историки наши и не наши: Матьез, Лефевр и Ричард Кобб
Виктор Моисеевич Далин
О НОВЫХ РАБОТАХ РИЧАРДА КОББА
Французский ежегодник 1973
Еще в 1901 г. Альфонс Олар, глава буржуазно-либеральной школы, опубликовал свой лучший труд «Политическая история Великой французской революции», в которой ее социальной история не было уделено никакого места. Но в том же 1901 г. началась публикация четырехтомной «Социалистической истории Французской революции» Жана Жореса, которая явилась первой попыткой социальной интерпретации революции. Этот труд Жореса, ставшего вскоре председателем комиссии по изучению экономической истории революции, оказал значительное влияние на двух наиболее видных историков Французской революции в XX в. - Альбера Матьеза (1874-1932 гг.) и Жоржа Лефевра (1874-1959 гг.).
Альбер Матьез, выходец из небогатой крестьянской семьи, благодаря своему изумительному трудолюбию и страстной увлеченности историей революции, очень быстро прошел первые ступени университетской карьеры. Уже в 1904 г. он защищал докторскую диссертацию о «Теофилантропии и декадном культе». Один из талантливейших учеников Олара, он на первых порах шел по стопам своего учителя, занимаясь в тот период ожесточенной борьбы с клерикализмом в Третьей республике по преимуществу (до 1910 г.) религиозной историей революции.
Именно эта вражда к капиталистическому обществу, ненависть к парламентской коррупции Третьей республики, к «торгашам справа и слева», социалистические убеждения и связанные с этим различные исторические оценки и обусловили, на наш взгляд, разрыв между Матьезом и Оларом, создание в 1907-1908 гг. «Общества робеспьеристских исследований» и матьезовского журнала «Annales Revolutionaries». Этот разрыв дорого обошелся Матьезу: двери Сорбонны были для него закрыты; вплоть до 1926 г. он вынужден был преподавать в провинциальных, второстепенных университетах (Безансон, Дижон). - ну да, свобода же научных точек зрения Когда в 1911 г. издатель выдвинул его книгу «Рим и конституционное духовенство во время Учредительного собрания» на соискание премии Академии наук, он с горечью писал тому же Пеги: «...Я боюсь, что под куполом (Академии. - В.Д.) мои работы рассматриваются как разрушительные. Они действительно, разрушительны по отношению к чудовищным ошибкам, накопленным на протяжении многих лет историками-предпринимателями, без знаний и убеждений. Если в глазах Академии преступление искать истину и полностью ее высказывать, я не стану настаивать и буду продолжать шествовать в одиночестве. Время возьмет свое, и если меня не понимают сегодня, то поймут завтра. Я буду ждать». …Матьез читал публичный курс «Парламентская коррупция при терроре», привлекший много слушателей и легший позднее в основу его известной книги. Ее мишенью были не только дельцы, депутаты Конвента, но и парламентарии современной ему Франции.
Годы войны многое объяснили Матьезу в социально-экономической политике Конвента, вызванной инфляцией и дороговизной. Большое влияние оказала на Матьеза Октябрьская революция. Когда он узнал о высокой оценке, которую Ленин давал якобинизму, он пришел в восторг. Близко его знавший Морис Домманже вспоминает, что чтение ленинских «Очередных задач Советской власти» (написанных в 1918 г. - В.Д.) явилось для него откровением. Сходство проблем, которые революция ставила перед обеими великими странами, несмотря на 125-летний интервал, его поразило. Тогда он взялся за написание «Большевизма и якобинизма», переиздание «Социального вопроса во время Французской революции», за второе аннотированное издание «Социалистической истории Французской революции» Жореса. 20-е годы были лучшим периодом в научной деятельности Матьеза, когда он в наибольшей мере испытывал на себе влияние марксизма. Несмотря на все свои робеспьеристские преувеличения, он в это время яснее, чем кто-либо из его предшественников, вскрывал социальные корни борьбы между жирондистами и монтаньярами. К тому времени Матьез добился мирового признания, и в 1926 г. он был привлечен для «чтения курса» в Сорбонне, но заведование кафедрой так и не было доверено этому «профессору с пикой». 26 февраля 1932 г. Матьез, «пламенный историк пламенной революции», скончался на кафедре во время занятий.
