Всемирная Одесса 1.
21 декабря 2014
Евгений Деменок (фото: Иван Толстой)
Всемирная Одесса в беседе Ивана Толстого с искусствоведом и коллекционером одесситом Евгением Деменком. Деменок - организатор многих художественных выставок художников-одесситов и специалист по творчеству Давида Бурлюка
Иван Толстой: Всемирная Одесса. Гость программы сегодня - коллекционер, искусствовед, юрист, менеджер, писатель Евгений Деменок. Любой человек, ищущий сегодня сведения о знаменитой литературно-художественной семье Бурлюков неизбежно встречается с именем Евгения Деменка. До Бурлюков мы сегодня дойдем, я не сказал только, что Евгений - одессит, да еще какой. Вот об этой столице мира мы и поговорим.
Вы не против, Евгений, если мы назовем нашу беседу «Всемирная Одесса»?
Евгений Деменок: Я за.
Иван Толстой: А что вы в таком случае вложите в это понятие - всемирная Одесса?
Евгений Деменок: Первое, что приходит в голову, - это, наверное, слова Жванецкого о том, что есть Одесса рассеянная и есть Одесса сосредоточенная. Одесса сосредоточенная сосредоточена во Всемирном клубе одесситов, а рассеянная Одесса - это одесситы в рассеянии. Как-то так получилось, что, несмотря на то, что, наверное, таких городов множество, тем не менее, он рождает массу интересных и талантливых людей, которые потом проявляют себя в совершенно разных местах, совершенно разных странах. Наверное, это можно назвать всемирной Одессой, наверное, поэтому получил свое название Всемирный клуб одесситов. Наверное, только в Антарктиде не встретишь одесситов, хотя если постараться, я думаю, можно найти.
А учитывая, что одесситы, как эгоисты, любящие свой город, считают одесситами всех, кто даже не только родился, например, учился 5 лет в Одессе или поработал несколько лет (все - это одессит), то, что этот человек родился и проявил себя еще в десятке мест, - это не имеет значения, он одессит и, соответственно, он приумножает славу Одессы.
Иван Толстой: Насколько я знаю по вашим работам, вы занимаетесь в основном ХХ веком. А вот интересно, раньше была эмиграция из Одессы до революции?
Евгений Деменок: Да, безусловно, эмиграция была, очень значительная еврейская эмиграция, связанная с попыткой преодоления черты оседлости. То, чем занимался, например, я, - это одесское Общество изящных искусств, возникшее в 1860-м году. Возможность учебы в Петербурге в Академии художество появилась только в начале ХХ века. До этого, чтобы завершить образование художественное, евреи, коих было как минимум 30%, уезжали в Европу, где они не чувствовали никаких ограничений. Мюнхен и Париж - два центра такого приложения усилий. Если говорить о Париже начала ХХ века, одесситы присутствовали там в полном объеме, люди, которые приумножали славу Одессы далеко за ее пределами.
Иван Толстой: Они пестовали свое одесское землячество тогда, до возникновения всех этих легенд и мифов об Одессе?
Евгений Деменок: Насколько мне известно, нет. Первое одесское землячество в изгнании появилось в 1920 годы в Париже, то есть это волна русской послереволюционной эмиграции. До этого, видимо, мир воспринимался более единым, не разделенным и, видимо, не было нужды пестовать и укреплять связи между одесситами за рубежом. А тут, видимо, появилась нужда поддерживать друг друга.
Иван Толстой: Когда вообще возникает миф об Одессе? Возникает ли он с Бабелем, взгромоздился ли он на волну этого мифа или он и способствовал яркому гребешку этой волны?
Евгений Деменок: Я думаю, что Бабель, да, взгромоздился на волну. Мне кажется, это начало ХХ века. Мы сейчас шутим, что миф об Одессе больше самой Одессы. Думаю, это правда. Но тем не менее, это красивый миф. Я думаю, южнорусская школа литературы, которую дал миру Бабель, спасибо ему за это, наверное, пестовала, холила и лелеяла этот миф, потому что к тому моменту в русской литературе нужно было влияние юга, так хотелось, севера было слишком много, а тут пришли молодые, горячие, веселые парни, и они пришлись очень ко двору в столицах. Они уже несли этот миф, и он, может быть, возникал вокруг них, потому что они были естественны и органичны сами по себе.
Иван Толстой: В этом мире всемирной Одессы у вас есть какие-то излюбленные пятна, излюбленные направления? Что вы любите больше всего в этом одесском мифе?
