сравнению с Москвой, непомерно дорого, ибо в "Праге" обед из четырех блюд стоит именно 4 р. 50 к.
Студентов пока мало. В профессорской только и разговора, что о хлебе, о муке и крупе. Прочел книжку Нордмана (статистика по новгородским книгам) и статью Лукьянова о Соловьеве (Ж. М. Н. Пр., сентябрь)...
Москва.
8 марта (23 февраля).
Четверг. Читал на Богословских курсах от 1 ч. до 3, затем в Университете семинарий. На Курсы всю Долгоруковскую улицу, начиная от Садовой, прошел пешком. С Курсов пешком дошел до Университета.
Из Университета отправился к Богоявленским также per pedes apostolorum. Итого исходил в день верст 15, наслаждаясь морозным воздухом и солнцем, начинающим сильно греть. Почувствовал себя очень освеженным.
У Богоявленских: Егоровы, А.П.Басистов, Марковы, Холи. С. К. [Богоявленский] откуда-то достал превосходного пива, чем и доставил гостям большое удовольствие. Так как никто не знал, вошло ли в силу постановление управы о прекращении трамвайного движения с 11 часов, то мы разошлись рано, в 10 ч. 45', но долго ждали трамвая...
Москва.
11 марта (26 февраля).
Воскресенье. День рождения Мини. Ему исполнилось 9 лет. Дня этого он долго ожидал и "мечтал" о нем. Празднование вышло удачным; были дети: Миня Богоявленский, Мусенька [Летник], Галя Карпович, Шушу Угримов.
За обедом новорожденный сидел на главном месте. Пили лимонную воду с тостами. Новорожденный сам провозгласил тост "За успех наших войск" и "За наших союзников". Было много шума и оживления.
Утром я дошел до Девичьего монастыря и был там у обедни. По дороге домой встретил Виппера, каждый день посещающего могилу супруги. У себя я застал Алексея Павл. [Басистова]. Беседа с ним о тревожных вестях из Петрограда, где, видимо, бунтуют рабочие и нервничают гг. депутаты.
Рабочие волнуются из-за хлеба; кликуши вроде Родичева и Шингарева вопят против правительства. И в этом случае дельную речь сказал Риттих...
Москва.
12 марта (27 февраля).
Понедельник. Поездка в Академию. Удачно нашел место в трамвае. В вагоне очутился с беженцами из Бреста, вспоминавшими родной край и ругавшими москвичей. Беженцы, как я узнал из разговора, покинули Брест перед его отдачей немцам, и живут теперь в Сергиевом Посаде. Жителей Москвы и Посада они называли "татарвой" и бранили за грубость и нехозяйственность.
Самолюбие мое страдало, но я молчал, углубясь в лекцию, чтобы не мешать их излияниям. Живо они вспоминали о пожаре Бреста, о взрывах крепости, о бегстве по шоссе и т. д. У меня нарисовались яркие картины. Читал статью Лукьянова о Вл. Соловьеве в январской книжке. Много гулял. Бьет 11 час. В газетах опять тревожные намеки. Невесело...
Москва
13 марта (28 февраля).
Вторник. Продолжаются сильные морозы. Перед началом лекций в Академии Д.И.Введенский сообщил новость, которую услыхал в магазине Елова: Дума распущена. Газет нету. Горячие дебаты по поводу этого события в профессорской - но, увы! больше с той точки зрения, что как же теперь рассчитывать на новые штаты и на прибавки!
Читал лекцию об успехах Москвы в XIV и XV вв. при довольно многолюдной аудитории. Затем на практических занятиях разбирал семестровые сочинения о феодализме в удельное время. На вокзале также нет газет. В вагоне, где мы сидели с А.И.Алмазовым, начиная с Пушкина вошло много народа. Были офицеры, весело разговаривавшие с дамами, слышались шутки, смех и самые беззаботные разговоры. Две барышни говорили, что едут в Москву в театр.
Только девица, сидевшая неподалеку от нас, наклонясь к двум севшим против нее железнодорожным служащим, тихо сказала: "В Москве забастовка". Я, услыхав эти слова, тотчас же подумал о трамваях и не ошибся. Выйдя в Москве с вокзала, мы с А.И.[Алмазовым] заметили, что трамваев нету. Пришлось совершать путь пешком. По Мясницкой, как и раньше при трамвайных забастовках, шло много народа, заполнявшего тротуары по обеим сторонам улицы.
