ЭПИЗОД
В ПЕРЕХОДЕ МЕТРО
Иван Петрович Коконов когда-то был школьным учителем физики. Он носил очки, боролся с несправедливостью и большую часть времени проводил в разноцветных галактиках и чёрных дырах. Однажды хулиганы проломили ему голову монтировкой, и Коконов пропал. Говорили, что он умер и похоронен в каком-то маленьком городе и даже - в закрытом гробу. Но это не так.
Спустя два года он опять появился в своей каморке, но уже без жены, без друзей, без родных. Он получал пенсию по инвалидности, страдал бессонницей, слонялся по улицам и иногда плевался в прохожих.
Прошёл ещё год. Иван Петрович полюбил кататься в метро. Он садился в центре вагона и угрюмо, сквозь сильные очки, разглядывал людей напротив, читая, словно книги, их судьбы и мечты. Бывало, он принимался хохотать и ошарашивал иного пассажира фразами типа: «А Вера-то Павловна - к вам больше не придё-ё-ёт!»…
Прошло ещё время. Кононов шёл по переходу метро в людском потоке и ничем не отличался от сограждан. Был он тощенький среднего роста кадыкастый мужичок лет тридцати пяти - из инженеров. Одет был тоже обычно и довольно прилично: светло-серые брючки из плащевки (со стрелочкой), синеватые сандалии и белая в крупную серо-голубую полоску рубашка с короткими рукавами. Истерзанную голову физика покрывала панама из светлой джинсы, на плече болталась серая холщовая сумка.
Старуху-побирушку со вздёрнутой верхнею губой Коконов видел здесь и раньше, и точно с такой же картонкой в сморщенных руках: «Умер сын, осталось трое внуков». Иван Петрович отделился от толпы и встал у противоположной стены, напротив старухи, поток разделял их. Иван глядел на старуху, а старуха, обнаружив внимание, поглядывала на Ивана. И опустила вдруг руку, предназначенную для приёма милостыни. Постояв минуты две, Коконов медленно, сбивая течение, пересёк людскую реку и, не сводя с бедной женщины напряженных глаз, приблизился к ней нос к носу.
- Что же Вы сына похоронили, Анна Спиридоновна,- сказал он глумливым тоном, - когда сынок-то Ваш живой да и водки трескает с ночи до ночи на мамкины рубли? А?.. И не стыдно Вам?.. И внуков у Вас - не случилось… И не будет уж теперь... А я, глупый, собирался денег Вам дать… Чтобы Вы здесь… не стояли… А?..
Лицо женщины сморщилось, отчего верхняя губа ещё сильнее поднялась, обнажив два заячьих зуба - один из которых был чёрным, гнилым. Из глаз её потекли слёзы, она достала мятый белый платок и попыталась вытереть глаза, но рука странным образом не дотягивалась до лица, как бы натыкаясь на невидимую преграду.
- Я видел, видел, - говорил тем временем Иван Петрович, - сын заставлял Вас таскать деньги. Он бьёт Вас, я видел. Знаю, он послал Вас сюда, где дружок его служит - земляк, милицейский, Горыныч - я уж слышу шаги… А сынку не долго Вас мучить… - Коконов порылся в сумке и выудил две толстые терракотово-белые пачки. - Берите. Здесь много, - он протянул деньги, - Вам хватит.
Женщина проворно спрятала добычу, не проронив ни звука. Иван Петрович насупился:
- Завтра Вы поедете в свою деревню… в Мажоров Майдан… И не вздумайте возвращаться… Я вижу, Вы мне не верите и считаете дураком? А зря…
- Это что здесь такое?! - раздался зычный уверенный баритон, и позади Коконова остановился, расставив широко ноги и выставив брюшко, молодой упитанный милиционер с сержантскими лычками на погонах рубашки. Он поднёс вялую руку к фуражке, заломленной на затылок, и скороговоркой произнёс: - Старший сержант Горынин, документики попрошу.
- А тебе, свинья, - металлическим голосом заговорил Коконов, наставляя линзы очков на сержанта и чеканя слова, - осталось постоять в сержантах - три секунды: раз, два, три! Больше ты не будешь врать, воровать, обирать сограждан и издеваться над девушкой Лизой. А будешь ты хрюкать и хрюкать, как и подобает свинье. Иди!
Горынин слушал Коконова, не сводя с него маленьких глаз и не моргая. Маленький влажный рот его приоткрылся, зрачки расширились. В начале монолога правая рука сержанта, висящая вдоль тела, поползла за спину, но тут же повисла тряпкой. После команды «Иди!» Горыныч вздрогнул и рухнул на колени. Колыхнулась толпа прохожих.
- Врача! - крикнул Иван Петрович, удерживая сержанта. - Человеку плохо! Помогите!
Двое таджиков из толпы - молодой и старый - подхватили милиционера подмышки, потянули к стене. Покатилась фуражка. Анна Спиридоновна большими глазами смотрела на Ивана, прижав к груди мятую картонку: «Умер сын, осталось трое внуков».
- Сын Ваш умрёт тринадцатого декабря, - сказал Коконов, проходя мимо, - не пытайтесь его лечить.
