Клер Лакомб, Красная Роза
Спасибо гражданину ББ, сделал пост о "бешенных"! Размещаю очерк Галины Серебряковой.
По изданию:
Г.Серебрякова. Женщины эпохи Французской революции
М.: государственное издательство художественной литературы. 1958. 160 с.
1793 год для революционной Франции начинается неудачами. К Парижу подползает голод, армии на фронтах, обобранные плутами-поставщиками, - босы, некормлены, Соглашательство жирондистов, измены военачальников, инфляция, обогащающая спекулянтов, в страшных тисках сжимают Францию. Четвертый год революции не принес ощутимого облегчения бедняку городских окраин.
На рассвете изможденная домохозяйка мелкого ремесленника, рабочего подмастерья бежит в очередь за хлебом, за мылом, за сахаром и солью. Дома оставшиеся без присмотра некормленые дети отчаянно ревут, и их крик мать чует у дверей булочной, охраняемой вооруженным патрулем, Июньское солнце освещает одну из окраинных улиц революционного Парижа, булочную с покривившейся вывеской, полусонных солдат, поломанное во время одного из «бунтов» стекло витрины и женщин, прислонившихся к стене дома, сидящих на серых уличных тумбах, на узкой мостовой в ожидании ничтожно малой получки хлеба. Ненависть женщин обрушивается на булочника в сером фартуке и всклоченном парике, видимого за грязным стеклом.
- Как богатеет этот проклятый булочник, его жена опять прикупила землю к загородной ферме, - говорит с затаенным бешенством одна из женщин, с полночи дежурящая у пекарни.
- Вчера Ру правильно говорил в Конвенте, - отзывается другая.
- При короле лучше жилось, - ехидно раздается из «хвоста».
- Молчи, - возмущаются несколько голосов.
- Иди выносить горшки аристократов. - Голодные женщины жестко смеются.
Жак Ру, талантливый вождь так называемых «бешеных», 25 июня 1793 года говорил в Конвенте:
- Свобода - пустая иллюзия, если один класс людей может безнаказанно подвергать другой мукам голода. Равенство - пустая иллюзия, если богатый, пользуясь монополией, держит в своих руках власть над жизнью и смертью своих близких. Республика - пустая иллюзия, если контрреволюции изо дня в день оказывают содействие такими ценами на продовольственные продукты, которые непосильны для трех четвертей всех граждан... Чтобы привлечь санкюлотов к революции и конституции, необходимо воспретить коммерческий разбой, который, конечно, надо отличать от чистой торговли, и понизить цену продовольственных продуктов.
Незадолго до этого выступления Ру женщины предместий, среди которых быстро росло влияние «бешеных», устроили митинг протеста против «высасывающих кровь народа» спекулянтов и монополистов. Гражданки прачки тогда же послали депутацию в Конвент. Цены на мыло, щелок, крахмал и синьку возросли столь непомерно, что лишали их всякого заработка. Разбитная, покрасневшая от волнения ораторша в белом тугом чепце, описывая Конвенту бедственное положение прачек, требовала смертной казни для спекулянтов. Ее бурые, вспухшие, венозные руки стискивали перила решетки, будто шею проклятого скупщика, союзника аристократов.
- В скором времени самый бедный класс не в состоянии будет доставать чистого белья, - говорила прачка, - без которого он решительно не может обходиться. Причина этого не в недостатке нужных материалов, они имеются в изобилии, а в действиях скупщиков и спекулянтов, повышающих цены...
В апреле того же 1793 года бывшая актриса Клер Лакомб и шоколадница Полина Леон, одна из пропагандисток «батальонов амазонок», занялись организацией клуба женщин-плебеек. Это было нетрудно, так как гражданки беднейших секций сами стихийно стремились по образцу зажиточных женщин объединиться, чтобы «осознать свое положение, ниспровергнуть врагов и помочь друзьям народа».
Десятого мая «Монитер» сообщает:
«Несколько гражданок явились в секретариат муниципалитета и в соответствии с законом о муниципальной полиции заявили, что они намерены сгруппироваться и образовать общество, в которое доступ будет открыт только женщинам. Целью этого общества является обсуждение средств, способных парализовать замыслы врагов Республики. Оно будет называться «Обществом революционных республиканок» и собираться в якобинской библиотеке на улице Сент-Оноре».
В уставе общества, между прочим, значилось:
«Общество, принимая во внимание, что нельзя отказывать в слове ни одному члену и что молодые гражданки могут, несмотря на самые лучшие намерения, компрометировать общество необдуманными выступлениями, устанавливает для приема в члены общества восемнадцатилетний возраст».
Открытие «Общества революционных республиканок» было торжественным. Несколько сот новых членов клуба - швеи, судомойки, прачки, тряпичницы, жены, матери мелких кустарей, ремесленников, рабочих - привели с собой мужей, братьев, отцов. Некоторые из мужчин скрывали насмешливые улыбочки, другие были полны любопытства, строили догадки, что выйдет из этой затеи. Вместе с матерями увязались дети, их не с кем было оставить дома.
Собравшиеся с воодушевлением пропели несколько революционных песен, немного перевирая мелодию гимна марсельцев - гениального творения Руже де Лиля, недавно покорившего парижан. Председательницей клуба избрали Полину Леон, а секретарем Клер Лакомб, которую женщины окраин знали под кличкой «Красной Розы». С искусством опытной декламаторши секретарша прочла длинный устав, подчеркнув, что нарушение благопристойности и добродетели будет вести к немедленному исключению из общества. Развращенность считалась пороком, присущим только аристократам. Под конец вечера несколько пожилых уважаемых гражданок передали клубу знамя и символическое изображение «Недреманного ока» (Свободы).
В Париже в 1793 году существовало немало женских объединений, но женщины из народа впервые организовали свое общество, что заставило насторожиться всех, кто имел основание бояться народного гнева. Первыми всполошились жирондисты. Ученый либерал Кондорсе под влиянием своей молодой образованной жены считал себя поборником прав женщин. Ему казалось, что мадам Кондорсе, мадам Ролан имели все данные, чтобы быть признанными равными своим мужьям, - поставила же история имя мудрой Аспазии рядом с Периклом, властителем Афин, - но простолюдинки, безграмотные, пахнущие дымной похлебкой, прелыми пеленками, нищетой, в счет не шли.
«Общество революционных республиканок», очень быстро оказавшееся в тесной связи с «бешеными», которые делали центром своей агитации продовольственные трудности, являлось неожиданным и досадным неприятелем правых депутатов-жирондистов. Это понял и Бюзо, слабонервный «возлюбленный» госпожи Ролан.
- Поверьте, - говорил он Манон, - они - потерянные, подобранные в грязи женщины, гнусные потаскушки. Один вид их вызывает тошноту.
Жирондисты заодно с роялистами старались дискредитировать организованных санкюлоток на все лады.
«Все революционные гражданки крайне уродливы, - писали они, - Допустив столь безобразных баб к защите революции, якобинцы не понимают своих интересов».
Стирка на Сене в непогоду, холод и жару, варка пищи у огромного дымящегося очага, плетенье кружев при сальной тусклой свечке, мытье полов и посуды, сбор отбросов на рассвете, тяготы нищенской жизни не оберегают женской красоты, тем не менее «революционные гражданки», как правило, вовсе не были «чудовищами» и «уродами», как их изображали враждебные журналы и памфлеты. Напротив, Полина Леон обладала миловидным лицом, Лакомб слыла красавицей.
У Клер Лакомб было смуглое лицо уроженки юга. Черные волосы, такие же ресницы и глаза, дерзкий, хорошо очерченный нос, большой рот актрисы, добродушный мягкий подбородок, стройная фигура, театральное изящество движений заставляли даже самых отъявленных врагов «гренадеров в засаленных юбках» признавать красоту лидера женского революционного клуба.
Впервые Клер заметили в жаркий июльский день 1792 года у решетки Законодательного собрания. Неизвестная ораторша нарочито вибрирующим голосом, с подвыванием, выдающим профессиональную актрису, начала читать заготовленную речь, после того, как президент Вьено де Воблан дал ей слово.
- Законодатели! - При этих словах ораторша вскинула голову и решительно оглядела зал. Несмотря на то, что выступление женщины у исторической решетки не было новостью, молодая амазонка сумела заставить себя слушать. Особенно выделилось радикальное заключение ее речи.
- Законодатели! Я - француженка, артистка и сейчас нахожусь без места, но то, что должно было бы повергать меня в отчаяние, наполняет мою душу чистейшей радостью. Так как я не могу прийти на помощь своему отечеству, которые вы объявили в опасности, денежными пожертвованиями, то я хочу отдать ему свою личность. Родившись с мужеством римлянки и с ненавистью к тиранам, я буду счастлива способствовать их уничтожению...