Чтобы двигаться свободнее, я от Мясницких ворот пошел по линии бульваров, имевших совершенно обычный вид. Только на Страстной площади мое внимание обратили на себя часовые с ружьями у Страстного и Тверского бульваров.
Разговоры на улице самые спокойные и обыденные; большие хвосты с громким, оживленным говором у булочных, что также стало обычным за последние дни.
Только придя домой, я от Лизы услышал грозные вести, до крайности противоречивые: что Дума была распущена, но отказалась разойтись, что два полка стали на ее защиту и вступили в бой с двумя другими полками, что Протопопов назначен диктатором, что рабочие захватили Петропавловскую крепость и Арсенал и т.п.
В том же роде известия сообщил мне по телефону А.И.Яковлев. Вечером назначено было заседание ОИДР. Хотя я очень устал от маршировки от вокзала до дому, все же отправился. На улице новость: зажжены фонари, не зажигавшиеся уже более двух недель.
Перед заседанием такие же сбивчивые известия о происходящем в Петербурге. Наиболее правдоподобное известие сообщил М.К.Любавский, что Родзянко, ставший во главе Временного правительства, получил назначение на пост премьера и что таким образом конфликт улажен.
Полная, томительная неизвестность. В Университете уже появились прокламации с призывом к Учредительному собранию от социал-демократов. Несомненно, что произошла революция - но какая именно, никому в Москве неизвестно.
Итак, ясно, что Москва - большая провинциальная деревня, в стороне от событий. С чувством полного бессилия как-либо участвовать в их ходе мы слушали реферат Веселовского об источниках XIX главы Уложения и разошлись в начале 10-го часа. В 10 я был дома, подавленный неизвестностью.
Всю ночь и во сне даже думал об опасности происходящего, что бы ни происходило, для наших военных успехов. Неужели из-за внутренних событий кампания нами будет проиграна? Ужасно подумать...
Москва
14 марта (1 марта).
Среда. Опять целый день потрясающих слухов и ничего достоверного. Газеты опять не вышли. Утром я выходил на улицу посмотреть, нет ли каких-либо объявлений, но ничего не было, кроме объявления градоначальника о хлебных карточках, которые сегодня и введены в действие.
По ним мы получили хлеба больше, чем обыкновенно получали за эти дни. Несмотря на испытываемое волнение или, может быть, благодаря ему, я усиленнейшим образом работал целый день над рецензией на книгу Гневушева.
Приходил по дороге из своего училища Алексей Павлович [Басистов], сообщавший те же противоречивые слухи. На улицах масса народа; ходят солдаты с красными флагами. Войска отказались повиноваться властям, и московские власти частию скрылись, частию арестованы. Революционное движение охватило и Москву...
Москва
15 марта (2 марта).
Четверг. Появились первые газеты с краткими известиями о событиях, об образовании комитета Государственной думы, о присоединении войск и великих князей, о событиях в Москве. Тревожно.
Я получил приглашение по телефону на Совет в Университете к 3 часам. Шел туда с большим трудом по Воздвиженке и Моховой вследствие сильного движения народных масс.
Множество молодежи обоего пола с красными бантиками в петлицах. Много солдат с такими же бантиками. Постоянно проезжают автомобили, на которых сидят солдаты с ружьями и саблями наголо, что это значит, не знаю.
Здание нового Университета занято студентами, вошедшими в состав городской милиции. Мы собрались в зале правления. Все крайне взволнованы и тревожно настроены. Заседание было кратко.
М.К.[Любавский] прочел речь, в которой говорится о страшной опасности, нами переживаемой, о том, как опасно было бы теперь, перед немцами, всякое разъединение и раздвоение, о том, как в начале войны существовало тесное единение царя с народом, но что затем царя обступил и окружил непроницаемым кольцом бюрократический круг, утративший всякое понимание действительности, что, так как теперь, когда представители власти ушли, единственной силой, вокруг которой можно сомкнуться, является Государственная дума.
Ей он и предложил послать телеграмму с выражением надежды, что она сумеет поддержать государственный порядок.