Евгений Деменок: Если говорить о странах, я думаю, безусловно, Израиль и, наверное, как это ни странно будет, частично Греция. Одесса фактически дала толчок возникновению двух государств. Это удивительно. «Филики Этерия» - это общество греческое тайное, с которого начиналось восстание греческое, которое привело к возникновению независимого греческого государства, до сих пор это здание находиться в Красном переулке в Одессе, там находится Греческий культурный центр. Парадокс: история независимой Греции началась в Одессе. Греки это знают, греки это очень ценят. Поэтому их связь с Одессой, они называют Одессу Одессисом традиционно и очень пестуют элемент мифа.
Иван Толстой: «Грек из Одессы»...
Евгений Деменок: Но если говорить о тех народах, которые сложили Одессу, то это, безусловно, французы в самом начале, потом французы ушли. Ришелье - самый яркий представитель. У Одессы не было руководителей первые 40 лет, в Одессе не выходили газеты на русском языке, в Одессе выходил французские газеты, на французском, а названия улиц писались на итальянском. Потому что итальянцы строили город, центр города, почему он остался до сих пор таким красивым в отличие от того, что было позже. Французы, итальянцы, греки и евреи - четыре, пожалуй, национальности. Греки с евреями конкурировали, потому что обе нации южные, обе нации торговые, предприимчивые. Собственно говоря, первые погромы начались именно на волне греко-еврейских столкновений в Одессе. Более того, в 1825 году, когда в Константинополе, Стамбуле турки убили патриарха-грека и таскали по городу целый день, потом греки его выкупили, тайно перевезли в Одессу. Вы видите, насколько это сакральная вещь. То есть греки не нашли лучшего места для патриарха, кроме Одессы. 50 лет его тело лежало в нашем соборе, который до сих пор называется Греческим, Греческая церковь, хотя она уже давно не греческая, но одесситы постоянно называют - это Греческая церковь.
Иван Толстой: Потом перезахоронили?
Евгений Деменок: Перезахоронили на Афоне. 50 лет - это очень немалый срок. А во второй половине XIX века уже еврейская диаспора начинает мощно развиваться. Что интересно, в Одессе евреи ассимилированы были, в Одессе религиозный градус падал. Если почитать какие-то хасидские истории, то мы видим, что Одесса воспринималась зачастую как какое-то исчадие ада и какой-то совершенно ужасный город, потому что там религиозный добропорядочный еврей вдруг становился светским. Но это дало миру целый ряд имен. По сути, на сегодня Израиль придерживается политики Владимира Жаботниского, мне об этом лично говорил Либерман, министр иностранных дел Израиля. Это колоссальная личность, не понятая в свое время, но именно благодаря ему Израиль сейчас находится там, где сейчас, а не в Уганде, потому что он был горячим противником плана Уганды, когда предлагали создать свое независимое государство в Африке, и Герцль был согласен. Жаботинский выступил против, этим, собственно говоря, спас Израиль. Безусловно, у нас сегодня колоссальные связи с Израилем. «Они вернулись» - выставка, которая прошла в Музее современного искусства Одессы, почти сто работ одесских художников первой волны авангарда - это 1910-20-е годы. Это футуристические, кубистические работы, те вещи, которые в советское время уничтожались, не приветствовались. У нас была уничтожена масса работ Кандинского, в нашем музее боялись хранить. Это был формализм, который в 1930 годы стал запретным, эти работы считались потерянными. Но коллекционер Яков Перемен на пароходе «Руслан» увез их в Израиль, и они сохранились все эти годы.
Иван Толстой: В каком году увез?
Евгений Деменок: Увез в 1919 году, почти сто лет назад. Киевские коллекционеры выкупили их, Суслевский, Фусман и Адамовский Андрей, они выкупили на Сотби часть этой коллекции, вернули ее в Украину и показали в Киеве и в Одессе.
Безусловно, на сегодня самая сильная диаспора - Германия, кроме Израиля, и Америка. В принципе даже и сейчас, два простых примера - художники (литератору, безусловно, в не русскоязычной среде проявиться почти невозможно), как по-разному складываются судьбы. Люсьен Дольфан, который был неформальной звездой конца 1980-х в Одессе, живя в Нью-Йорке, немного потерялся. Илья Зомб наоборот, который в Одессе не был успешным, в Америке совершенно проявился. Александр Ройтбуд, один из известнейших наших художников, прожив там около 9 лет, не найдя себя, вернулся и в Украине стал практически номер один. Насколько по-разному складываются судьбы.