- Пусть все деспоты погибнут до единого!.. Законодатели! Вы объявили отечество в опасности, но этого недостаточно, отнимите власть у того, кто один только виноват в возникновении этой опасности и кто поклялся погубить Францию... Назначьте вождей, к которым мы могли бы питать доверие, произнесите слово, и враги исчезнут.
***
Клер Лакомб родилась 4 августа 1765 года в небольшом провинциальном городе Памье. В ранней юности она стала трагической актрисой и незадолго до революции выступала в сравнительно больших провинциальных театрах Марселя и Лиона. Она играла там главные роли в трагедиях Расина и Корнеля, впрочем, без особого успеха.
Жизнь актрисы не была ни счастливой, ни занимательной. Театр напоминал пестрый балаган, кочующий из города в город. Случалось, актеров приглашали в замки и поместья провинциальной аристократии. Соблазнительная Клер Лакомб обычно имела успех и подвергалась циничным, недвусмысленным преследованьям пресыщенных господ, однако она умела давать отпор в таких случаях.
Едва репертуар истощался и интерес к театру пропадал, заезжую труппу бесцеремонно выгоняли на дорогу - начинались странствия. В промышленных городах, подобных Лиону, театр посещали неотесанные самодовольные новые буржуа. Во время представлений горожане смачно отрыгивали, громко жевали, похрапывали, поругивали актеров, оглушительно хлопали в ладоши. Труппа, в которой служила Клер Лакомб, гастролируя в провинции, останавливалась в гостиницах, вернее, трактирах. Неизменный покачивающийся фонарь освещал вылинявшую вывеску с каким-нибудь наивным средневековым названием вроде «Друзья под золотым дубом», «Кабачок черной коровы» или «Сподвижники святой девы». В таких многолюдных трактирах, с огромной пастью каминов, с низкими сводчатыми потолками, с закоптевшими окнами, живала и Клер Лакомб. Без прикрас проходила там перед артисткой незавидная, голодная жизнь французского простолюдина, напоминавшая ей годы трудного детства.
В 80-х годах XVIII столетия авторитет Бурбонов и дворянства в народе был полностью подорван. В трактирных залах Клер научилась вышучивать и презирать «подлую австриячку, дурня Луи и жуликов-герцогов». Но недовольство, налоги, бедствия увеличивались, и шутки народа превращались в угрозы. 1789 год явился естественной развязкой назревшей народной драмы. Клер воспринимала приход революции как начало небывалой трагедии, более героической и прекрасной, чем все, о чем можно было мечтать доныне. Франция представала ее воображению как величественная сцена, где и она должна была выступить с бурной импровизацией. В 1792 году Лакомб оставила жалкий мишурный балаган, чтоб взойти на исторические подмостки. Покинув полунищих товарищей по профессии, она спешит в Париж. Долгое пребывание в театре наложило на нее к этому времени неизгладимый отпечаток, но под заученным жестом и напыщенной фразой нельзя не разглядеть добродушия, дерзости и упрямства провинциальной мещанки.
В революционной столице у нее нет ни пристанища, ни знакомых. К тому же вышитый кошелечек, старательно запрятанный под лифом, не слишком туго набит луидорами. Но Клер недаром слывет бой-бабой: скитальческая жизнь была ей хорошей школой. Несколько полуграмотных рекомендательных писем друзей привели Клер на парижские окраины. Она нанимает по указанному адресу в предместье каморку, бросает, не раскладывая, ручной багаж под кровать и бежит в город «подышать свободой». На площадях плотники возводят трибуны, а девушки украшают их гирляндами из дубовых листьев. Гипсовая статуя Свободы на площади Революции бела, как чепцы патриоток, город возбужден и весел: близится годовщина 14 июля. В тот же вечер Клер успевает побывать в Конвенте* и якобинском клубе, ночью из старой полосатой юбки она выкраивает трехцветную кокарду и переделывает тафтовое платье средневековой дамы из пьесы Лопе де Веги на костюм амазонки.
14 июля вечером на декорированном пустыре, где тремя годами раньше торчало королевское пугало - Бастилия, - Клер отплясывает патриотические танцы. 10 августа становится днем ее революционного крещения. Пунцовый костюм гражданки Лакомб мелькает в самых опасных местах на Марсовом поле, возле дворца. При штурме Тюильри выстрел пробивает ей руку, но Клер, не замечая раны, продолжает биться.
На следующий день в квартале, где живет «героиня 10 августа», только и разговоров, что о ее мужестве. У Клер завязываются обширные знакомства, находятся друзья; грубоватая простота, живость и красноречие бывшей актрисы привлекают к ней сердца женщин, которые ищут у нее совета. Клер, как никто, умеет урезонить несдержанного мужа или отца какой-нибудь робкой домохозяйки, патриоты побаиваются ее колючего языка, а женщины видят в ней защитницу. 25 августа гражданка Лакомб передает Законодательному собранию гражданский венок, полученный ею за подвиги 10 августа, со словами:
- Господа! Федералисты 83 департаментов почтили меня сегодня утром поднесением гражданского венка, национального шарфа и свидетельства, удостоверяющего, что в день 10 августа я сделала все возможное для торжества Свободы и Равенства. Шарф и почетный отзыв я оставляю у себя, Национальному же собранию я отдаю гражданский венок, который оно вполне заслужило мудростью и патриотизмом, выказанными им посреди этих великих опасностей. Я счастлива, что мне первой удалось выполнить по отношению к французским законодателям долг, который, в сущности, лежит на всяком добром французе, преданном своему отечеству.
Кое-как перебиваясь, Клер продолжает жить на окраинах. Ее все больше поглощает общественная работа, которая для женщин той эпохи возможна прежде всего среди женщин. В 1793 году Лакомб примыкает к популярным среди парижского плебейства народным агитаторам, прозванным жирондистами «бешеными»; политические и социальные взгляды их особенно ей понятны.
Среди людей, шедших за «бешеными», были не только мелкие ремесленники, рабочий люд, интеллигенты, но и представители богемы; художники, которым не на что было купить даже краски, недоедающие, но всегда вдохновенные поэты и нищие, но гордые актеры. Вся эта голытьба влачит незавидное существование. Работа перепадает лишь в дни революционных торжеств, да и то плохо оплачиваемая. Парижанам не до муз и искусства. Изредка только уезжающий на фронт волонтер закажет свой портрет, чтобы оставить жене или родителям, да рьяный патриот купит символическую картину, изображающую полногрудую Свободу, попирающую «гидру тирании». Поэты посвящают революции жаркие, плохо оплачиваемые рифмы, актеры большей частью принуждены подрабатывать, нанимаясь временно то в революционное учреждение, то к лавочникам. Летом в садах, на рынках, переулках они устраивают патриотические представления. Большинство этих людей - пылкие якобинцы, сочувствующие крайним левым.
В кружках «бешеных» Клер Лакомб встретилась с двадцатидвухлетним Жаном-Теофилом Леклерком, молодым журналистом, фанатическим революционером. Несмотря на свою молодость, Леклерк многое пережил и перевидал, его умелые рассказы занимали и волновали Клер.
Леклерк рассказывал ей о дикой тропической красоте островов Гваделупы и Мартиника, где он был после 1789 года. На Мартинике он участвует в восстании цветных рабов, руководит их раскрепощением. Часами Леклерк рисовал Клер жизнь в колониях, мученическую судьбу рабов, обрабатывающих сахарные плантации французов, жестокость и несправедливость рабовладельцев. Новый друг гражданки Лакомб был также и в революционной альпийской армии, расположенной в Лионе - городе тканей.
Живописный Лион был одним из крупнейших промышленных центров Франции, уютной столицей крупной буржуазии. Этот промышленный город дал французской революции не только правых жирондистов, но и крайне левых «бешеных». Ролан и Бриссо были друзьями и верными слугами лионских буржуа*. Леклерк хорошо знал фабричные закоулки, быт и нужды рабочих, бывал в лачугах мелких ремесленников, - это определило его политическое мировоззрение.
В 1793 году Леклерк был уже зрелым революционером. Дружба Клер и Леклерка вскоре перешла в любовь. Весной 1793 года они поселились вместе.
Леклерк помогает Клер в организации «Общества революционных республиканок», пишет сочувственно о женском движении в газетах, выступает с трибуны женского клуба. Близкие ему руководители «бешеных», Жак Ру, Варле, также относятся к Клер Лакомб, Полине Леон и их клубу с интересом единомышленников.