Председателем «Общества робеспьеристских исследований» и редактором журнала стал Жорж Лефевр. Жизненный его путь несколько отличался от матьезовского. Внук ткача, уроженец промышленного Севера, социалист с ранних лет и притом близкий к гедистскому направлению, Ж.Лефевр долгое время преподавал в провинциальных лицеях. Только в 1904 г. он начал работу над докторской диссертацией (его одногодок, Матьез, в это время ее уже защитил) «Крестьяне департамента Нор» - тема, избранная под влиянием Жореса и И.В.Лучицкого, которого Лефевр высоко ценил. Работа над этой диссертацией отняла у ученого 20 лет жизни - и только в 1924 г., в 50-летнем возрасте, он ее защитил. Но она сразу получила почти восторженное признание. Крупнейший знаток социально-экономической истории, известный бельгийский историк Анри Пиренн назвал ее «жемчужиной французской историографии». Очень положительный отзыв о книге дал А.Матьез; высоко оценили ее и советские историки. Выбор темы был не случаен для Лефевра - с самого начала его интересовала экономическая история, особенно история аграрных отношений, что его явно отличало от Матьеза, у которого не было специально экономических исследований.
Как и Матьез, Лефевр придерживался последовательных демократически-социалистических убеждений. С 1935 г. он преподавал в Париже и стал заведующим кафедрой истории Великой французской революции. Лефевр был убежденным сторонником Народного фронта. Один из его слушателей, о котором мы будем говорить дальше, Р. Кобб, вспоминает о преисполненных энтузиазмом битком набитых студенческих аудиториях, восторженно слушавших в эти годы лекции Лефевра. В годы войны он - убежденный враг нацизма. Брат его, географ Теодор Лефевр, был зверски казнен - обезглавлен!- гитлеровцами. Позднее, когда Лефевру предлагали стать членом Академии наук, он категорически отклонил это предложение, мотивируя свой отказ тем, что он не хочет находиться вместе с теми, кто «убивал его брата», с коллаборационистами, которых было немало в составе Академии.
…под влиянием марксизма, благодаря Матьезу и Лефевру, а также их многочисленным ученикам и единомышленникам, научное изучение Французской революции в первой половине XX в. ушло далеко вперед по сравнению с оларовской «Политической историей». Как же развивается французская историография Великой французской революции во второй половине нашего века, особенно после смерти Лефевра? О некоторых положительных итогах и некоторых тревожных явлениях нам хотелось бы рассказать как раз в связи с новыми работами Ричарда Кобба.
* * *
В историографии Великой французской революции во второй половине XX в. значительным событием явилось почти одновременное появление трех больших монографий, посвященных изучению роли городских народных низов в революции. В 1958 г. вышла монография Альбера Собуля «Парижские санкюлоты во II году. Народное движение и Революционное правительство», получившая сразу общее признание. В 1959 г. появилась книга Джорджа Рюде «Толпа во французской революции». В 1961-1963 гг. было опубликовано двухтомное исследование Ричарда Кобба «Революционные армии. Орудие террора в департаментах. Апрель 1793 - флореаль II года». Все три монографии были связаны единством тематики, стремлением изучать историю революции не «сверху», а «снизу»; все три автора в той или иной степени были учениками Жоржа Лефевра...
При всей близости позиций трех историков методологические различия между ними обозначились давно.
…В начале 50-х годов Р.Кобб целиком сосредоточился на исследовательской деятельности. Он вернулся к теме, подсказанной ему Кароном и Лефевром, и стал изучать вопрос о роли эбертистов в парижском народном движении. Он работал параллельно с Альбером Собулем. Оба пришли к одинаковому выводу - не Эбер и эбертисты были «стартером» движения, не они его организовывали. Собуль посвятил свою диссертацию совершенно «автономному», отнюдь не эбертистскому движению парижских санкюлотов, руководимому секциями и Парижской Коммуной, и его монография открыла в известной мере новую страницу в историографии Французской революции. Р.Кобб сосредоточил свое внимание на одном из эпизодов этого народного движения, на Революционных армиях, созданных в результате сентябрьского натиска 1793 г. в Париже и в ряде других городских центров. Изучая эти Революционные армии, Р.Кобб проявил исключительное трудолюбие и необычайную любознательность.
Но уже и в этих лучших работах Р.Кобба можно проследить ряд отличительных особенностей в понимании задач истории, в оценке революции и ряда коренных вопросов ее развития. О них Кобб рассказал и сам в некрологе Ж.Лефевра, появившемся в 1960 г. То, в чем он упрекал Лефевра и в чем с ним не соглашался, как раз и было ахиллесовой пятой самого Кобба. Главной слабостью Лефевра он считал его «стремление, как и у большинства французских историков, к синтезу». В противоположность этому Кобб и тогда проявлял крайнюю ненависть к тому, что он называл «социологией» (видя в ней «главного врага истории»), к обобщениям, к попыткам создания «научной истории», к поискам каких бы то ни было закономерностей в истории. Кобб уже тогда ставил в вину Лефевру то, что он считал существование классовой борьбы во Франции XVIII в. «исторической реальностью». Кобб называл его «наивным человеком», потому что Лефевр «верил в исторический прогресс». При всем своем громадном уважении в Лефевру как историку он считал его все же устарелым французским республиканцем, своеобразным «неоякобинцем». Он с сожалением подчеркивал, что в последние годы своей жизни Лофевр становился все более «догматичным» по отношению к Робеспьеру. Как признает сам Кобб, «Лефевр ненавидел легкомыслие, которое приводило его в бешенство, и никогда не прощал мне высмеивание санкюлотов и богохульство в отношении Робеспьера».
