О сказках и язычниках
«Мы ничего не знаем о мире, а знаем только о тех смыслах, которыми его наделяем. Мы не знаем, каков на самом деле мир; прекрасен ли он, как это видится Афродите, но при этом безразличен к справедливости, или наоборот, устроен разумно и справедливо, но лишён красоты и страсти. Одного-единственного действительного мира просто нет. [...] Человеческое «я» вновь и вновь возрождается в качестве абсолютного - единого и единственного - смысла. Противоречие заключается в том, что человек осознает мир - сводит его к единству, которым является он сам, его сознание; и в то же время жизнь человека состоит из множества никак не связанных между собой во времени жизней и смыслов. Человек «несется» в хаосе миров, не в силах понять то, что с ним происходит. Лишенная единства жизнь лишается смысла».
***
«Это абсолютное совпадение жизни и правды (а вместе с тем и принцип изобразительности), между прочим, превосходно выражено в древнейших - самых простых и странных - народных сказках. Сказка «Курочка», например, начинается с того, что разбивается яичко. И что же? В результате этого малозначительного события рушится весь составлявший одно целое мир: «Я, старик, плачу, старуха возрыдает, в печи пылает, верх на избе шатается, девочка-внучка с горя удавилась». Можно предполагать, что яичко было пасхальное, но, в сущности, это совершенно неважно. В том, что яичко «пестро, востряно, костяно», выражен принцип совпадения простого факта жизни и высокого значения правды или веры; выражено то, что «факт» и «смысл» нераздельны в сознании: смысл только и существует в виде факта. Поэтому и сама сказка «поэтична»: она не только высказывает высказываемые, изображаемые события, но - в самом сказывании - объясняет природу изобразительности. Сказочная (или сказывающая) речь объясняет, почему она - речь. В сказке не рассказывается «о чем-то», а осознается и оправдывается возможность рассказа».
«Идол - это не предмет, а способ служения. В античной языческой мысли очень отчётливо выражен данный императив: важно не что делать, а исключительно как делать. В частности, это требование лежит в основе этических учений Платона и Аристотеля. В том, что имя в идоле отделено от бытия, кроется причина высвобожденной чистой формы существования, существования как формы. Пифагорейцы говорили, что следует не изучать геометрию, а быть геометром. Служение как раз и заключается в том, чтобы не осознавать, а осуществлять форму, сознавать форму как предшествующую, предположенную себе. Язычник всегда приобщается к форме.
У греческого язычника бесполезно было бы интересоваться, «зачем» или «ради чего» он строит дом или сочиняет стихи, другими словами, для чего нужно искусство строительства или сочинения. Такого рода вопрос просто лишен смысла, поскольку за пределами данного искусства, как и за пределами данного общества, ничего нет. Бог - это абсолютное имя или форма. Стихи сочиняют для того, чтобы сочинять стихи. Конечно, нельзя полностью исключить воздействие «агонального духа», духа соперничества в качестве мотива в сферах деятельности, никак не связанных с утилитарными выгодами. Мы лишь хотим подчеркнуть всепоглощающий характер языческого подхода к деятельности: торговец назначит цену абсолютно бесценному артефакту и извлечёт из него прибыль подобно тому, как поэт создаст совершенные стихи на самый «непоэтичный» предмет.
Поэтому даже в сочинении стихов язычник принципиально телесен. Свобода, достигнутая в форме, дополняется абсолютной подчиненностью судьбе. [...] Цельное, пластически телесное, «изображаемое» существование является, таким образом, лишь моментом мистической жизни человека или моментом познания бытия. Персонажи малороссийских повестей Гоголя - язычники по сути своего миропонимания [...]».
О. М. Ноговицын, «Онтология художественной формы: реальность текста и призрачность реальности».