На квартирку «Розы», лишенной всяких безделок и «женских» пустячков, в редкие часы, когда Клер и Леклерк бывают дома, приходят пожилой Жак Ру и подвижной, говорливый юноша Жан Варле. Друзья Клер несхожи между собой. Самолюбивый Варле смешит Клер своей раздражительностью. Жак Ру внушает ей робость и почтенье, он умеет долго молчать, исподлобья рассматривая собеседников, говорит кратко, жестко, - весь его облик напоминает пуританина, честолюбивого, фанатичного, упрямого, однако без умственной ограниченности; стройный Леклерк приобрел в скитаниях нарочитую грубость, наблюдательность и самоуверенность. Однородность политических взглядов скрепляет дружбу Клер с этими людьми.
Третьего апреля 1793 года на заседании якобинского клуба Лакомб в своей речи требует ареста аристократов и их семей. Женский клуб, которым она руководит, ведет яростную кампанию в массах против жирондистов.
Во время антижирондистского восстания 1793 года «революционные гражданки» всю ночь проводят на лестницах Конвента. Они вооружены кинжалами и едва удерживаются, чтобы не избить ненавистных бриссотинцев - виновников голода и поражений на фронтах. В зале заседаний Конвента гул и крики, к которым напряженно прислушиваются «гренадеры» Лакомб.
- Наконец-то изменники ответят народу, гражданки, сегодня мы спасем революцию, - говорят они друг другу.
- Смотрите, вот пустомеля Верньо... Пропустите его, еще не пришло время распороть это сытое брюхо.
Верньо поспешно, мелкими шажками пробегает по лестнице. Женщины не сторонятся, осыпая его ругательствами.
Помимо участия в «походах революции», в женском клубе устраиваются диспуты, обсуждаются все мероприятия Конвента.
Как-то на заседании был поставлен вопрос о полезности и обязанностях женщины при республиканском строе. Председательствует «Роза». Докладчица-швея, горячась, доказывает, ссылаясь на исторические примеры, что «если женщины способны сражаться, то они не менее способны управлять государством». Но это было только желаемое: все попытки Клер Лакомб добиться участия женщин в совещаниях революционного комитета встречают со стороны мужчин самый бесцеремонный отпор. Никаких подлинных прав, кроме права собираться в клубе, посещать и иногда выступать с петициями или приветствиями в Конвенте, кроме права сражаться на улицах и умирать за революцию, в это время у женщин нет. Естественно, что с трибуны женского клуба не раз раздавались чисто феминистические речи и обвинения мужчин в деспотизме. Женщины вспоминают отдаленные времена женского господства в семье, легенды о подвигах Жанны д'Арк, Далилы, Юдифи.
Одновременно с обострением внутрипартийной борьбы ухудшаются и взаимоотношения между «революционными республиканками»: не все из них сочувствуют крайним требованиям «бешеных», многие находятся под обаянием Робеспьера, слепо верят Марату, который незадолго до смерти в своей газете «Друг народа» нападал на «бешеных», своих недавних союзников против жирондистов. 4 июля, утром, Клер Лакомб, шагая из угла в угол своей комнаты, перечитывает статьи Марата, где он называет «бешеных» ложно экзальтированными патриотами.
В том же июле месяце одна из «революционных республиканок» выступила в клубе против друга Клер - Жака Ру, ведшего отчаянную агитацию против спекулянтов, обвиняя его в карьеризме и лживости.
Тринадцатого июля Шарлотта Корде убила Марата. Весть о смерти «друга народа» с искренним отчаянием встретили окраины, и «бешеные» сочли правильным, несмотря на предсмертный маневр Марата против них, откликнуться на горе народа и оплакать великого трибуна, объявив себя его преемниками, - разве не боролись они вместе с ним против попыток богачей создать новую аристократию богатства?
«Революционные республиканки» первые постановили воздвигнуть обелиск погибшему народному вождю. Коммуна колебалась, и 30 июля в церкви св. Евстахия, занятой в то время женским клубом, произошло по этому поводу бурное заседание. Против входной двери в готическом сумрачном зале на возвышении стоял простой узкий стол, за которым сидели председательствующая Клер Лакомб и секретари. Зал был переполнен, за решеткой в полчеловеческого роста толпились «гости». Было шумно и жарко, в кладбищенских аллеях, примыкавших к церкви, ожесточенно споря, жестикулируя, прогуливались санкюлотки. Клер Лакомб встала, театральным жестом поправила красный фригийский колпак и объявила собрание открытым. Зал затих, опоздавшие клубистки, стараясь не шуметь, занимали места и готовились слушать, заранее, впрочем, взбудораженные. Секретарша огласила «протест» против действий Коммуны, медлящей почтить память «друга народа»: «Никто не может помешать нам поставить обелиск, мы не просим ничьего содействия. Марат поддерживал главным образом санкюлотов, санкюлоты хотят увековечить его память».
Одобрив обращение к Коммуне, «революционные республиканки» принялись тут же жертвовать на памятник те жалкие гроши, которые нашлись в обширных карманах их заношенных сборчатых юбок. В день освящения временного деревянного обелиска «революционные республиканки» внушительной процессией двинулись с кладбища св. Евстахия на площадь Карусель. Их обветренные лица отражали предельное удовлетворение, - гордо вытянутые руки поддерживали носилки, на которых находились стул, стол, перо, чернильница и бумага со следами крови Марата.
Однако положение клуба «революционных республиканок» было очень непрочным, якобинцы не без причин считали «общество» Клер Лакомб одной из цитаделей «бешеных». Уже в августе 1793 года Максимилиан Робеспьер раздраженно заявил, что «этому обществу... пора прекратить свое существование... Оно начинает возбуждать смех, давать повод к злостным выходкам».
Зато Леклерк в газете, являвшейся продолжением «Друга народа» Марата, старался воодушевить революционных гражданок: «Благородные женщины, - писал он, - ваше мужество и ваша энергия ставят вас превыше всякой похвалы. Так как низкие интересы не подавили в ваших сердцах естественных чувств, пробуждайте своими речами республиканскую энергию. Вам надлежит бить в набат свободы!»
Осенью 1793 года Теофил Леклерк оставил Клер и женился на Полине Леон. Клер Лакомб мужественно перенесла этот удар. Под влиянием Леклерка она много читала, работала и умственно развивалась, однако разрыв с ним не изменил направления ее деятельности.
В эту пору борьба против «бешеных» усиливается. Демулен травит их, хотя не называет еще имен; враждебность Робеспьера очевидна - он не раз резко критикует Ру с трибуны якобинского клуба. В Конвенте, когда к решетке пытается протиснуться «бешеная» Лакомб, Максимилиан нетерпеливым знаком предлагает председателю не давать ей слова. Он тщетно пытается скрыть свое недовольство клубом «революционных республиканок» под гримасой язвительной насмешки.
Агитация «бешеных» за нормирование цен на необходимые беднякам продукты, за обложение налогами буржуазии и лавочников, предотвращающее накопления крупных капиталов и взвинчивания цен, встречает поддержку среди парижской бедноты. Но якобинцы считают «бешеных» опасными, слишком увлекающимися левыми требованиями, а женский революционный клуб к тому же способным скомпрометировать Гору в массах, на которые она опирается.
Клер Лакомб с трудом удается получить слово и зачитать петицию, обращенную к Конвенту, с требованием осуществления конституции и применения террористических мер против аристократов.
«...Мы явились с тем, чтобы требовать исполнения конституционных законов, - читала Лакомб. - Докажите увольнением всех дворян, что среди вас нет их защитников. Делами докажите всей Франции, что не только для того с большими затратами со всех углов республики собрались сюда посланцы великого народа, чтобы просто разыграть патетическую сцену на Марсовом поле... Недостаточно говорить народу, что счастье его скоро наступит, необходимо, чтобы он мог почувствовать его результаты... Он с негодованием взирает на то, что люди, купающиеся в его золоте и разжиревшие от чистейшей его крови, проповедуют ему воздержание и терпение...
Мы уже не верим в добродетель этих людей, которым теперь приходится хвалить себя самих. Теперь нам мало одних слов... Не бойтесь дезорганизовать армию; чем способнее какой-нибудь злонамеренный генерал, тем настоятельнее его смещение... Вы декретировали заключение под стражу всех подозрительных, но разве этот закон не останется на бумаге, когда исполнение его поручается лицам, которые сами являются подозрительными?.. Вы должны учредить в достаточном числе чрезвычайные суды для того, чтобы патриоты, отправляющиеся на границу, могли сказать:
«Мы спокойны за судьбу своих жен и детей; мы видели, как под мечом закона погибли все внутренние заговорщики».
Едва Лакомб дочитала последние строки петиции, в зале Конвента поднялся долго несмолкаемый сердитый гул. «Общество революционных республиканок» благодаря связи с «бешеными» было скомпрометировано в кругах «умеренных» якобинцев.