…В 1963 г., как раз в год выхода «Революционных армий», Р.Кобб опубликовал в «Annales Historiques» исключительно теплый некролог о Я.М.Захере, отмечая при этом свою «признательность и благодарность по отношению к народу, которым мы гордимся..., советскому народу, бывшему нашим великим союзником в годы борьбы против фашизма». Вотт так. Лишнее подтверждение "изолированности и неактуальности" советской исторической науки.
…Вышедшие почти через десять лет после «Революционных армий», книги …оставляют совершенно иное впечатление. Прежде всего в структуре обеих книг сказался свойственный Коббу «импрессионизм». «Мой предмет хаотичен, - признает он сам, - и я хочу писать о нем хаотически»; это больше всего соответствует «моему несистематическому уму». - А вы тут со своей "научной терминологией".
Прежде всего Кобб резко меняет тематику своего исследования и откровенно объясняет причину этого изменения: «Политическая история Французской революции не скучна, она бесконечно увлекательна и является открытым полем для новых исследований... Дело не во Французской революции, а во мне самом. Я не могу больше проявлять прежний энтузиазм к внутренней истории двух Комитетов - я слишком долго жил ею - и я нахожу гораздо более привлекательным, даже на высшем уровне, термидорианский период прежде всего потому, что он страшно анархичен и дезорганизован... Периоды слабого правительства, очень близкого к анархии, гораздо более привлекательный объект исторического исследования, чем периоды действенного и твердого правительства. Самое привлекательное - это периоды слабого правительства, наступающие немедленно после периодов твердого управления». Попутно Кобб выясняет, что привлекало его раньше к теме Революционных армий: «Главная тема моих «Революционных армий» - это беспомощность даже самого хваленого Революционного правительства перед лицом хорошо организованных групп давления». Даже крепкое Революционное правительство оказывается «пленником и заложником местных незначительных должностных лиц». Кобб не анализирует классовые пружины этого конфликта - давление крепкого крестьянства на местные органы управления с тем, чтобы удержать хлеб от централизованного распределения. Теперь для него все сводится к конфликту местных, «полуанархических» властей, которым он явно сочувствует, с централизованным государством. Классовый конфликт, который так ясно вскрывали Матьез и Лефевр и который раньше видел и сам Кобб, исчез, и исторический свет и тени расположены сейчас совершенно неверно; скрыт острый конфликт между голодающим городом, армией, сражающейся за республику, и зажиточной деревней с ее «хлебной забастовкой».
Изменение тематики исследования связано не только с интересом Кобба к «слабым» правительствам. Мы помним о той неприязни, которую он проявлял к Робеспьеру и «неоякобинской часовне», вызывавшей его споры с Лефевром и достаточно ясно сказавшейся в «Революционных армиях». Но тогда он способен был все же объективно признавать роль Робеспьера, хотя бы в вопросе о создании этих армий. Сейчас его отношение к Робеспьеру и Революционному правительству лишено и тени какой бы то ни было исторической объективности. Кобб согласился с мнением рецензента «Times Literary Supplement», что его главная слабость как историка в том, что он неспособен проявлять симпатии к людям, которые стремятся к власти независимо от того, руководствуются ли они добрыми или злыми мотивами. Но он не собирается смягчать эту свою позицию: «Я еще готов, - пишет Кобб, - понять тех, кем руководит желание осуществлять зло ..., но я должен сознаться в своем крайнем отвращении к Робеспьеру, не только из-за того, что он делал, из-за того, что он так скучно и вымученно говорил, но и потому, что он представляет собой фарисейство, самодовольство, упрямство, отсутствие понимания других людей и пуританизм». - Каждый принимает и извиняет в качестве первопричины поступков, то, что ближе лично ему. Власть, богатство, «желание осуществлять зло». Общечеловеческие ценности.
В своей запальчивости Кобб настолько далек от объективности, что даже к Бареру проявляет гораздо больше симпатии и противопоставляет его Робеспьеру: «Барер гораздо более удачливый революционер, - и пусть нам будем позволено это сказать, - гораздо более приятный человек, чем Робеспьер, и к тому же он дожил до 40-х годов». Барер, в самом деле, дожил до 1841 г. и пережил почти на полвека Максимильена Робеспьера. Даже 9 термидора Кобб ставит в вину Робеспьеру - он видит в нем сознательное «политическое самоубийство» и именно в этой связи противопоставляет ему «удачливого» Барера.
