Время чтения
Не в метафорическом смысле, вроде "время собирать камни", нет.
Я о времязатратах. И о внутреннем, экзистенциальном измерении (интенсивности проживания) времени, затрачиваемого на чтение.
Как они соотносятся - эта внутренняя длительность чтения и физическое время, отсчитываемое циферблатом (телефона / ноутбука)?
Вопрос этот меня давно занимает, но сейчас ожил в совершенно конкретной ситуации. Это впечатления человека, ВПЕРВЫЕ прослышавшего аудиокнигу. Почему я их не читаю, станет ясно в конце этого пассажика.
Я начала слушать немецкие аудиокниги - и для повтора "вслух" каких-то исследуемых текстов, и просто для тренировки слуха на немецкую речь (это моё слабое место: весь опыт немецкого - читательский, монологический).
Каково же было моё удивление, когда роман (Robert Schneider. "Schlafes Bruder"), который я вертела в руках неделю и, по моим меркам, очень интенсивно и стремительно читала (с карандашными пометками и выходами в разные аллюзивные стороны), был выслушан мною что-то за 4-5 часов, с перерывами, за два дня. То есть он попросту проглочен в несколько глотков.
Какое же ощущение?
Если бы текст был на родном языке, ощущение "проглоченности", какой-то легкости и прозрачности текста, было бы сильнее в несколько раз. Тут затруднённость восприятия потока создавала невольную, дополнительную "поэтизацию". К тому же, текст местами играет звуками, он вообще очень музыкален (это намеренный прием, роман - о старинном музыканте-органисте, такой квазиромантический, с серией фраз-лейтмотивов, как в полифонии, со звукописью - очевидна связь с "Доктором Фаустусом" Т. Манна, но сама ткань повествования более простая, звучная, "вкусная", без манновской философизации речи, без "трактатности"). Есть места с рифмой, с угадываемой силлабо-тоникой (вот например, такое: "Und tiefer ging sein Ohr, hinein in alles Geschrei, Geschwatze, Gekeifte, in alles Reden und Flüstern, Singen und Stöhnen, Grölen und Johlen, Flehnen und Schluchzen, Seufzen und Keuchen"). Музыкальность текста и вообще тема музыканта спровоцировали, кстати, сочинение оперы и экранизацию.
И два главных вывода, к которым пришла:
1. В эпоху устной передачи текстов - а это вплоть до 17 века, когда и многотомные романы с горой приключений (галантно-героические, прециозные, не говоря уж об исключительно устных куртуазных романах) - повествовательная ткань ДОЛЖНА была быть ясной, прозрачной, легко ложащейся на слух и легко воспроизводимой. Отсюда долго длившийся опыт рифмованных стихотворных романов (старофранцузские, немецкие рыцарские романы). Долгое средневековье (эпоха БЕЗ читателя-индивида как внесословной, экзистенциальной единицы) стимулировало сочинение таких устных ритмичных романов - не было места для монологического читателя, который МОЖЕТ ОСТАНОВИТЬ ПРОЦЕСС ЧТЕНИЯ И ЗАДУМАТЬСЯ, т.е. как бы зависнуть в своей внутренней длительности. Места не было ни для рефлексии автора (или рассказчика), ни читателя. Это было время пластически ясного и легко вкушаемого слова. И эту тенденцию абсолютно верно схватил Вальтер Беньямин, размышляющий над кризисом рассказов в эссе "Рассказчик" (тут-то оно и вспомнилось, и рука потянулась к полке). С уходом со сцены устного рассказчика (его-то и имитирует сегодня аудиокнига) рождается РОМАН в современном понимании - как книга, которую читаешь один на один с собой, в интимном пространстве. Смерть публичной жизни текста для устной рецитации намечает рождение усложненной повествовательной формы, рассчитанной на ВНУТРЕННЮЮ ДЛИТЕЛЬНОСТЬ монологического чтения.