Вскоре после этого инцидента был арестован Жак Ру. Секция Гравильеров поспешила опротестовать арест своего вожака. Мелкие буржуа и сочувствующие «умеренным» спекулянты-богатеи, исподтишка оплакивающие жирондистов или короля, узнав, что «изверг» Ру в тюрьме, торжествовали и строчили доносы. Они приписывали своему беспощадному врагу разнообразные пороки: воровство, развращенность, контрреволюционные замыслы, взяточничество, растрату, даже обжорство. Клуб якобинцев большинством голосов выразил Ру порицание.
Желая помочь Ру, «Роза» в качестве председательницы клуба «революционных республиканок» предлагает Конвенту свои услуги для просмотра списков арестованных с тем, чтобы «освободить невинных и наказать виновных». Это требование, внушенное «бешеными», еще больше восстановило против нее Конвент.
В начале сентября Жак Ру был объявлен подозрительным, одновременно в «Обществе революционных республиканок» начался раскол. Клубистка Гобэн, жена умеренного якобинца, женщина сварливая, злоязычная и истеричная, попробовала выступить с злостной критикой Леклерка. В ответ ретивые приверженки «бешеных» исключили «предательницу» из членов «Общества». Гражданка Гобэн надела пышную трехцветную кокарду и поспешила в клуб якобинцев с жалобой.
Всякое обвинение «подозрительного» детища Клер Лакомб встречало у якобинцев сочувствие, и 16 сентября один из секретарей клуба в монастыре св. Якова критиковал «Общество революционных республиканок», вступившее на ложный путь. Ораторы точно условились в этот день доказать, как обширны возможности клеветы и оговоров. Толстый Шабо, бывший монах, гримасничая и хихикая, выступил первым.
- Давно пора, - вскричал он, - сказать всю правду об этих мнимореволюционных женщинах. Я разоблачу их интриги и поражу вас.
Он неопределенно обвинял Лакомб в ее пристрастии к мужчинам-аристократам. Циничные намеки Шабо, несмотря на махровую пошлость, принимались слушателями с явным удовольствием.
- Госпожа Лакомб, ибо ее нельзя признать гражданкой, - продолжал далее Шабо, - и эти женщины позволяли себе нападать на Робеспьера и называть его господином Робеспьером. Я требую, чтобы вы приняли против них решительные меры, я требую, чтобы мы письменно обратились к ним с предложением очистить свое общество от всех имеющихся в его среде интриганок.
Шабо покинул трибуну под звучные аплодисменты. После него заговорил тщедушный, желчный Базир, закончивший свою бесцветную речь следующим предложением, касавшимся главным образом Клер Лакомб, Полины Леон и других «бешеных»:
- Я думаю, что «Общество революционных республиканок» само по себе чисто, но руководится интриганками; я рекомендую обратиться к этим гражданкам с предложением произвести в своей среде основательную чистку и удалить всех тех женщин, которые оказали вредное влияние на деятельность общества.
Последующие ораторы точно так же главной мишенью своих несправедливых нападок избрали председательницу «Общества революционных республиканок». Ее ругали за укрывательство преследуемого «мелкого воришки» Леклерка. Последним взошел на трибуну Ташро, как раз в момент появления «Розы».
- Лакомб суется повсюду; сначала она требовала конституции, всей конституции (обращаю, кстати, ваше внимание на этот лицемерный выпад), затем она хотела подкопаться под конституцию народной воли, под революционные власти, - заявил он.
Выслушав Ташеро, Клер потребовала себе слова. Зал ответил ей неописуемым шумом. Тогда несколько подруг Клер, так называемые «драгуны Лакомб», прорвались в зал и двинулись, потрясая кулаками, на растерявшихся якобинцев, встречавших их бессвязной бранью. С хоров и из-за решетки, отделявшей гостей, неслись крики женщин враждебных «бешеным»: «Долой новую Корде, долой интриганок! » Тщетно председатель собрания Бурдон призывал собравшихся к порядку; потеряв терпение, он даже демонстративно надел шляпу, что значило «закрываю заседание».
Не скоро водворилось спокойствие. Получив возможность говорить, Бурдон сурово обратился к Лакомб, указав ей, что беспорядок вслед за появлением «революционных республиканок» подтверждает правильность выдвинутых ранее обвинений, так как «нарушение порядка в собрании, которому нужно спокойствие для обсуждения вопросов, затрагивающих интересы народа, составляет настоящее преступление против патриотизма».
Едва Клер покинула якобинский клуб, раздались требования ее ареста, но предложение это оставалось непринятым. Собрание удовольствовалось следующей резолюцией:
«1) Обратиться к «революционным республиканкам» с письменным предложением очистить состав своего общества и удалить руководивших ими подозрительных женщин.
2) Обратиться к Комитету общественной безопасности с просьбой арестовать Леклерка, подозрительных женщин и следить за Лакомб, интригующей в пользу аристократии».
На следующий день в квартире Лакомб произвели обыск, и по городу пошли пересуды и измышления об ее аресте. Падкая на сенсационные слушки «Французская газета» поспешила оповестить читателей, что «женщина или девица Лакомб наконец посажена в тюрьму и лишена возможности вредить. Теперь эта революционная вакханка пьет одну только воду. Известно, что она очень любила вино и что она не менее любила хороший стол и мужчин, как об этом свидетельствует дружба между нею, Жаком Ру, Леклерком и К°».
Прочитав эту ловкую клевету, «Роза» вне себя от злости написала следующее опровержение:
«Я докажу вам, что мои руки так же свободны, как и мое тело, так как они с удовольствием изобьют вас палкой, - если вы не возьмете обратно своей лжи».
Гнусные измышления о «революционных республиканках» - испытанное орудие политической борьбы - продолжали занимать Париж. Подобно тому как некогда аристократы и жирондисты клеветали на женщин-революционерок, так теперь якобинцы оговаривали и высмеивали «бешеных» и их клуб на кладбище св. Евстахия. По примеру прошлого бралась под подозрение в первую очередь нравственность клубисток.
Желая обезвредить вонючую клевету, полившуюся со всех сторон, поредевшая армия «революционных республиканок» 18 сентября направила в Конвент требование ареста всех «распутных женщин или аристократок, чтобы вернуть их к добронравию с помощью полезных принудительных работ (в домах заключения) и патриотического чтенья».
Руководитель «бешеных» Ру, естественно, остается неизменным другом своих единомышленниц. Из тюрьмы он пишет «революционным республиканкам», величая их общество «оплотом Свободы, стражем Революции и грозой новоявленных тиранов», Жак Ру напоминает их неоценимые услуги в дни похода на Версаль, когда «они повергли наземь приверженцев Капета и, презрев все опасности, сбросили его с престола». Но похвалы Ру, популярность «революционных республиканок» в недовольных секциях Коммуны и среди рабочего люда - им приговор. Не желая озлоблять предместья накануне процессов «бриссотинцев» и королевы, Робеспьер откладывает репрессии против клуба и оставшихся на свободе «бешеных», но исподволь готовит их гибель.
Это была гнетущая, тяжелая пора для Клер. Эшафот грозил Ру, Леклерку, Варле, отдельные члены «Общества революционных республиканок» изменяют, покидают клуб, распространяя всевозможные небылицы о происходящем в церкви св. Евстахия. Несдержанная, вспыльчивая «Роза» утешается нападками на Робеспьера, которого считает виновником полурасправы с Ру. «Не понимаю, - сердито говорила она, когда речь заходила о «неподкупном», - за что превозносите вы его, теряя рассудок от восхищения, право же, он заурядная личность». Впоследствии это мнение о Максимилиане будет в числе обвинений против «бешеной» Лакомб.
В начале октября «Общество участников 10 августа», щеголявшее своим антифеминизмом, выступило в Конвенте против «антигражданских стремлений якобы революционных женщин». Их обвинения опять-таки были направлены главным образом против гражданки Лакомб и заканчивались требованием роспуска клуба «революционных республиканок».
Доносчикам, по поручению клуба, отвечала ставшая фактически обвиняемой председательница Лакомб: «Вчера, - говорила она, - была сделана попытка ввести вас в заблуждение... Нашлись интриганы, которые посмели уподобить нас разным Медичи, Антуанеттам и какой-нибудь Шарлотте Корде. Правда, природа произвела чудовище, отнявшее у нас «друга народа», но разве Корде принадлежала к нашему обществу?.. Наш пол дал одно лишь чудовище, тогда как в течение последних четырех лет нас предают и убивают бесчисленные чудовища, порожденные мужским полом. Наши права - это права народа, и если нас станут угнетать, мы сумеем оказать сопротивление угнетению».