Монография доцента Санкт-Петербургского государственного университета Олега Михайловича Ноговицына посвящена философскому, эстетическому обоснованию классической прозы. Автор излагает новый, оригинальный взгляд на принципы построения художественного текста - «рефлексивную поэтику». На основе подробного текстуального анализа произведений Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Борхеса Ноговицын разрабатывает проблему соотношения автора и персонажа, различные варианты построения произведения со «свободным» персонажем. Поскольку такие герои весьма рефлексивны, основным замыслом художественного текста в данном случае оказывается выяснение отношения сознания героя к жизни героя. Издание адресовано как специалистам-философам и литературоведам, так и любому читателю, заинтересованному в прочтении классической русской прозы в контексте философии ХХ века (взято отсюда).
***
«Это абсолютное совпадение жизни и правды (а вместе с тем и принцип изобразительности), между прочим, превосходно выражено в древнейших - самых простых и странных - народных сказках. Сказка «Курочка», например, начинается с того, что разбивается яичко. И что же? В результате этого малозначительного события рушится весь составлявший одно целое мир: «Я, старик, плачу, старуха возрыдает, в печи пылает, верх на избе шатается, девочка-внучка с горя удавилась». Можно предполагать, что яичко было пасхальное, но, в сущности, это совершенно неважно. В том, что яичко «пестро, востряно, костяно», выражен принцип совпадения простого факта жизни и высокого значения правды или веры; выражено то, что «факт» и «смысл» нераздельны в сознании: смысл только и существует в виде факта. Поэтому и сама сказка «поэтична»: она не только высказывает высказываемые, изображаемые события, но - в самом сказывании - объясняет природу изобразительности. Сказочная (или сказывающая) речь объясняет, почему она - речь. В сказке не рассказывается «о чем-то», а осознается и оправдывается возможность рассказа».
«Идол - это не предмет, а способ служения. В античной языческой мысли очень отчётливо выражен данный императив: важно не что делать, а исключительно как делать. В частности, это требование лежит в основе этических учений Платона и Аристотеля. В том, что имя в идоле отделено от бытия, кроется причина высвобожденной чистой формы существования, существования как формы. Пифагорейцы говорили, что следует не изучать геометрию, а быть геометром. Служение как раз и заключается в том, чтобы не осознавать, а осуществлять форму, сознавать форму как предшествующую, предположенную себе. Язычник всегда приобщается к форме.
У греческого язычника бесполезно было бы интересоваться, «зачем» или «ради чего» он строит дом или сочиняет стихи, другими словами, для чего нужно искусство строительства или сочинения. Такого рода вопрос просто лишен смысла, поскольку за пределами данного искусства, как и за пределами данного общества, ничего нет. Бог - это абсолютное имя или форма. Стихи сочиняют для того, чтобы сочинять стихи. Конечно, нельзя полностью исключить воздействие «агонального духа», духа соперничества в качестве мотива в сферах деятельности, никак не связанных с утилитарными выгодами. Мы лишь хотим подчеркнуть всепоглощающий характер языческого подхода к деятельности: торговец назначит цену абсолютно бесценному артефакту и извлечёт из него прибыль подобно тому, как поэт создаст совершенные стихи на самый «непоэтичный» предмет.
Поэтому даже в сочинении стихов язычник принципиально телесен. Свобода, достигнутая в форме, дополняется абсолютной подчиненностью судьбе. [...] Цельное, пластически телесное, «изображаемое» существование является, таким образом, лишь моментом мистической жизни человека или моментом познания бытия. Персонажи малороссийских повестей Гоголя - язычники по сути своего миропонимания [...]».
О. М. Ноговицын, «Онтология художественной формы: реальность текста и призрачность реальности».
Монография доцента Санкт-Петербургского государственного университета Олега Михайловича Ноговицына посвящена философскому, эстетическому обоснованию классической прозы. Автор излагает новый, оригинальный взгляд на принципы построения художественного текста - «рефлексивную поэтику». На основе подробного текстуального анализа произведений Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Борхеса Ноговицын разрабатывает проблему соотношения автора и персонажа, различные варианты построения произведения со «свободным» персонажем. Поскольку такие герои весьма рефлексивны, основным замыслом художественного текста в данном случае оказывается выяснение отношения сознания героя к жизни героя. Издание адресовано как специалистам-философам и литературоведам, так и любому читателю, заинтересованному в прочтении классической русской прозы в контексте философии ХХ века (взято отсюда).