Иван Толстой: Вы говорите о сегодняшних мастерах?
Евгений Деменок: Я говорю о сегодняшних мастерах. Если смотреть в конец XIX века, Давид Видгоф, один из предметов моего исследования, уехал после окончания художественного училища продолжать образование в Париж, стал там председателем Союза карикатуристов, известнейшим человеком, похоронен во Франции, в Одессе о нем не помнят. Я сейчас пытаюсь возвратить. Увлекательнейшая вещь, увлекательнейшее занятие находить одесситов в других местах и возвращать их Одессе.
Так произошло со Львом Магеровским, который в Праге, наверное, больше известен или в том же Нью-Йорке, где он в Колумбийском университете работал 40 лет почти что, он гораздо больше известен, чем в Одессе. Спрашивая у наших лучших краеведов о нем, они только пожимали плечами, они ничего о нем не знали. Я написал о нем статью, вернул его. Ведь он, по сути человек, который создал два колоссальных архива, - Бахметевский архив хранил и пестовал после войны и Русский заграничный исторический архив в Праге в 1920-е годы.
Что удивило меня? Наверное, одесская наглость. Попав в Прагу в начале 1920-го года, через три месяца он с группой товарищей уже был у Бенеша, предлагал план русской акции помощи. Как человек, попав в чужую страну, - война, революция, - проходит несколько месяцев, и он уже на волне, он уже у Бенеша рассказывает, как обустроить русскую акцию помощи. Удивительно!
Иван Толстой: Я давно предлагаю ввести, может быть анахронистическое, конечно, понятие продюсерства применительно к тем людям, которые действовали в начале ХХ века. На мой взгляд, Сергей Дягилев - один из величайших продюсеров. Потому что когда в обычном обывательском разговоре упоминается это имя, люди часто друг друга переспрашивают: слушайте, Дягилев - он кто? Он художник? Нет. Он композитор? Нет. Он, может быть, автор либретто? Балетмейстер? Тоже нет. А кто он, товарищи? Дягилев был продюсер. Тогда это называло импресарио, художественный руководитель. Сегодняшнее слово, если бы его можно было корректно применять к этой эпохе, оно было бы применимо к очень многим активным, жаждавшим деятельности, как-то от природы понимавших, что нужно делать, русским эмигрантам. В частности, Лев Флорианович Магеровский, о котором вы говорите, он, конечно, был такой мотор, природный мотор. А продюсер - это и есть мотор, человек, который все устраивает, менеджер.
Евгений Деменок: Безусловно. Без таких людей развитие культуры было бы невозможно, на мой взгляд. Хотя на сегодня, на мой взгляд, эта роль несколько принижается. На самом деле любому творцу такой человек жизненно необходим.
Иван Толстой: Знаете, у меня такое впечатление, что он принижается просто какими-то мировоззренческими проблемами нашего менталитета. Русский человек считает, что такой живчик, такой жучок (конечно, он жучок, конечно, он устроитель и своих дел, может быть, в самую первую голову, но только свои дела он не стал бы устраивать так, он пошел бы чем-нибудь торговать, а ему интересна сфера искусства). И только благодаря таким людям осуществляются те, кто не умеет деньги зарабатывать своей деятельностью. Я очень высоко ставлю и чем больше живу, тем выше ставлю таких продюсеров, менеджеров, жучков, жуликов, ради бога, говорите все, что угодно, но только благодаря им мир вертится, - это гвоздь, винт в ножницах.
Евгений Деменок: Безусловно. Потому что должен ли быть голодным художник - это большой вопрос и риторический вопрос. Искусство должно каким-то образом попасть к людям, а без таких людей оно просто останется в мастерских, останется в рукописях, и все.
Иван Толстой: Абсолютно. Это как издатель в литературной сфере.
Евгений Деменок: Более того, такие люди обладают отменным вкусом и любят искусство - а это дорогого стоит.
Иван Толстой: Когда они обладают отменным вкусом, мы получаем Дягилева. Когда мы имеем человека, обладающего вкусом в архивном деле, мы получаем Магеровского. Евгений, расскажите, пожалуйста, об излюбленных фигурах изгнания, о тех, кем вы занимаетесь больше всего. Я знаю, что семья Бурлюков для вас стоит чуть ли не на первом месте. Это так?