окончание, примечания в комментариях
#ВеликаяФранцузскаяРеволюция
По изданию:
Г.Серебрякова. Женщины эпохи Французской революции
М.: государственное издательство художественной литературы. 1958. 160 с.
1793 год для революционной Франции начинается неудачами. К Парижу подползает голод, армии на фронтах, обобранные плутами-поставщиками, - босы, некормлены, Соглашательство жирондистов, измены военачальников, инфляция, обогащающая спекулянтов, в страшных тисках сжимают Францию. Четвертый год революции не принес ощутимого облегчения бедняку городских окраин.
На рассвете изможденная домохозяйка мелкого ремесленника, рабочего подмастерья бежит в очередь за хлебом, за мылом, за сахаром и солью. Дома оставшиеся без присмотра некормленые дети отчаянно ревут, и их крик мать чует у дверей булочной, охраняемой вооруженным патрулем, Июньское солнце освещает одну из окраинных улиц революционного Парижа, булочную с покривившейся вывеской, полусонных солдат, поломанное во время одного из «бунтов» стекло витрины и женщин, прислонившихся к стене дома, сидящих на серых уличных тумбах, на узкой мостовой в ожидании ничтожно малой получки хлеба. Ненависть женщин обрушивается на булочника в сером фартуке и всклоченном парике, видимого за грязным стеклом.
- Как богатеет этот проклятый булочник, его жена опять прикупила землю к загородной ферме, - говорит с затаенным бешенством одна из женщин, с полночи дежурящая у пекарни.
- Вчера Ру правильно говорил в Конвенте, - отзывается другая.
- При короле лучше жилось, - ехидно раздается из «хвоста».
- Молчи, - возмущаются несколько голосов.
- Иди выносить горшки аристократов. - Голодные женщины жестко смеются.
Жак Ру, талантливый вождь так называемых «бешеных», 25 июня 1793 года говорил в Конвенте:
- Свобода - пустая иллюзия, если один класс людей может безнаказанно подвергать другой мукам голода. Равенство - пустая иллюзия, если богатый, пользуясь монополией, держит в своих руках власть над жизнью и смертью своих близких. Республика - пустая иллюзия, если контрреволюции изо дня в день оказывают содействие такими ценами на продовольственные продукты, которые непосильны для трех четвертей всех граждан... Чтобы привлечь санкюлотов к революции и конституции, необходимо воспретить коммерческий разбой, который, конечно, надо отличать от чистой торговли, и понизить цену продовольственных продуктов.
Незадолго до этого выступления Ру женщины предместий, среди которых быстро росло влияние «бешеных», устроили митинг протеста против «высасывающих кровь народа» спекулянтов и монополистов. Гражданки прачки тогда же послали депутацию в Конвент. Цены на мыло, щелок, крахмал и синьку возросли столь непомерно, что лишали их всякого заработка. Разбитная, покрасневшая от волнения ораторша в белом тугом чепце, описывая Конвенту бедственное положение прачек, требовала смертной казни для спекулянтов. Ее бурые, вспухшие, венозные руки стискивали перила решетки, будто шею проклятого скупщика, союзника аристократов.
- В скором времени самый бедный класс не в состоянии будет доставать чистого белья, - говорила прачка, - без которого он решительно не может обходиться. Причина этого не в недостатке нужных материалов, они имеются в изобилии, а в действиях скупщиков и спекулянтов, повышающих цены...
В апреле того же 1793 года бывшая актриса Клер Лакомб и шоколадница Полина Леон, одна из пропагандисток «батальонов амазонок», занялись организацией клуба женщин-плебеек. Это было нетрудно, так как гражданки беднейших секций сами стихийно стремились по образцу зажиточных женщин объединиться, чтобы «осознать свое положение, ниспровергнуть врагов и помочь друзьям народа».
Десятого мая «Монитер» сообщает:
«Несколько гражданок явились в секретариат муниципалитета и в соответствии с законом о муниципальной полиции заявили, что они намерены сгруппироваться и образовать общество, в которое доступ будет открыт только женщинам. Целью этого общества является обсуждение средств, способных парализовать замыслы врагов Республики. Оно будет называться «Обществом революционных республиканок» и собираться в якобинской библиотеке на улице Сент-Оноре».
В уставе общества, между прочим, значилось:
«Общество, принимая во внимание, что нельзя отказывать в слове ни одному члену и что молодые гражданки могут, несмотря на самые лучшие намерения, компрометировать общество необдуманными выступлениями, устанавливает для приема в члены общества восемнадцатилетний возраст».
Открытие «Общества революционных республиканок» было торжественным. Несколько сот новых членов клуба - швеи, судомойки, прачки, тряпичницы, жены, матери мелких кустарей, ремесленников, рабочих - привели с собой мужей, братьев, отцов. Некоторые из мужчин скрывали насмешливые улыбочки, другие были полны любопытства, строили догадки, что выйдет из этой затеи. Вместе с матерями увязались дети, их не с кем было оставить дома.
Собравшиеся с воодушевлением пропели несколько революционных песен, немного перевирая мелодию гимна марсельцев - гениального творения Руже де Лиля, недавно покорившего парижан. Председательницей клуба избрали Полину Леон, а секретарем Клер Лакомб, которую женщины окраин знали под кличкой «Красной Розы». С искусством опытной декламаторши секретарша прочла длинный устав, подчеркнув, что нарушение благопристойности и добродетели будет вести к немедленному исключению из общества. Развращенность считалась пороком, присущим только аристократам. Под конец вечера несколько пожилых уважаемых гражданок передали клубу знамя и символическое изображение «Недреманного ока» (Свободы).
В Париже в 1793 году существовало немало женских объединений, но женщины из народа впервые организовали свое общество, что заставило насторожиться всех, кто имел основание бояться народного гнева. Первыми всполошились жирондисты. Ученый либерал Кондорсе под влиянием своей молодой образованной жены считал себя поборником прав женщин. Ему казалось, что мадам Кондорсе, мадам Ролан имели все данные, чтобы быть признанными равными своим мужьям, - поставила же история имя мудрой Аспазии рядом с Периклом, властителем Афин, - но простолюдинки, безграмотные, пахнущие дымной похлебкой, прелыми пеленками, нищетой, в счет не шли.
«Общество революционных республиканок», очень быстро оказавшееся в тесной связи с «бешеными», которые делали центром своей агитации продовольственные трудности, являлось неожиданным и досадным неприятелем правых депутатов-жирондистов. Это понял и Бюзо, слабонервный «возлюбленный» госпожи Ролан.
- Поверьте, - говорил он Манон, - они - потерянные, подобранные в грязи женщины, гнусные потаскушки. Один вид их вызывает тошноту.
Жирондисты заодно с роялистами старались дискредитировать организованных санкюлоток на все лады.
«Все революционные гражданки крайне уродливы, - писали они, - Допустив столь безобразных баб к защите революции, якобинцы не понимают своих интересов».
Стирка на Сене в непогоду, холод и жару, варка пищи у огромного дымящегося очага, плетенье кружев при сальной тусклой свечке, мытье полов и посуды, сбор отбросов на рассвете, тяготы нищенской жизни не оберегают женской красоты, тем не менее «революционные гражданки», как правило, вовсе не были «чудовищами» и «уродами», как их изображали враждебные журналы и памфлеты. Напротив, Полина Леон обладала миловидным лицом, Лакомб слыла красавицей.
У Клер Лакомб было смуглое лицо уроженки юга. Черные волосы, такие же ресницы и глаза, дерзкий, хорошо очерченный нос, большой рот актрисы, добродушный мягкий подбородок, стройная фигура, театральное изящество движений заставляли даже самых отъявленных врагов «гренадеров в засаленных юбках» признавать красоту лидера женского революционного клуба.
Впервые Клер заметили в жаркий июльский день 1792 года у решетки Законодательного собрания. Неизвестная ораторша нарочито вибрирующим голосом, с подвыванием, выдающим профессиональную актрису, начала читать заготовленную речь, после того, как президент Вьено де Воблан дал ей слово.
- Законодатели! - При этих словах ораторша вскинула голову и решительно оглядела зал. Несмотря на то, что выступление женщины у исторической решетки не было новостью, молодая амазонка сумела заставить себя слушать. Особенно выделилось радикальное заключение ее речи.
- Законодатели! Я - француженка, артистка и сейчас нахожусь без места, но то, что должно было бы повергать меня в отчаяние, наполняет мою душу чистейшей радостью. Так как я не могу прийти на помощь своему отечеству, которые вы объявили в опасности, денежными пожертвованиями, то я хочу отдать ему свою личность. Родившись с мужеством римлянки и с ненавистью к тиранам, я буду счастлива способствовать их уничтожению...