2. В этом эссе Беньямин писал: "Написать роман означает показать человеческую жизнь в ее предельной непостижимости". Роман призван передать "глубочайшую растерянность живущего этой жизнью". Действительно, и такой опыт требует исключительно медленного, прерывистого времени чтения. Время, в котором есть время растерянности, потрясению, созерцанию (в платоновском смысле). И это время непропорционально БОЛЬШЕ, чем прежнее время слушания романа. То бишь чтение авторского произведения в понимании Нового и Новейшего времени не рассчитано на аудиокнигу. Во всяком случае, мы вступаем в противоречие между представлением автора о том, как его будут читать (и ведь он пишет исходя из этого представления), и тем методом "аудирования", который предлагает аудиокнига. Роман осваивает ЛИЧНОЕ (экзистенциальное) время чтения. И рождение его совпадает с Реформацией, несомненно: личный контакт с текстом Священного Писания. И с распространением книгопечатания (книга как личное, "мое" имущество).
Тут же рука потянулась на полке к замечательной книге, где поэтапно восстановлено изменение практик чтения и их связи с поэтикой, религией, технологиями: История чтения в западном мире: от античности до наших дней (М.: Изд-во ФАИР, 2008).
Ну потому-то я не читаю аудиокниги. Потому что всё любимое мной - это романы, рассчитанные на медленное чтение, дающее воздух промежутка. Остановиться. Зарыться в другие книги, которые как-то связаны с этой. Сварить кофе. Забыть и снова вернуться... Немецкие книги буду читать в других целях: речь, речь, речь.
Но совсем другое дело - слушать стихи или короткие рассказы, сказки, что-то такое, что написано в рассчете на УСТНОЕ или ЗВУЧАЩЕЕ слово.
P.S. Вдогонку подумалось, что, конечно же, первыми опыт интимного погружения в текст получили монахи, учёные клирики - в их руках до Нового времени была книга (разных жанров и авторов, от Вергилия до Фомы Аквинского), у них был опыт переписывания, вчитывания, перевода (с латыни на национальный язык), истолкования. Они ближе всего подошли к романному чувству времени-чтения.
Я о времязатратах. И о внутреннем, экзистенциальном измерении (интенсивности проживания) времени, затрачиваемого на чтение.
Как они соотносятся - эта внутренняя длительность чтения и физическое время, отсчитываемое циферблатом (телефона / ноутбука)?
Вопрос этот меня давно занимает, но сейчас ожил в совершенно конкретной ситуации. Это впечатления человека, ВПЕРВЫЕ прослышавшего аудиокнигу. Почему я их не читаю, станет ясно в конце этого пассажика.
Я начала слушать немецкие аудиокниги - и для повтора "вслух" каких-то исследуемых текстов, и просто для тренировки слуха на немецкую речь (это моё слабое место: весь опыт немецкого - читательский, монологический).
Каково же было моё удивление, когда роман (Robert Schneider. "Schlafes Bruder"), который я вертела в руках неделю и, по моим меркам, очень интенсивно и стремительно читала (с карандашными пометками и выходами в разные аллюзивные стороны), был выслушан мною что-то за 4-5 часов, с перерывами, за два дня. То есть он попросту проглочен в несколько глотков.
Какое же ощущение?
Если бы текст был на родном языке, ощущение "проглоченности", какой-то легкости и прозрачности текста, было бы сильнее в несколько раз. Тут затруднённость восприятия потока создавала невольную, дополнительную "поэтизацию". К тому же, текст местами играет звуками, он вообще очень музыкален (это намеренный прием, роман - о старинном музыканте-органисте, такой квазиромантический, с серией фраз-лейтмотивов, как в полифонии, со звукописью - очевидна связь с "Доктором Фаустусом" Т. Манна, но сама ткань повествования более простая, звучная, "вкусная", без манновской философизации речи, без "трактатности"). Есть места с рифмой, с угадываемой силлабо-тоникой (вот например, такое: "Und tiefer ging sein Ohr, hinein in alles Geschrei, Geschwatze, Gekeifte, in alles Reden und Flüstern, Singen und Stöhnen, Grölen und Johlen, Flehnen und Schluchzen, Seufzen und Keuchen"). Музыкальность текста и вообще тема музыканта спровоцировали, кстати, сочинение оперы и экранизацию.