Отметим попутно, что, хотя Кобб никак не может обвинить в «холодной кровожадности» Бабефа (он сам ссылается на его знаменитое письмо в июле 1789 г.), он не проявляет ни малейшего интереса, никакой симпатии к этому движению «равных», называя его «бессмысленным», совершенно лишенным связей с народом. «В нем не было ничего «народного», хотя Бабеф и его друзья были благосклонно расположены к тому, чтобы использовать народ как пушечное мясо, с тем чтобы завоевать путем кровавого переворота революционную диктатуру»; «Руссо так же бесполезен для понимания санкюлотов, как и Бабеф»; «заговор равных до наших дней продолжает надоедать историкам». С тем самым «легкомыслием», которое, как вспоминает сам Кобб, приводило в бешенство Ж.Лефевра, он пишет в связи с книгой Э.Гобсбаума «The Primitive Rebels» - «бандиты (в отличие от Бабефа) никогда не бывают скучны».
Неприязнь Кобба к Робеспьеру была известна и раньше, она приняла только сейчас совершенно невероятные формы. Но самое характерное для его новых работ - это пересмотр взглядов на санкюлотское движение, на его роль и значение в революции. Кобб считает, что только изучение событий III года и всего последующего полного упадка народного движения дает объяснение того, чем же являлось это движение - в своей последней книге Кобб неизменно берет это слово в кавычки - во II году. Вопрос вовсе не в том, почему санкюлотское движение потерпело неудачу, почему оно пришло в упадок в 1795 г., как раз тогда, когда оно набирало полную силу в Англии. Вопрос в том, «в силу какого чуда» санкюлотам удалось, «хотя бы временно и частично, добиться успеха». История народных движений вообще - это «история неудач, разочарования и безнадежности», их отличает «половинчатость, непоследовательность, бесконечная дробность». И если во II году народному движению на короткий промежуток времени удалось добиться успеха, то это - «случайность», обусловленная войной.
Самый термин «санкюлот»,- которым раньше Кобб неизменно пользовался,- способен только «вводить в заблуждение», это «неуловимое и скользкое понятие», оно может быть полезно «для интеллектуальных упражнений, но оно способно привести только к дурно написанной истории». По мнению Кобба, санкюлотов никак нельзя определить по их классовой принадлежности; у них нет единой социальной или политической программы, их отличает «крайний индивидуализм и большая доля анархии». Только в этом он видит «квинтэссенцию» санкюлотизма.
«Санкюлотское движение является исторической абстракцией» - таков его заключительный вывод. В такой же мере «чрезвычайно преувеличен и упрощен, в смысле классовой характеристики политических методов и программы, конфликт между санкюлотами и Революционным правительством. Сами санкюлоты и не знали, что они вступили в такой конфликт. Не представляя собой никакой политической, экономической или социальной общности, могли ли санкюлоты представлять хотя бы мимолетную угрозу для Революционного правительства? Разумеется, они никогда об этом и не думали».
Можно было бы сказать, что в этих замечаниях Кобба есть какая-то доля истины - конфликт между «якобинцами» и «санкюлотами» иногда толкуется слишком прямолинейно, и во всяком случае, несмотря на все противоречия, между ними не произошло разрыва. Якобинцы продолжали оставаться «якобинцами с народом». Но за критическими замечаниями Кобба стоит по существу нечто гораздо большее - он вообще отрицает самостоятельную роль народных масс даже в те исторические эпохи, когда им, но ленинскому определению, удавалось наложить свой отпечаток на ход исторического развития. Кобб усиленно подчеркивает, что и в парижском санкюлотском движении II года, которое он все же рассматривает как счастливое исключение, участвовали только представители ничтожного меньшинства, «элиты»...
А целое читайте, граждане, сами. Оцените Далина-критика.
На сайте ФЕ есть статья А.В.Гордона "Советские историки и «прогрессивные ученые» Запада (история с Ричардом Коббом)", 2007. Не скажу из вежливости, что мне лично это напоминает по тону и манере изложения. Но пусть будет ссылка, мы не они, нам бояться нечего.
Подготовил Мишка-Очевидец=caffe_junot 27.09.2011
Еще одна работа В.М.Далина - "Пути и перепутья Ричарда Кобба" (альт.ссылка)
(20.05.1917, Essex, - 15.01.1996, Abingdon)
Островитяне его не очень-то жалуют, даже в вику не нашли что поместить. Не говоря уже об оцифровке книг.
Вот некролог.
Вот список трудов (основных или всех?..)
Тут фотка.