- Пусть все деспоты погибнут до единого!.. Законодатели! Вы объявили отечество в опасности, но этого недостаточно, отнимите власть у того, кто один только виноват в возникновении этой опасности и кто поклялся погубить Францию... Назначьте вождей, к которым мы могли бы питать доверие, произнесите слово, и враги исчезнут.
***
Клер Лакомб родилась 4 августа 1765 года в небольшом провинциальном городе Памье. В ранней юности она стала трагической актрисой и незадолго до революции выступала в сравнительно больших провинциальных театрах Марселя и Лиона. Она играла там главные роли в трагедиях Расина и Корнеля, впрочем, без особого успеха.
Жизнь актрисы не была ни счастливой, ни занимательной. Театр напоминал пестрый балаган, кочующий из города в город. Случалось, актеров приглашали в замки и поместья провинциальной аристократии. Соблазнительная Клер Лакомб обычно имела успех и подвергалась циничным, недвусмысленным преследованьям пресыщенных господ, однако она умела давать отпор в таких случаях.
Едва репертуар истощался и интерес к театру пропадал, заезжую труппу бесцеремонно выгоняли на дорогу - начинались странствия. В промышленных городах, подобных Лиону, театр посещали неотесанные самодовольные новые буржуа. Во время представлений горожане смачно отрыгивали, громко жевали, похрапывали, поругивали актеров, оглушительно хлопали в ладоши. Труппа, в которой служила Клер Лакомб, гастролируя в провинции, останавливалась в гостиницах, вернее, трактирах. Неизменный покачивающийся фонарь освещал вылинявшую вывеску с каким-нибудь наивным средневековым названием вроде «Друзья под золотым дубом», «Кабачок черной коровы» или «Сподвижники святой девы». В таких многолюдных трактирах, с огромной пастью каминов, с низкими сводчатыми потолками, с закоптевшими окнами, живала и Клер Лакомб. Без прикрас проходила там перед артисткой незавидная, голодная жизнь французского простолюдина, напоминавшая ей годы трудного детства.
В 80-х годах XVIII столетия авторитет Бурбонов и дворянства в народе был полностью подорван. В трактирных залах Клер научилась вышучивать и презирать «подлую австриячку, дурня Луи и жуликов-герцогов». Но недовольство, налоги, бедствия увеличивались, и шутки народа превращались в угрозы. 1789 год явился естественной развязкой назревшей народной драмы. Клер воспринимала приход революции как начало небывалой трагедии, более героической и прекрасной, чем все, о чем можно было мечтать доныне. Франция представала ее воображению как величественная сцена, где и она должна была выступить с бурной импровизацией. В 1792 году Лакомб оставила жалкий мишурный балаган, чтоб взойти на исторические подмостки. Покинув полунищих товарищей по профессии, она спешит в Париж. Долгое пребывание в театре наложило на нее к этому времени неизгладимый отпечаток, но под заученным жестом и напыщенной фразой нельзя не разглядеть добродушия, дерзости и упрямства провинциальной мещанки.
В революционной столице у нее нет ни пристанища, ни знакомых. К тому же вышитый кошелечек, старательно запрятанный под лифом, не слишком туго набит луидорами. Но Клер недаром слывет бой-бабой: скитальческая жизнь была ей хорошей школой. Несколько полуграмотных рекомендательных писем друзей привели Клер на парижские окраины. Она нанимает по указанному адресу в предместье каморку, бросает, не раскладывая, ручной багаж под кровать и бежит в город «подышать свободой». На площадях плотники возводят трибуны, а девушки украшают их гирляндами из дубовых листьев. Гипсовая статуя Свободы на площади Революции бела, как чепцы патриоток, город возбужден и весел: близится годовщина 14 июля. В тот же вечер Клер успевает побывать в Конвенте* и якобинском клубе, ночью из старой полосатой юбки она выкраивает трехцветную кокарду и переделывает тафтовое платье средневековой дамы из пьесы Лопе де Веги на костюм амазонки.
14 июля вечером на декорированном пустыре, где тремя годами раньше торчало королевское пугало - Бастилия, - Клер отплясывает патриотические танцы. 10 августа становится днем ее революционного крещения. Пунцовый костюм гражданки Лакомб мелькает в самых опасных местах на Марсовом поле, возле дворца. При штурме Тюильри выстрел пробивает ей руку, но Клер, не замечая раны, продолжает биться.
На следующий день в квартале, где живет «героиня 10 августа», только и разговоров, что о ее мужестве. У Клер завязываются обширные знакомства, находятся друзья; грубоватая простота, живость и красноречие бывшей актрисы привлекают к ней сердца женщин, которые ищут у нее совета. Клер, как никто, умеет урезонить несдержанного мужа или отца какой-нибудь робкой домохозяйки, патриоты побаиваются ее колючего языка, а женщины видят в ней защитницу. 25 августа гражданка Лакомб передает Законодательному собранию гражданский венок, полученный ею за подвиги 10 августа, со словами:
- Господа! Федералисты 83 департаментов почтили меня сегодня утром поднесением гражданского венка, национального шарфа и свидетельства, удостоверяющего, что в день 10 августа я сделала все возможное для торжества Свободы и Равенства. Шарф и почетный отзыв я оставляю у себя, Национальному же собранию я отдаю гражданский венок, который оно вполне заслужило мудростью и патриотизмом, выказанными им посреди этих великих опасностей. Я счастлива, что мне первой удалось выполнить по отношению к французским законодателям долг, который, в сущности, лежит на всяком добром французе, преданном своему отечеству.
Кое-как перебиваясь, Клер продолжает жить на окраинах. Ее все больше поглощает общественная работа, которая для женщин той эпохи возможна прежде всего среди женщин. В 1793 году Лакомб примыкает к популярным среди парижского плебейства народным агитаторам, прозванным жирондистами «бешеными»; политические и социальные взгляды их особенно ей понятны.
Среди людей, шедших за «бешеными», были не только мелкие ремесленники, рабочий люд, интеллигенты, но и представители богемы; художники, которым не на что было купить даже краски, недоедающие, но всегда вдохновенные поэты и нищие, но гордые актеры. Вся эта голытьба влачит незавидное существование. Работа перепадает лишь в дни революционных торжеств, да и то плохо оплачиваемая. Парижанам не до муз и искусства. Изредка только уезжающий на фронт волонтер закажет свой портрет, чтобы оставить жене или родителям, да рьяный патриот купит символическую картину, изображающую полногрудую Свободу, попирающую «гидру тирании». Поэты посвящают революции жаркие, плохо оплачиваемые рифмы, актеры большей частью принуждены подрабатывать, нанимаясь временно то в революционное учреждение, то к лавочникам. Летом в садах, на рынках, переулках они устраивают патриотические представления. Большинство этих людей - пылкие якобинцы, сочувствующие крайним левым.
В кружках «бешеных» Клер Лакомб встретилась с двадцатидвухлетним Жаном-Теофилом Леклерком, молодым журналистом, фанатическим революционером. Несмотря на свою молодость, Леклерк многое пережил и перевидал, его умелые рассказы занимали и волновали Клер.
Леклерк рассказывал ей о дикой тропической красоте островов Гваделупы и Мартиника, где он был после 1789 года. На Мартинике он участвует в восстании цветных рабов, руководит их раскрепощением. Часами Леклерк рисовал Клер жизнь в колониях, мученическую судьбу рабов, обрабатывающих сахарные плантации французов, жестокость и несправедливость рабовладельцев. Новый друг гражданки Лакомб был также и в революционной альпийской армии, расположенной в Лионе - городе тканей.
Живописный Лион был одним из крупнейших промышленных центров Франции, уютной столицей крупной буржуазии. Этот промышленный город дал французской революции не только правых жирондистов, но и крайне левых «бешеных». Ролан и Бриссо были друзьями и верными слугами лионских буржуа*. Леклерк хорошо знал фабричные закоулки, быт и нужды рабочих, бывал в лачугах мелких ремесленников, - это определило его политическое мировоззрение.
В 1793 году Леклерк был уже зрелым революционером. Дружба Клер и Леклерка вскоре перешла в любовь. Весной 1793 года они поселились вместе.
Леклерк помогает Клер в организации «Общества революционных республиканок», пишет сочувственно о женском движении в газетах, выступает с трибуны женского клуба. Близкие ему руководители «бешеных», Жак Ру, Варле, также относятся к Клер Лакомб, Полине Леон и их клубу с интересом единомышленников.