Сказал несколько слов С.А.Котляревский на ту тему, что положение до крайности опасно, что надо прежде всего думать о спасении от немцев, что для этого надо забыть всякие несогласия и поэтому в такое чрезвычайное время объединиться, а потому следует принять предложение юридического факультета, которое сделает декан.
Затем Гидулянов, задыхаясь от волнения, прочел постановление юридического факультета, сделанное в экстренном заседании, о необходимости возбудить ходатайство о возвращении в Университет в качестве сверхштатного профессора А.А.Мануйлова.
С таким же предложением о Минакове выступил Митропольский и о Мензбире - математический декан Лахтин. Все это принято, но без особого одушевления. Гидулянов наряду с Мануйловым сделал предложение о замещении нескольких кафедр и назвал несколько имен, из коих я уловил Гордона, Вышеславцева; других не удалось расслышать - до такой степени он говорил быстро и волнуясь.
Последовала бестактная выходка Спижарного, предложившего вернуть трех знаменитых М. как "президиум". Это возбудило единодушные отрицательные клики.
Котляревский горячо заметил, что как "президиум" они сами отказались и возвращать их можно только как профессоров. Глупость предложил А.В.Мартынов: не послать ли к ним депутацию с извещением о постановлении Совета. Это также было отвергнуто, и решено известить письменно. На этом заседание и кончилось.
Немного поговорили еще о продолжении государственных экзаменов, в чем является затруднение главным образом в Юридической комиссии, т. к. экзаменующихся много, а помещения заняты. Гидулянову предложили перенести экзамены в Лазаревский институт. Я беседовал с Котляревским, высказывавшим правильный взгляд о том, что нужна монархия во что бы то ни стало. Тотчас же мы разошлись.
Шли с Ю.В.Готье, также с тревогой взирающим на грядущее. Во мне тревожное чувство вызывается сознанием, что раз поднявшаяся волна докатится до берега.
Единение в комитете Государственной думы между такими людьми, как Родзянко, Шидловский, Милюков и др., с одной стороны, и Керенский, Чхеидзе и Скобелев, с другой, едва ли может быть прочным. Уже появились властно о себе заявившие Советы рабочих депутатов, которые включают в свою среду и выборных от солдат.
Что из этого произойдет, предвидеть нетрудно. Совет рабочих депутатов издал воззвание с требованием Учредительного собрания, избранного по четыреххвостке. Кого же теперь избирать, когда 15 миллионов народа на войне?
И когда и как производить выборы в виду неприятеля? Такой выход едва ли привлечет к себе дворянство, земство, города и деревню. Страшно подумать, что может быть в случае разногласия и раздора!
Положение продолжает быть крайне неясным и неопределенным. Где государь? Почему не двигается дело переговоров с ним о легализации совершившегося или об отречении в пользу наследника? Что-нибудь из двух должно же произойти и, вернее, последнее, но нельзя с этим медлить, нельзя быть анархией.
Сегодня я был необычайно поражен, найдя у себя на столе брошюру приват-доцента Фрейбургского университета Карла Бринкмана, представляющую обширное изложение моего "Земского самоуправления", отдельный оттиск из журнала "Historische Vierteljahr schrift", издаваемого в Лейпциге. Брошюра прислана через Стокгольм!
На ней надпись на русском языке "Профессору М.Богословскому с глубоким уважением автора". Удивительно энергична немецкая наука. Проникает и в неприятельские страны. Да, поднялось грозное наводнение. Что-то оно унесет и принесет?...
Москва
16 марта (3 марта).
Пятница. Я собирался пойти в Архив МИД, чтобы навести некоторые справки для рецензии на книгу Гневушева, но пришел Алексей Павлович [Басистов] "в окрылении", как он заявил, и просидел у меня до 6-го часа вечера. Затем пришли Котик и двое Липушат с красными бантиками на куртках, в страшнейшем оживлении и возбуждении, и рассказывали, как они "ловят городовых".
Волна революции докатилась до детей, у которых она принимает игрушечные формы. Говорил по телефону с Вл. А. Михайловским, также пессимистично настроенным. У меня состояние духа такое же, как перед войной и в самом ее начале. К вечеру слух об отречении государя за себя и за наследника, а также и об отречении великого князя Михаила Александровича...
Москва.
https://prozhito.org/notes?diaries=%5B13%5D&date=1917-01-01&offset=50
[М.М.Богословский (1867-1929) - историк. Профессор МГУ. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.]