#нашиисторики #боизаисторию #ВеликаяФранцузскаяРеволюция
О НОВЫХ РАБОТАХ РИЧАРДА КОББА
Французский ежегодник 1973
Еще в 1901 г. Альфонс Олар, глава буржуазно-либеральной школы, опубликовал свой лучший труд «Политическая история Великой французской революции», в которой ее социальной история не было уделено никакого места. Но в том же 1901 г. началась публикация четырехтомной «Социалистической истории Французской революции» Жана Жореса, которая явилась первой попыткой социальной интерпретации революции. Этот труд Жореса, ставшего вскоре председателем комиссии по изучению экономической истории революции, оказал значительное влияние на двух наиболее видных историков Французской революции в XX в. - Альбера Матьеза (1874-1932 гг.) и Жоржа Лефевра (1874-1959 гг.).
Альбер Матьез, выходец из небогатой крестьянской семьи, благодаря своему изумительному трудолюбию и страстной увлеченности историей революции, очень быстро прошел первые ступени университетской карьеры. Уже в 1904 г. он защищал докторскую диссертацию о «Теофилантропии и декадном культе». Один из талантливейших учеников Олара, он на первых порах шел по стопам своего учителя, занимаясь в тот период ожесточенной борьбы с клерикализмом в Третьей республике по преимуществу (до 1910 г.) религиозной историей революции.
Именно эта вражда к капиталистическому обществу, ненависть к парламентской коррупции Третьей республики, к «торгашам справа и слева», социалистические убеждения и связанные с этим различные исторические оценки и обусловили, на наш взгляд, разрыв между Матьезом и Оларом, создание в 1907-1908 гг. «Общества робеспьеристских исследований» и матьезовского журнала «Annales Revolutionaries». Этот разрыв дорого обошелся Матьезу: двери Сорбонны были для него закрыты; вплоть до 1926 г. он вынужден был преподавать в провинциальных, второстепенных университетах (Безансон, Дижон). - ну да, свобода же научных точек зрения Когда в 1911 г. издатель выдвинул его книгу «Рим и конституционное духовенство во время Учредительного собрания» на соискание премии Академии наук, он с горечью писал тому же Пеги: «...Я боюсь, что под куполом (Академии. - В.Д.) мои работы рассматриваются как разрушительные. Они действительно, разрушительны по отношению к чудовищным ошибкам, накопленным на протяжении многих лет историками-предпринимателями, без знаний и убеждений. Если в глазах Академии преступление искать истину и полностью ее высказывать, я не стану настаивать и буду продолжать шествовать в одиночестве. Время возьмет свое, и если меня не понимают сегодня, то поймут завтра. Я буду ждать». …Матьез читал публичный курс «Парламентская коррупция при терроре», привлекший много слушателей и легший позднее в основу его известной книги. Ее мишенью были не только дельцы, депутаты Конвента, но и парламентарии современной ему Франции.
Годы войны многое объяснили Матьезу в социально-экономической политике Конвента, вызванной инфляцией и дороговизной. Большое влияние оказала на Матьеза Октябрьская революция. Когда он узнал о высокой оценке, которую Ленин давал якобинизму, он пришел в восторг. Близко его знавший Морис Домманже вспоминает, что чтение ленинских «Очередных задач Советской власти» (написанных в 1918 г. - В.Д.) явилось для него откровением. Сходство проблем, которые революция ставила перед обеими великими странами, несмотря на 125-летний интервал, его поразило. Тогда он взялся за написание «Большевизма и якобинизма», переиздание «Социального вопроса во время Французской революции», за второе аннотированное издание «Социалистической истории Французской революции» Жореса. 20-е годы были лучшим периодом в научной деятельности Матьеза, когда он в наибольшей мере испытывал на себе влияние марксизма. Несмотря на все свои робеспьеристские преувеличения, он в это время яснее, чем кто-либо из его предшественников, вскрывал социальные корни борьбы между жирондистами и монтаньярами. К тому времени Матьез добился мирового признания, и в 1926 г. он был привлечен для «чтения курса» в Сорбонне, но заведование кафедрой так и не было доверено этому «профессору с пикой». 26 февраля 1932 г. Матьез, «пламенный историк пламенной революции», скончался на кафедре во время занятий.