На квартирку «Розы», лишенной всяких безделок и «женских» пустячков, в редкие часы, когда Клер и Леклерк бывают дома, приходят пожилой Жак Ру и подвижной, говорливый юноша Жан Варле. Друзья Клер несхожи между собой. Самолюбивый Варле смешит Клер своей раздражительностью. Жак Ру внушает ей робость и почтенье, он умеет долго молчать, исподлобья рассматривая собеседников, говорит кратко, жестко, - весь его облик напоминает пуританина, честолюбивого, фанатичного, упрямого, однако без умственной ограниченности; стройный Леклерк приобрел в скитаниях нарочитую грубость, наблюдательность и самоуверенность. Однородность политических взглядов скрепляет дружбу Клер с этими людьми.
Третьего апреля 1793 года на заседании якобинского клуба Лакомб в своей речи требует ареста аристократов и их семей. Женский клуб, которым она руководит, ведет яростную кампанию в массах против жирондистов.
Во время антижирондистского восстания 1793 года «революционные гражданки» всю ночь проводят на лестницах Конвента. Они вооружены кинжалами и едва удерживаются, чтобы не избить ненавистных бриссотинцев - виновников голода и поражений на фронтах. В зале заседаний Конвента гул и крики, к которым напряженно прислушиваются «гренадеры» Лакомб.
- Наконец-то изменники ответят народу, гражданки, сегодня мы спасем революцию, - говорят они друг другу.
- Смотрите, вот пустомеля Верньо... Пропустите его, еще не пришло время распороть это сытое брюхо.
Верньо поспешно, мелкими шажками пробегает по лестнице. Женщины не сторонятся, осыпая его ругательствами.
Помимо участия в «походах революции», в женском клубе устраиваются диспуты, обсуждаются все мероприятия Конвента.
Как-то на заседании был поставлен вопрос о полезности и обязанностях женщины при республиканском строе. Председательствует «Роза». Докладчица-швея, горячась, доказывает, ссылаясь на исторические примеры, что «если женщины способны сражаться, то они не менее способны управлять государством». Но это было только желаемое: все попытки Клер Лакомб добиться участия женщин в совещаниях революционного комитета встречают со стороны мужчин самый бесцеремонный отпор. Никаких подлинных прав, кроме права собираться в клубе, посещать и иногда выступать с петициями или приветствиями в Конвенте, кроме права сражаться на улицах и умирать за революцию, в это время у женщин нет. Естественно, что с трибуны женского клуба не раз раздавались чисто феминистические речи и обвинения мужчин в деспотизме. Женщины вспоминают отдаленные времена женского господства в семье, легенды о подвигах Жанны д'Арк, Далилы, Юдифи.
Одновременно с обострением внутрипартийной борьбы ухудшаются и взаимоотношения между «революционными республиканками»: не все из них сочувствуют крайним требованиям «бешеных», многие находятся под обаянием Робеспьера, слепо верят Марату, который незадолго до смерти в своей газете «Друг народа» нападал на «бешеных», своих недавних союзников против жирондистов. 4 июля, утром, Клер Лакомб, шагая из угла в угол своей комнаты, перечитывает статьи Марата, где он называет «бешеных» ложно экзальтированными патриотами.
В том же июле месяце одна из «революционных республиканок» выступила в клубе против друга Клер - Жака Ру, ведшего отчаянную агитацию против спекулянтов, обвиняя его в карьеризме и лживости.
Тринадцатого июля Шарлотта Корде убила Марата. Весть о смерти «друга народа» с искренним отчаянием встретили окраины, и «бешеные» сочли правильным, несмотря на предсмертный маневр Марата против них, откликнуться на горе народа и оплакать великого трибуна, объявив себя его преемниками, - разве не боролись они вместе с ним против попыток богачей создать новую аристократию богатства?
«Революционные республиканки» первые постановили воздвигнуть обелиск погибшему народному вождю. Коммуна колебалась, и 30 июля в церкви св. Евстахия, занятой в то время женским клубом, произошло по этому поводу бурное заседание. Против входной двери в готическом сумрачном зале на возвышении стоял простой узкий стол, за которым сидели председательствующая Клер Лакомб и секретари. Зал был переполнен, за решеткой в полчеловеческого роста толпились «гости». Было шумно и жарко, в кладбищенских аллеях, примыкавших к церкви, ожесточенно споря, жестикулируя, прогуливались санкюлотки. Клер Лакомб встала, театральным жестом поправила красный фригийский колпак и объявила собрание открытым. Зал затих, опоздавшие клубистки, стараясь не шуметь, занимали места и готовились слушать, заранее, впрочем, взбудораженные. Секретарша огласила «протест» против действий Коммуны, медлящей почтить память «друга народа»: «Никто не может помешать нам поставить обелиск, мы не просим ничьего содействия. Марат поддерживал главным образом санкюлотов, санкюлоты хотят увековечить его память».
Одобрив обращение к Коммуне, «революционные республиканки» принялись тут же жертвовать на памятник те жалкие гроши, которые нашлись в обширных карманах их заношенных сборчатых юбок. В день освящения временного деревянного обелиска «революционные республиканки» внушительной процессией двинулись с кладбища св. Евстахия на площадь Карусель. Их обветренные лица отражали предельное удовлетворение, - гордо вытянутые руки поддерживали носилки, на которых находились стул, стол, перо, чернильница и бумага со следами крови Марата.
Однако положение клуба «революционных республиканок» было очень непрочным, якобинцы не без причин считали «общество» Клер Лакомб одной из цитаделей «бешеных». Уже в августе 1793 года Максимилиан Робеспьер раздраженно заявил, что «этому обществу... пора прекратить свое существование... Оно начинает возбуждать смех, давать повод к злостным выходкам».
Зато Леклерк в газете, являвшейся продолжением «Друга народа» Марата, старался воодушевить революционных гражданок: «Благородные женщины, - писал он, - ваше мужество и ваша энергия ставят вас превыше всякой похвалы. Так как низкие интересы не подавили в ваших сердцах естественных чувств, пробуждайте своими речами республиканскую энергию. Вам надлежит бить в набат свободы!»
Осенью 1793 года Теофил Леклерк оставил Клер и женился на Полине Леон. Клер Лакомб мужественно перенесла этот удар. Под влиянием Леклерка она много читала, работала и умственно развивалась, однако разрыв с ним не изменил направления ее деятельности.
В эту пору борьба против «бешеных» усиливается. Демулен травит их, хотя не называет еще имен; враждебность Робеспьера очевидна - он не раз резко критикует Ру с трибуны якобинского клуба. В Конвенте, когда к решетке пытается протиснуться «бешеная» Лакомб, Максимилиан нетерпеливым знаком предлагает председателю не давать ей слова. Он тщетно пытается скрыть свое недовольство клубом «революционных республиканок» под гримасой язвительной насмешки.
Агитация «бешеных» за нормирование цен на необходимые беднякам продукты, за обложение налогами буржуазии и лавочников, предотвращающее накопления крупных капиталов и взвинчивания цен, встречает поддержку среди парижской бедноты. Но якобинцы считают «бешеных» опасными, слишком увлекающимися левыми требованиями, а женский революционный клуб к тому же способным скомпрометировать Гору в массах, на которые она опирается.
Клер Лакомб с трудом удается получить слово и зачитать петицию, обращенную к Конвенту, с требованием осуществления конституции и применения террористических мер против аристократов.
«...Мы явились с тем, чтобы требовать исполнения конституционных законов, - читала Лакомб. - Докажите увольнением всех дворян, что среди вас нет их защитников. Делами докажите всей Франции, что не только для того с большими затратами со всех углов республики собрались сюда посланцы великого народа, чтобы просто разыграть патетическую сцену на Марсовом поле... Недостаточно говорить народу, что счастье его скоро наступит, необходимо, чтобы он мог почувствовать его результаты... Он с негодованием взирает на то, что люди, купающиеся в его золоте и разжиревшие от чистейшей его крови, проповедуют ему воздержание и терпение...
Мы уже не верим в добродетель этих людей, которым теперь приходится хвалить себя самих. Теперь нам мало одних слов... Не бойтесь дезорганизовать армию; чем способнее какой-нибудь злонамеренный генерал, тем настоятельнее его смещение... Вы декретировали заключение под стражу всех подозрительных, но разве этот закон не останется на бумаге, когда исполнение его поручается лицам, которые сами являются подозрительными?.. Вы должны учредить в достаточном числе чрезвычайные суды для того, чтобы патриоты, отправляющиеся на границу, могли сказать:
«Мы спокойны за судьбу своих жен и детей; мы видели, как под мечом закона погибли все внутренние заговорщики».
Едва Лакомб дочитала последние строки петиции, в зале Конвента поднялся долго несмолкаемый сердитый гул. «Общество революционных республиканок» благодаря связи с «бешеными» было скомпрометировано в кругах «умеренных» якобинцев.