Иван Петрович Коконов когда-то был школьным учителем физики. Он носил очки, боролся с несправедливостью и большую часть времени проводил в разноцветных галактиках и чёрных дырах. Однажды хулиганы проломили ему голову монтировкой, и Коконов пропал. Говорили, что он умер и похоронен в каком-то маленьком городе и даже - в закрытом гробу. Но это не так.
Спустя два года он опять появился в своей каморке, но уже без жены, без друзей, без родных. Он получал пенсию по инвалидности, страдал бессонницей, слонялся по улицам и иногда плевался в прохожих.
Прошёл ещё год. Иван Петрович полюбил кататься в метро. Он садился в центре вагона и угрюмо, сквозь сильные очки, разглядывал людей напротив, читая, словно книги, их судьбы и мечты. Бывало, он принимался хохотать и ошарашивал иного пассажира фразами типа: «А Вера-то Павловна - к вам больше не придё-ё-ёт!»…
Прошло ещё время. Кононов шёл по переходу метро в людском потоке и ничем не отличался от сограждан. Был он тощенький среднего роста кадыкастый мужичок лет тридцати пяти - из инженеров. Одет был тоже обычно и довольно прилично: светло-серые брючки из плащевки (со стрелочкой), синеватые сандалии и белая в крупную серо-голубую полоску рубашка с короткими рукавами. Истерзанную голову физика покрывала панама из светлой джинсы, на плече болталась серая холщовая сумка.
Старуху-побирушку со вздёрнутой верхнею губой Коконов видел здесь и раньше, и точно с такой же картонкой в сморщенных руках: «Умер сын, осталось трое внуков». Иван Петрович отделился от толпы и встал у противоположной стены, напротив старухи, поток разделял их. Иван глядел на старуху, а старуха, обнаружив внимание, поглядывала на Ивана. И опустила вдруг руку, предназначенную для приёма милостыни. Постояв минуты две, Коконов медленно, сбивая течение, пересёк людскую реку и, не сводя с бедной женщины напряженных глаз, приблизился к ней нос к носу.
- Что же Вы сына похоронили, Анна Спиридоновна,- сказал он глумливым тоном, - когда сынок-то Ваш живой да и водки трескает с ночи до ночи на мамкины рубли? А?.. И не стыдно Вам?.. И внуков у Вас - не случилось… И не будет уж теперь... А я, глупый, собирался денег Вам дать… Чтобы Вы здесь… не стояли… А?..
Лицо женщины сморщилось, отчего верхняя губа ещё сильнее поднялась, обнажив два заячьих зуба - один из которых был чёрным, гнилым. Из глаз её потекли слёзы, она достала мятый белый платок и попыталась вытереть глаза, но рука странным образом не дотягивалась до лица, как бы натыкаясь на невидимую преграду.
- Я видел, видел, - говорил тем временем Иван Петрович, - сын заставлял Вас таскать деньги. Он бьёт Вас, я видел. Знаю, он послал Вас сюда, где дружок его служит - земляк, милицейский, Горыныч - я уж слышу шаги… А сынку не долго Вас мучить… - Коконов порылся в сумке и выудил две толстые терракотово-белые пачки. - Берите. Здесь много, - он протянул деньги, - Вам хватит.
Женщина проворно спрятала добычу, не проронив ни звука. Иван Петрович насупился:
- Завтра Вы поедете в свою деревню… в Мажоров Майдан… И не вздумайте возвращаться… Я вижу, Вы мне не верите и считаете дураком? А зря…
- Это что здесь такое?! - раздался зычный уверенный баритон, и позади Коконова остановился, расставив широко ноги и выставив брюшко, молодой упитанный милиционер с сержантскими лычками на погонах рубашки. Он поднёс вялую руку к фуражке, заломленной на затылок, и скороговоркой произнёс: - Старший сержант Горынин, документики попрошу.
- А тебе, свинья, - металлическим голосом заговорил Коконов, наставляя линзы очков на сержанта и чеканя слова, - осталось постоять в сержантах - три секунды: раз, два, три! Больше ты не будешь врать, воровать, обирать сограждан и издеваться над девушкой Лизой. А будешь ты хрюкать и хрюкать, как и подобает свинье. Иди!
Горынин слушал Коконова, не сводя с него маленьких глаз и не моргая. Маленький влажный рот его приоткрылся, зрачки расширились. В начале монолога правая рука сержанта, висящая вдоль тела, поползла за спину, но тут же повисла тряпкой. После команды «Иди!» Горыныч вздрогнул и рухнул на колени. Колыхнулась толпа прохожих.
- Врача! - крикнул Иван Петрович, удерживая сержанта. - Человеку плохо! Помогите!
Двое таджиков из толпы - молодой и старый - подхватили милиционера подмышки, потянули к стене. Покатилась фуражка. Анна Спиридоновна большими глазами смотрела на Ивана, прижав к груди мятую картонку: «Умер сын, осталось трое внуков».
- Сын Ваш умрёт тринадцатого декабря, - сказал Коконов, проходя мимо, - не пытайтесь его лечить.