И два главных вывода, к которым пришла:
1. В эпоху устной передачи текстов - а это вплоть до 17 века, когда и многотомные романы с горой приключений (галантно-героические, прециозные, не говоря уж об исключительно устных куртуазных романах) - повествовательная ткань ДОЛЖНА была быть ясной, прозрачной, легко ложащейся на слух и легко воспроизводимой. Отсюда долго длившийся опыт рифмованных стихотворных романов (старофранцузские, немецкие рыцарские романы). Долгое средневековье (эпоха БЕЗ читателя-индивида как внесословной, экзистенциальной единицы) стимулировало сочинение таких устных ритмичных романов - не было места для монологического читателя, который МОЖЕТ ОСТАНОВИТЬ ПРОЦЕСС ЧТЕНИЯ И ЗАДУМАТЬСЯ, т.е. как бы зависнуть в своей внутренней длительности. Места не было ни для рефлексии автора (или рассказчика), ни читателя. Это было время пластически ясного и легко вкушаемого слова. И эту тенденцию абсолютно верно схватил Вальтер Беньямин, размышляющий над кризисом рассказов в эссе "Рассказчик" (тут-то оно и вспомнилось, и рука потянулась к полке). С уходом со сцены устного рассказчика (его-то и имитирует сегодня аудиокнига) рождается РОМАН в современном понимании - как книга, которую читаешь один на один с собой, в интимном пространстве. Смерть публичной жизни текста для устной рецитации намечает рождение усложненной повествовательной формы, рассчитанной на ВНУТРЕННЮЮ ДЛИТЕЛЬНОСТЬ монологического чтения.
2. В этом эссе Беньямин писал: "Написать роман означает показать человеческую жизнь в ее предельной непостижимости". Роман призван передать "глубочайшую растерянность живущего этой жизнью". Действительно, и такой опыт требует исключительно медленного, прерывистого времени чтения. Время, в котором есть время растерянности, потрясению, созерцанию (в платоновском смысле). И это время непропорционально БОЛЬШЕ, чем прежнее время слушания романа. То бишь чтение авторского произведения в понимании Нового и Новейшего времени не рассчитано на аудиокнигу. Во всяком случае, мы вступаем в противоречие между представлением автора о том, как его будут читать (и ведь он пишет исходя из этого представления), и тем методом "аудирования", который предлагает аудиокнига. Роман осваивает ЛИЧНОЕ (экзистенциальное) время чтения. И рождение его совпадает с Реформацией, несомненно: личный контакт с текстом Священного Писания. И с распространением книгопечатания (книга как личное, "мое" имущество).
Тут же рука потянулась на полке к замечательной книге, где поэтапно восстановлено изменение практик чтения и их связи с поэтикой, религией, технологиями: История чтения в западном мире: от античности до наших дней (М.: Изд-во ФАИР, 2008).
Ну потому-то я не читаю аудиокниги. Потому что всё любимое мной - это романы, рассчитанные на медленное чтение, дающее воздух промежутка. Остановиться. Зарыться в другие книги, которые как-то связаны с этой. Сварить кофе. Забыть и снова вернуться... Немецкие книги буду читать в других целях: речь, речь, речь.
Но совсем другое дело - слушать стихи или короткие рассказы, сказки, что-то такое, что написано в рассчете на УСТНОЕ или ЗВУЧАЩЕЕ слово.
P.S. Вдогонку подумалось, что, конечно же, первыми опыт интимного погружения в текст получили монахи, учёные клирики - в их руках до Нового времени была книга (разных жанров и авторов, от Вергилия до Фомы Аквинского), у них был опыт переписывания, вчитывания, перевода (с латыни на национальный язык), истолкования. Они ближе всего подошли к романному чувству времени-чтения.