Евгений Деменок: Да, это так. Русский авангард - это удивительная эпоха, которая привлекает меня давно, привлекает какой-то брызжущей энергией, каким-то неуемным оптимизмом, каким-то новаторством, которое даже сегодня, спустя сто лет, чувствуется на энергетическом уровне. Это удивительно. Кроме того, я склонен считать, что именно тогда, в 1910-20-е годы - это тот период, когда русское изобразительное искусство было впереди планеты всей, оно встало на уровень. Ведь русское искусство всегда догоняло. Изобразительное искусство никогда не было сильной стороной русской культуры, и тут вдруг происходит какой-то сумасшедший прорыв, оно задает тон. Я не буду повторять имена, знакомые всем.
Иван Толстой: Повторите, всегда приятно слышать.
Евгений Деменок: Безусловно, Кандинский, который опять же рос в Одессе. Удивительная история: Кандинский выставлялся на выставке ежегодной Товарищества южнорусских художников каждый год множество раз, его не признавали. Он писал реалистические вещи, он писал пейзажи.
Иван Толстой: Некоторые изумительные совершенно. Я помню какой-то зимний домик под снегом, горит желтое окошечко, голубеют ели. Ну, прелесть. Если увидеть, что это Кандинский 1906 года, челюсть отпадает.
Евгений Деменок: Совершенно верно. И он пытался пробиться и получить признание в Одессе. Интересно, что даже Бурлюк, закончивший Одесское художественное училище, получивший диплом именно в Одессе, чем мы немало гордимся, говорил о том, что одесская школа - это импрессионизм, это русский импрессионизм, это следующий шаг после передвижников, это такой легкий шаг вперед к европейским тенденциям. После этого был сразу взрыв. В первом десятилетии прошлого века стили и направления возникали чуть ли не каждый месяц. Это было очень и очень подвижно. Кандинский пытался пробиться - не смог, уехал в Мюнхен. Мюнхен один из ключевых для Одессы городов, Мюнхен и Париж. Уехал в Мюнхен, и все, все у него получилось. Смена места, смена обстановки? - непонятно. Я уже не говорю о Малевиче, я не говорю о Шагале. Все это украинские имена.
Русский авангард - это Татлин, который был моряком, из Одессы неоднократно уходил в путешествия в Египет, в Турцию. У него есть ряд работ - «Юнга», «Матрос», которые были написаны по воспоминаниям, по мотивам этих путешествий.
Михаил Ларионов, который писал: «Ах, Одесса, я никогда не устану тебя описывать». Когда художник пишет что-либо, он пишет как художник, ты видишь эту картинку. Он в Одессе бывал много раз. Мы не нашли, кто из родственников жил, он родился в Тирасполе, но кто-то из его родственников жил в Одессе, потому что он порядка 10 лет каждое лето приезжал в Одессу. К нему приезжала Гончарова Наталья несколько раз. Вот эти люди совершенно другие, я не могу понять, что с ними произошло, но они вырвались на гребень волны художественного авангарда того времени.
Я считаю, что второй раз только концептуализм, пожалуй, выровнял русское искусство - это уже в 1980-е, например, тот же Виктор Пивоваров, который живет в Праге, совершенно потрясающая мирового уровня фигура.
Бурлюки - удивительная семья, все занимались искусством, шесть человек. Мама Людмила Михневич выставляла свои картины под девичьей фамилией Михневич практически на всех выставках. Бурлюк был тем уникальным человеком, который соединял в себе дар импресарио и дар художественный, дар поэтический. Друзья шутили о нем, что он лучший художник среди поэтов и лучший поэт среди художников. Действительно, если почитать его стихи, ничего особенного - это не Хлебников и даже не Крученых, если посмотреть на его работы, тоже сложное впечатление, он перепробовал все стили. Живя в Америке, надо отдать должное, попав в Америку уже за 40, он смог начать карьеру и построить карьеру с чистого листа. Это не у всех получается. Он сделал себе имя независимое. Он сам писал: «Я остался один на манхеттенской скале». Он никому не был нужен, все его наработки остались в России. В Японии, где он как-то сумел за три года пробиться, он чувствовал себя как в России, он чувствовал себя нужным, признанным, уважаемым и почитаемым. В Америке он не был никому нужен, никто не знал о его предыдущих подвигах, о его достижениях, о том, что он отец русского, российского футуризма. (Это, кстати, большая дискуссия: он писал один раз: отец русского, другой раз: отец российского. Как выяснилось, для украинских искусствоведов это крайне важно). Тем не менее, он смог начать вторую жизнь. Как Магеровский с Бахметевским архивом фактически начал вторую жизнь, так и Бурлюк.