Вскоре после этого инцидента был арестован Жак Ру. Секция Гравильеров поспешила опротестовать арест своего вожака. Мелкие буржуа и сочувствующие «умеренным» спекулянты-богатеи, исподтишка оплакивающие жирондистов или короля, узнав, что «изверг» Ру в тюрьме, торжествовали и строчили доносы. Они приписывали своему беспощадному врагу разнообразные пороки: воровство, развращенность, контрреволюционные замыслы, взяточничество, растрату, даже обжорство. Клуб якобинцев большинством голосов выразил Ру порицание.
Желая помочь Ру, «Роза» в качестве председательницы клуба «революционных республиканок» предлагает Конвенту свои услуги для просмотра списков арестованных с тем, чтобы «освободить невинных и наказать виновных». Это требование, внушенное «бешеными», еще больше восстановило против нее Конвент.
В начале сентября Жак Ру был объявлен подозрительным, одновременно в «Обществе революционных республиканок» начался раскол. Клубистка Гобэн, жена умеренного якобинца, женщина сварливая, злоязычная и истеричная, попробовала выступить с злостной критикой Леклерка. В ответ ретивые приверженки «бешеных» исключили «предательницу» из членов «Общества». Гражданка Гобэн надела пышную трехцветную кокарду и поспешила в клуб якобинцев с жалобой.
Всякое обвинение «подозрительного» детища Клер Лакомб встречало у якобинцев сочувствие, и 16 сентября один из секретарей клуба в монастыре св. Якова критиковал «Общество революционных республиканок», вступившее на ложный путь. Ораторы точно условились в этот день доказать, как обширны возможности клеветы и оговоров. Толстый Шабо, бывший монах, гримасничая и хихикая, выступил первым.
- Давно пора, - вскричал он, - сказать всю правду об этих мнимореволюционных женщинах. Я разоблачу их интриги и поражу вас.
Он неопределенно обвинял Лакомб в ее пристрастии к мужчинам-аристократам. Циничные намеки Шабо, несмотря на махровую пошлость, принимались слушателями с явным удовольствием.
- Госпожа Лакомб, ибо ее нельзя признать гражданкой, - продолжал далее Шабо, - и эти женщины позволяли себе нападать на Робеспьера и называть его господином Робеспьером. Я требую, чтобы вы приняли против них решительные меры, я требую, чтобы мы письменно обратились к ним с предложением очистить свое общество от всех имеющихся в его среде интриганок.
Шабо покинул трибуну под звучные аплодисменты. После него заговорил тщедушный, желчный Базир, закончивший свою бесцветную речь следующим предложением, касавшимся главным образом Клер Лакомб, Полины Леон и других «бешеных»:
- Я думаю, что «Общество революционных республиканок» само по себе чисто, но руководится интриганками; я рекомендую обратиться к этим гражданкам с предложением произвести в своей среде основательную чистку и удалить всех тех женщин, которые оказали вредное влияние на деятельность общества.
Последующие ораторы точно так же главной мишенью своих несправедливых нападок избрали председательницу «Общества революционных республиканок». Ее ругали за укрывательство преследуемого «мелкого воришки» Леклерка. Последним взошел на трибуну Ташро, как раз в момент появления «Розы».
- Лакомб суется повсюду; сначала она требовала конституции, всей конституции (обращаю, кстати, ваше внимание на этот лицемерный выпад), затем она хотела подкопаться под конституцию народной воли, под революционные власти, - заявил он.
Выслушав Ташеро, Клер потребовала себе слова. Зал ответил ей неописуемым шумом. Тогда несколько подруг Клер, так называемые «драгуны Лакомб», прорвались в зал и двинулись, потрясая кулаками, на растерявшихся якобинцев, встречавших их бессвязной бранью. С хоров и из-за решетки, отделявшей гостей, неслись крики женщин враждебных «бешеным»: «Долой новую Корде, долой интриганок! » Тщетно председатель собрания Бурдон призывал собравшихся к порядку; потеряв терпение, он даже демонстративно надел шляпу, что значило «закрываю заседание».
Не скоро водворилось спокойствие. Получив возможность говорить, Бурдон сурово обратился к Лакомб, указав ей, что беспорядок вслед за появлением «революционных республиканок» подтверждает правильность выдвинутых ранее обвинений, так как «нарушение порядка в собрании, которому нужно спокойствие для обсуждения вопросов, затрагивающих интересы народа, составляет настоящее преступление против патриотизма».
Едва Клер покинула якобинский клуб, раздались требования ее ареста, но предложение это оставалось непринятым. Собрание удовольствовалось следующей резолюцией:
«1) Обратиться к «революционным республиканкам» с письменным предложением очистить состав своего общества и удалить руководивших ими подозрительных женщин.
2) Обратиться к Комитету общественной безопасности с просьбой арестовать Леклерка, подозрительных женщин и следить за Лакомб, интригующей в пользу аристократии».
На следующий день в квартире Лакомб произвели обыск, и по городу пошли пересуды и измышления об ее аресте. Падкая на сенсационные слушки «Французская газета» поспешила оповестить читателей, что «женщина или девица Лакомб наконец посажена в тюрьму и лишена возможности вредить. Теперь эта революционная вакханка пьет одну только воду. Известно, что она очень любила вино и что она не менее любила хороший стол и мужчин, как об этом свидетельствует дружба между нею, Жаком Ру, Леклерком и К°».
Прочитав эту ловкую клевету, «Роза» вне себя от злости написала следующее опровержение:
«Я докажу вам, что мои руки так же свободны, как и мое тело, так как они с удовольствием изобьют вас палкой, - если вы не возьмете обратно своей лжи».
Гнусные измышления о «революционных республиканках» - испытанное орудие политической борьбы - продолжали занимать Париж. Подобно тому как некогда аристократы и жирондисты клеветали на женщин-революционерок, так теперь якобинцы оговаривали и высмеивали «бешеных» и их клуб на кладбище св. Евстахия. По примеру прошлого бралась под подозрение в первую очередь нравственность клубисток.
Желая обезвредить вонючую клевету, полившуюся со всех сторон, поредевшая армия «революционных республиканок» 18 сентября направила в Конвент требование ареста всех «распутных женщин или аристократок, чтобы вернуть их к добронравию с помощью полезных принудительных работ (в домах заключения) и патриотического чтенья».
Руководитель «бешеных» Ру, естественно, остается неизменным другом своих единомышленниц. Из тюрьмы он пишет «революционным республиканкам», величая их общество «оплотом Свободы, стражем Революции и грозой новоявленных тиранов», Жак Ру напоминает их неоценимые услуги в дни похода на Версаль, когда «они повергли наземь приверженцев Капета и, презрев все опасности, сбросили его с престола». Но похвалы Ру, популярность «революционных республиканок» в недовольных секциях Коммуны и среди рабочего люда - им приговор. Не желая озлоблять предместья накануне процессов «бриссотинцев» и королевы, Робеспьер откладывает репрессии против клуба и оставшихся на свободе «бешеных», но исподволь готовит их гибель.
Это была гнетущая, тяжелая пора для Клер. Эшафот грозил Ру, Леклерку, Варле, отдельные члены «Общества революционных республиканок» изменяют, покидают клуб, распространяя всевозможные небылицы о происходящем в церкви св. Евстахия. Несдержанная, вспыльчивая «Роза» утешается нападками на Робеспьера, которого считает виновником полурасправы с Ру. «Не понимаю, - сердито говорила она, когда речь заходила о «неподкупном», - за что превозносите вы его, теряя рассудок от восхищения, право же, он заурядная личность». Впоследствии это мнение о Максимилиане будет в числе обвинений против «бешеной» Лакомб.
В начале октября «Общество участников 10 августа», щеголявшее своим антифеминизмом, выступило в Конвенте против «антигражданских стремлений якобы революционных женщин». Их обвинения опять-таки были направлены главным образом против гражданки Лакомб и заканчивались требованием роспуска клуба «революционных республиканок».
Доносчикам, по поручению клуба, отвечала ставшая фактически обвиняемой председательница Лакомб: «Вчера, - говорила она, - была сделана попытка ввести вас в заблуждение... Нашлись интриганы, которые посмели уподобить нас разным Медичи, Антуанеттам и какой-нибудь Шарлотте Корде. Правда, природа произвела чудовище, отнявшее у нас «друга народа», но разве Корде принадлежала к нашему обществу?.. Наш пол дал одно лишь чудовище, тогда как в течение последних четырех лет нас предают и убивают бесчисленные чудовища, порожденные мужским полом. Наши права - это права народа, и если нас станут угнетать, мы сумеем оказать сопротивление угнетению».
окончание, примечания в комментариях
#ВеликаяФранцузскаяРеволюция