Председателем «Общества робеспьеристских исследований» и редактором журнала стал Жорж Лефевр. Жизненный его путь несколько отличался от матьезовского. Внук ткача, уроженец промышленного Севера, социалист с ранних лет и притом близкий к гедистскому направлению, Ж.Лефевр долгое время преподавал в провинциальных лицеях. Только в 1904 г. он начал работу над докторской диссертацией (его одногодок, Матьез, в это время ее уже защитил) «Крестьяне департамента Нор» - тема, избранная под влиянием Жореса и И.В.Лучицкого, которого Лефевр высоко ценил. Работа над этой диссертацией отняла у ученого 20 лет жизни - и только в 1924 г., в 50-летнем возрасте, он ее защитил. Но она сразу получила почти восторженное признание. Крупнейший знаток социально-экономической истории, известный бельгийский историк Анри Пиренн назвал ее «жемчужиной французской историографии». Очень положительный отзыв о книге дал А.Матьез; высоко оценили ее и советские историки. Выбор темы был не случаен для Лефевра - с самого начала его интересовала экономическая история, особенно история аграрных отношений, что его явно отличало от Матьеза, у которого не было специально экономических исследований.
Как и Матьез, Лефевр придерживался последовательных демократически-социалистических убеждений. С 1935 г. он преподавал в Париже и стал заведующим кафедрой истории Великой французской революции. Лефевр был убежденным сторонником Народного фронта. Один из его слушателей, о котором мы будем говорить дальше, Р. Кобб, вспоминает о преисполненных энтузиазмом битком набитых студенческих аудиториях, восторженно слушавших в эти годы лекции Лефевра. В годы войны он - убежденный враг нацизма. Брат его, географ Теодор Лефевр, был зверски казнен - обезглавлен!- гитлеровцами. Позднее, когда Лефевру предлагали стать членом Академии наук, он категорически отклонил это предложение, мотивируя свой отказ тем, что он не хочет находиться вместе с теми, кто «убивал его брата», с коллаборационистами, которых было немало в составе Академии.
…под влиянием марксизма, благодаря Матьезу и Лефевру, а также их многочисленным ученикам и единомышленникам, научное изучение Французской революции в первой половине XX в. ушло далеко вперед по сравнению с оларовской «Политической историей». Как же развивается французская историография Великой французской революции во второй половине нашего века, особенно после смерти Лефевра? О некоторых положительных итогах и некоторых тревожных явлениях нам хотелось бы рассказать как раз в связи с новыми работами Ричарда Кобба.
* * *
В историографии Великой французской революции во второй половине XX в. значительным событием явилось почти одновременное появление трех больших монографий, посвященных изучению роли городских народных низов в революции. В 1958 г. вышла монография Альбера Собуля «Парижские санкюлоты во II году. Народное движение и Революционное правительство», получившая сразу общее признание. В 1959 г. появилась книга Джорджа Рюде «Толпа во французской революции». В 1961-1963 гг. было опубликовано двухтомное исследование Ричарда Кобба «Революционные армии. Орудие террора в департаментах. Апрель 1793 - флореаль II года». Все три монографии были связаны единством тематики, стремлением изучать историю революции не «сверху», а «снизу»; все три автора в той или иной степени были учениками Жоржа Лефевра...
При всей близости позиций трех историков методологические различия между ними обозначились давно.
…В начале 50-х годов Р.Кобб целиком сосредоточился на исследовательской деятельности. Он вернулся к теме, подсказанной ему Кароном и Лефевром, и стал изучать вопрос о роли эбертистов в парижском народном движении. Он работал параллельно с Альбером Собулем. Оба пришли к одинаковому выводу - не Эбер и эбертисты были «стартером» движения, не они его организовывали. Собуль посвятил свою диссертацию совершенно «автономному», отнюдь не эбертистскому движению парижских санкюлотов, руководимому секциями и Парижской Коммуной, и его монография открыла в известной мере новую страницу в историографии Французской революции. Р.Кобб сосредоточил свое внимание на одном из эпизодов этого народного движения, на Революционных армиях, созданных в результате сентябрьского натиска 1793 г. в Париже и в ряде других городских центров. Изучая эти Революционные армии, Р.Кобб проявил исключительное трудолюбие и необычайную любознательность.
Но уже и в этих лучших работах Р.Кобба можно проследить ряд отличительных особенностей в понимании задач истории, в оценке революции и ряда коренных вопросов ее развития. О них Кобб рассказал и сам в некрологе Ж.Лефевра, появившемся в 1960 г. То, в чем он упрекал Лефевра и в чем с ним не соглашался, как раз и было ахиллесовой пятой самого Кобба. Главной слабостью Лефевра он считал его «стремление, как и у большинства французских историков, к синтезу». В противоположность этому Кобб и тогда проявлял крайнюю ненависть к тому, что он называл «социологией» (видя в ней «главного врага истории»), к обобщениям, к попыткам создания «научной истории», к поискам каких бы то ни было закономерностей в истории. Кобб уже тогда ставил в вину Лефевру то, что он считал существование классовой борьбы во Франции XVIII в. «исторической реальностью». Кобб называл его «наивным человеком», потому что Лефевр «верил в исторический прогресс». При всем своем громадном уважении в Лефевру как историку он считал его все же устарелым французским республиканцем, своеобразным «неоякобинцем». Он с сожалением подчеркивал, что в последние годы своей жизни Лофевр становился все более «догматичным» по отношению к Робеспьеру. Как признает сам Кобб, «Лефевр ненавидел легкомыслие, которое приводило его в бешенство, и никогда не прощал мне высмеивание санкюлотов и богохульство в отношении Робеспьера».