Иван Толстой: Давид Бурлюк был как бы самому себе продюсер.
Евгений Деменок: Он был самому себе продюсер. Одноглазый художник, работавший напряженно всю жизнь. Представьте себе, 80 лет он празднует в Праге, 1962 год. Перед этим он отправляется в кругосветное путешествие на пароходе, в Австралии ему понравилось, он остался там на месяц, написал там порядка 30-35 работ и сделал выставку. 80 лет - представляете энергию? И тот же самый Бурлюк, по сути, в первом и втором десятилетии прошлого века был мотором, объединявшим русский авангард. Банальная вещь общая то, что он сделал Маяковского поэтом. Маяковский впервые прочитал ему свои стихотворения, не признавшись, что это он, Бурлюк сказал: «Так вы же гениальный поэт. Вот вам 50 копеек, кушайте».
Благодаря этому Бурлюк в советское время в 1956 году смог вернуться в Советский Союз, потому что его пригласил Союз писателей, Союз художников его не приглашал. Бурлюк объединял Хлебникова, Ларионова, Крученых, Лившица и так далее.
Лившиц пишет в своем «Полутороглазом стрельце» о том, что он сидел дома, пришла к нему Александра Эксер, которая жила в это время в Киеве, а с ней завалился какой-то здоровенный, толстый, как он пишет, жирный мужик в тулупе с лорнетом в одном глазу, облизывал все время губы плотоядно, смотрел по сторонам и потом похлопал его по плечу и сказал: «Деточка, собирайтесь, вам надо поехать со мной в Чернянку». Лившиц опешил: «Меня деточкой давно родители уже не называли, а тут вваливается какой-то человек». Приехали в какую-то Чернянку. Он говорит: тем не менее, под напором Бурлюка я бросил все, бросил свое новое увлечение, девушку, уехал в Чернянку и ни разу не пожалел об этом. Бурлюк действительно бурлил, он создавал вокруг себя некие водовороты, в которые подтягивались необычные люди. У него было безошибочное чутье на талантливых людей. И при этом у него была какая-то воля в жизни, позволившая ему не остаться в Советском Союзе. Это тоже удивительно. Когда в 1918 году он оказался за линией фронта, он не стал пробиваться уже к социалистической России, к советской России, а он уходил подальше, он уходил на Восток, и сделал все, чтобы попасть в Америку.
Иван Толстой: В Америке он такие прокоммунистические высказывания позволял себе, может быть, искренне или полуискренне, я не знаю, какие у него были основания, но каким-то большевиком он там прожил.
Евгений Деменок: Да, в этом его характер, он писал поэму о Ленине, поэму о Горьком.
Иван Толстой: Что с ним было? Зачем, сидя в Америке, писать поэму о Ленине? Он что, агентом нашим был?
Евгений Деменок: Нет. Во-первых, он левак. Авангард - это левое искусство, соответственно, обновление мира и, видимо, из Америки это обновление мира казалось более приятным, скажем так. Он хотел признания в России, он потерял его. И третий немаловажный фактор: когда он оказался в Америке, получилось, что ему надо было где-то работать, он устроился в еврейские газеты, а евреи все были социалистами в Америке. Там были черносотенцы-монархисты, либо социалисты, социалисты были евреями. И где-то тут что-то, совокупность вот этих факторов дала такой результат. Когда Маяковский к нему приехал, они же ездили, помните, лагерь, где Маяковский познакомился с Эли Джонс. С дочкой я знаком, она прислала мне свою книжку «Маяковский на Манхеттене».
Иван Толстой: Кстати, знаменитая фотография, Маяковский стоит у полотна дороги метро - фотография Бурлюка.
Евгений Деменок: Да. И Бурлюк таскал его по этим еврейским социалистическим лагерям, изданиям, его переводили на идиш, и так далее. Вот эта совокупность. Но тем не менее, он не рвался, он не хотел вернуться. Когда он приехал в 1956 году, а потом еще раз в 1965 в Россию, главной его целью было выменять новые работы на старые. Он прекрасно понимал, будучи коммерческим человеком (очень земным и в то же время человеком искусства уникальным, он работал каждый день, он издавал журнал «Color and Rhyme” за свой счет), приехав в Советский Союз, он понимал, что работы его раннего периода стоят намного больше, он их неоднократно повторял, живя в Америке, и ставил дату 1910 год.
Продолжение следует
https://www.svoboda.org/a/26761856.html