Он-лайн роман. Мои девяностые.
Ноги растут
У меня есть странная способность предвосхищать события. Не какую-нибудь ерунду, а целые явления. С детства. Первый раз я поняла это, когда за год до начала перестройки, пока еще шла возня в руководстве страны, я поняла, что все, "нам всем нужно перестраиваться". И стала рупорком "нового мышления" в школьной стенгазете. Шел 86й год, в коридоре мажорной русской школы при Посольстве СССР в ЧССР висел скромный ватман, служивший средством массовой информации нашего микро-мира. Как только я до нее дорвалась, я остро подняла вопрос о целесообразности существования пионерской организации. Не комсомольской даже, не каких-то там структур. А просто пионеров предлагала деполитизировать. И тут же прослыла вольнодумцем. Меня раз сто вызвали к директору и убеждали написать в стенгазету публичное покаяние. Я отказывалась. "Напиши опровержение!" "То есть?" "Ну, напиши, что ты подумала, и поняла что ошиблась..." "Но это же неправда!" Больше всего страдал мой папа, который был госслужащий и боялся увольнения через мой подростковый максимализм. Тем более, что папа работал в авиаэкспорте и жили мы припеваючи. Все советские люди там под домокловым мечем "высылки из страны" находились. Высылка была равносильна ссылке. На родину. Так мы ее и воспринимали: Москва-место ссылки. Я знала что это такое, потому что в школу при посольстве перевелась из интерната в военном городке на границе Словакии и СССР. А туда попала после московской спецшколы. В которую поступила после школы в спальном районе около МКАД, где кирзачи и ватники были эталоном стиля, а пацаны ходили с цепями, которыми дрались: стенка на стенку. И туда никому больше не хотелось. Но писать неправду я не умела еще. Папа стонал вечерами: За что нам это, мать?! Ольга, ты глупая девчонка, ты Маркса читала? Ты прешь против исторически неизбежного процесса, против мирового развития коммунизма! Если деполитизировать пионеров, они уже не будут называться пионерами!" "Да и черт с ними!" "О, госсподи! Так ведь и на комсомол можно замахнуться, а потом... на партию? Нас вышлют, мать!" А тут, 87 год и Горбачев вдруг нам прогнал телегу про гласность. Все подобосрались, конечно. Полный разрыв шаблона, когнитивный диссонанс и апокалипсис. Рушилась почва под ногами. Но я возликовала. Мой язык без костей теперь стал в законе. К тому же, я была примерной комсомолкой. Я имела право говорить о том, что знала... не по-наслышке. Меня просто отстранили от шефства над пионерской организацией. Я научилась курить и на единственных кроссовках написала фломиком : Anarchy. Я ходила в посольскую библиотеку и читала Кропоткина и Бакунина, аккуратно подчеркивая карандашиком мысли, с которыми нельзя было не согласиться. Школа была закончена на пятерочки и меня отправили в "совок" - поступать. И как только я поступила бы в любой ВУЗ г. Москва, меня перевели бы тут же в Карлов Унивеситет г.Прага. И вся моя жизнь, тепленькая и аккуратненькая была заранее предопределена. Но не тут то было. В Москве я обнаружила выставки современного искусства, рок-концерты и марихуану. Но первое, что я сделала, приехав на родину: приехала на станцию метро Кропоткинская со стопкой бумажек, отпечатанных на печатной бабушкиной машинке. Я обклеила ими всю улицу Кропоткина. "Люди, а вы знаете, кто такой Кропоткин?" - было написано на них. Анархист-одиночка в мажорских кроссовках. И - да - я, конечно, была еще девственницей.