…В 1963 г., как раз в год выхода «Революционных армий», Р.Кобб опубликовал в «Annales Historiques» исключительно теплый некролог о Я.М.Захере, отмечая при этом свою «признательность и благодарность по отношению к народу, которым мы гордимся..., советскому народу, бывшему нашим великим союзником в годы борьбы против фашизма». Вотт так. Лишнее подтверждение "изолированности и неактуальности" советской исторической науки.
…Вышедшие почти через десять лет после «Революционных армий», книги …оставляют совершенно иное впечатление. Прежде всего в структуре обеих книг сказался свойственный Коббу «импрессионизм». «Мой предмет хаотичен, - признает он сам, - и я хочу писать о нем хаотически»; это больше всего соответствует «моему несистематическому уму». - А вы тут со своей "научной терминологией".
Прежде всего Кобб резко меняет тематику своего исследования и откровенно объясняет причину этого изменения: «Политическая история Французской революции не скучна, она бесконечно увлекательна и является открытым полем для новых исследований... Дело не во Французской революции, а во мне самом. Я не могу больше проявлять прежний энтузиазм к внутренней истории двух Комитетов - я слишком долго жил ею - и я нахожу гораздо более привлекательным, даже на высшем уровне, термидорианский период прежде всего потому, что он страшно анархичен и дезорганизован... Периоды слабого правительства, очень близкого к анархии, гораздо более привлекательный объект исторического исследования, чем периоды действенного и твердого правительства. Самое привлекательное - это периоды слабого правительства, наступающие немедленно после периодов твердого управления». Попутно Кобб выясняет, что привлекало его раньше к теме Революционных армий: «Главная тема моих «Революционных армий» - это беспомощность даже самого хваленого Революционного правительства перед лицом хорошо организованных групп давления». Даже крепкое Революционное правительство оказывается «пленником и заложником местных незначительных должностных лиц». Кобб не анализирует классовые пружины этого конфликта - давление крепкого крестьянства на местные органы управления с тем, чтобы удержать хлеб от централизованного распределения. Теперь для него все сводится к конфликту местных, «полуанархических» властей, которым он явно сочувствует, с централизованным государством. Классовый конфликт, который так ясно вскрывали Матьез и Лефевр и который раньше видел и сам Кобб, исчез, и исторический свет и тени расположены сейчас совершенно неверно; скрыт острый конфликт между голодающим городом, армией, сражающейся за республику, и зажиточной деревней с ее «хлебной забастовкой».
Изменение тематики исследования связано не только с интересом Кобба к «слабым» правительствам. Мы помним о той неприязни, которую он проявлял к Робеспьеру и «неоякобинской часовне», вызывавшей его споры с Лефевром и достаточно ясно сказавшейся в «Революционных армиях». Но тогда он способен был все же объективно признавать роль Робеспьера, хотя бы в вопросе о создании этих армий. Сейчас его отношение к Робеспьеру и Революционному правительству лишено и тени какой бы то ни было исторической объективности. Кобб согласился с мнением рецензента «Times Literary Supplement», что его главная слабость как историка в том, что он неспособен проявлять симпатии к людям, которые стремятся к власти независимо от того, руководствуются ли они добрыми или злыми мотивами. Но он не собирается смягчать эту свою позицию: «Я еще готов, - пишет Кобб, - понять тех, кем руководит желание осуществлять зло ..., но я должен сознаться в своем крайнем отвращении к Робеспьеру, не только из-за того, что он делал, из-за того, что он так скучно и вымученно говорил, но и потому, что он представляет собой фарисейство, самодовольство, упрямство, отсутствие понимания других людей и пуританизм». - Каждый принимает и извиняет в качестве первопричины поступков, то, что ближе лично ему. Власть, богатство, «желание осуществлять зло». Общечеловеческие ценности.
В своей запальчивости Кобб настолько далек от объективности, что даже к Бареру проявляет гораздо больше симпатии и противопоставляет его Робеспьеру: «Барер гораздо более удачливый революционер, - и пусть нам будем позволено это сказать, - гораздо более приятный человек, чем Робеспьер, и к тому же он дожил до 40-х годов». Барер, в самом деле, дожил до 1841 г. и пережил почти на полвека Максимильена Робеспьера. Даже 9 термидора Кобб ставит в вину Робеспьеру - он видит в нем сознательное «политическое самоубийство» и именно в этой связи противопоставляет ему «удачливого» Барера.
Отметим попутно, что, хотя Кобб никак не может обвинить в «холодной кровожадности» Бабефа (он сам ссылается на его знаменитое письмо в июле 1789 г.), он не проявляет ни малейшего интереса, никакой симпатии к этому движению «равных», называя его «бессмысленным», совершенно лишенным связей с народом. «В нем не было ничего «народного», хотя Бабеф и его друзья были благосклонно расположены к тому, чтобы использовать народ как пушечное мясо, с тем чтобы завоевать путем кровавого переворота революционную диктатуру»; «Руссо так же бесполезен для понимания санкюлотов, как и Бабеф»; «заговор равных до наших дней продолжает надоедать историкам». С тем самым «легкомыслием», которое, как вспоминает сам Кобб, приводило в бешенство Ж.Лефевра, он пишет в связи с книгой Э.Гобсбаума «The Primitive Rebels» - «бандиты (в отличие от Бабефа) никогда не бывают скучны».
Неприязнь Кобба к Робеспьеру была известна и раньше, она приняла только сейчас совершенно невероятные формы. Но самое характерное для его новых работ - это пересмотр взглядов на санкюлотское движение, на его роль и значение в революции. Кобб считает, что только изучение событий III года и всего последующего полного упадка народного движения дает объяснение того, чем же являлось это движение - в своей последней книге Кобб неизменно берет это слово в кавычки - во II году. Вопрос вовсе не в том, почему санкюлотское движение потерпело неудачу, почему оно пришло в упадок в 1795 г., как раз тогда, когда оно набирало полную силу в Англии. Вопрос в том, «в силу какого чуда» санкюлотам удалось, «хотя бы временно и частично, добиться успеха». История народных движений вообще - это «история неудач, разочарования и безнадежности», их отличает «половинчатость, непоследовательность, бесконечная дробность». И если во II году народному движению на короткий промежуток времени удалось добиться успеха, то это - «случайность», обусловленная войной.
Самый термин «санкюлот»,- которым раньше Кобб неизменно пользовался,- способен только «вводить в заблуждение», это «неуловимое и скользкое понятие», оно может быть полезно «для интеллектуальных упражнений, но оно способно привести только к дурно написанной истории». По мнению Кобба, санкюлотов никак нельзя определить по их классовой принадлежности; у них нет единой социальной или политической программы, их отличает «крайний индивидуализм и большая доля анархии». Только в этом он видит «квинтэссенцию» санкюлотизма.
«Санкюлотское движение является исторической абстракцией» - таков его заключительный вывод. В такой же мере «чрезвычайно преувеличен и упрощен, в смысле классовой характеристики политических методов и программы, конфликт между санкюлотами и Революционным правительством. Сами санкюлоты и не знали, что они вступили в такой конфликт. Не представляя собой никакой политической, экономической или социальной общности, могли ли санкюлоты представлять хотя бы мимолетную угрозу для Революционного правительства? Разумеется, они никогда об этом и не думали».
Можно было бы сказать, что в этих замечаниях Кобба есть какая-то доля истины - конфликт между «якобинцами» и «санкюлотами» иногда толкуется слишком прямолинейно, и во всяком случае, несмотря на все противоречия, между ними не произошло разрыва. Якобинцы продолжали оставаться «якобинцами с народом». Но за критическими замечаниями Кобба стоит по существу нечто гораздо большее - он вообще отрицает самостоятельную роль народных масс даже в те исторические эпохи, когда им, но ленинскому определению, удавалось наложить свой отпечаток на ход исторического развития. Кобб усиленно подчеркивает, что и в парижском санкюлотском движении II года, которое он все же рассматривает как счастливое исключение, участвовали только представители ничтожного меньшинства, «элиты»...
А целое читайте, граждане, сами. Оцените Далина-критика.
На сайте ФЕ есть статья А.В.Гордона "Советские историки и «прогрессивные ученые» Запада (история с Ричардом Коббом)", 2007. Не скажу из вежливости, что мне лично это напоминает по тону и манере изложения. Но пусть будет ссылка, мы не они, нам бояться нечего.
Подготовил Мишка-Очевидец=caffe_junot 27.09.2011
Еще одна работа В.М.Далина - "Пути и перепутья Ричарда Кобба" (альт.ссылка)
(20.05.1917, Essex, - 15.01.1996, Abingdon)
Островитяне его не очень-то жалуют, даже в вику не нашли что поместить. Не говоря уже об оцифровке книг.
Вот некролог.
Вот список трудов (основных или всех?..)
Тут фотка.
#нашиисторики #боизаисторию #ВеликаяФранцузскаяРеволюция