Крокодил в русской литературе: от Федора Достоевского до Эдуарда Успенского 1.
Выпуск 7 (июнь 2010)
Автор: Беззубцев - Кондаков А. Е.
Крокодил в русской литературе: от Федора Достоевского до Эдуарда Успенского
Детский комический эпос
…если кто-нибудь из вас крикнет, что за спиной у меня крокодил, я мигом обернусь, чтобы проверить, истинная это информация или ложная. Я думаю, мы придем к единому выводу, что крокодила в этой аудитории нет (при условии, что у нас совпадают представления о зоологической таксономии).
Умберто Эко[1]
На поэме Корнея Ивановича Чуковского «Крокодил» воспиталось не одно поколение советских и российских детей, и, думается, минуют еще десятилетия, а родители все так же будут читать мальчишкам и девчонкам остроумную, блестяще написанную книжку о похождениях Крокодила Крокодиловича в Петрограде и на берегах Нила. Сказочная поэма «Крокодил» легла в основу созданного Корнеем Чуковским «детского комического эпоса», по выражению литературоведа Юрия Тынянова[2]. Родители, читающие своим детям «Крокодила» и другие сказки Чуковского, сейчас с трудом поверят в то, что менее ста лет назад эти произведения объявлялись в советской педагогической печати вредными, опасными для развития ребенка. Сказка «Крокодил» называлась политически ошибочной. Критики твердили, что воспитанный на книгах Чуковского ребенок станет эгоистом. Нашему современнику совершенно невероятной может показаться сама попытка поиска каких бы то ни было политических смыслов в сказке Чуковского. Пожалуй, не менее сложно сегодня понять, насколько новаторским и смелым было это произведение Чуковского, сколь сильно отличалось оно от того, как принято было тогда писать детские книги.
Анализируя содержание поэмы «Крокодил», нельзя не отметить ее ярко выраженной революционной сущности. Сказка Чуковского была глубоко укоренена в своем времени. Вернувшийся из поездки в Петроград в свою родную Африку Крокодил Крокодилович призывает своих собратьев подняться на борьбу с людьми-поработителями, рассказав о судьбе своего племянника, который умер недавно в петроградском зоологическом саду, успев перед смертью сказать:
Не проклинаю палачей,
Ни их цепей, ни их бичей,
Но вам, предатели-друзья,
Проклятье посылаю я!
Вы так могучи, так сильны -
Удавы, буйволы, слоны, -
Мы каждый день и каждый час
Из наших тюрем звали вас,
И ждали, верили, что вот
Освобождение придет[3]…
Революционный пафос этих строк очевиден. Вся большевистская пропаганда, воспевающая подвиги борцов-революционеров, прошедших через тюрьмы и ссылки, была пронизана этим мотивом: «освобождение придет».Томящиеся в неволе борцы обращаются к оставшимся на свободе соратникам с призывом бороться за свободу. Советский читатель поэмы Чуковского не мог не видеть этой скрытой пародии, саркастической усмешки поэта над канонизированными образами большевизма.
Поэме «Крокодил» Н.К.Крупская посвятила отдельную статью, в которой разоблачала политически вредное содержание произведения Чуковского. Статья Н.К.Крупской содержит немало забавных нелепостей. Первым делом Н.К.Крупская отмечает, что слишком мало детских книг, рассказывающих детям о животных вообще и о крокодилах, в частности. Поэтому Н.К.Крупская считала возможным упрекнуть Чуковского в том, что он не удовлетворил любопытство детей, которые хотели бы побольше узнать о крокодилах. Н.К.Крупской недоставало в поэме информации зоологического характера - где живет крокодил, чем питается, etc. Н.Крупская пишет так, будто от Чуковского ожидали книжку по популярной зоологии. «Вместо рассказа о жизни крокодила, они [дети] услышат о нем невероятную галиматью», - заключала Н.К.Крупская[4].
Что касается описания повадок, характера и внешности крокодила, то даже такому таланту как Чуковский трудно было бы описать это животное с большей яркостью и художественностью, чем сделал это «отец истории» Геродот из Галикарнасса: «Из всех известных нам живых существ это животное из самого маленького становится самым большим. Ведь яйца крокодила немного крупнее гусиных и детеныш соответственно величине яйца вылупляется маленьким. Когда же он вырастает, то достигает длины в 17 локтей и даже более. У крокодила свиные глаза, большие зубы с выдающимися наружу клыками в соответствии с величиной тела. Это - единственное животное, не имеющее от природы языка. Нижняя челюсть у него неподвижна. Только крокодил придвигает верхнюю челюсть к нижней, чем и отличается от всех прочих животных. У него также острые когти и чешуйчатая твердая кожа на спине. Слепой в воде, крокодил, однако, прекрасно видит на суше. Так как он и живет в воде, то пасть его внутри всегда полна пиявок. Все другие птицы и звери избегают крокодила: только трохил - его друг, так как оказывает ему услуги. Так, когда крокодил выйдет из воды на сушу и разинет пасть (обычно лишь только подует западный ветер), тогда эта птица проникает в его пасть и выклевывает пиявок. Крокодилу приятны эти услуги, и он не причиняет вреда трохилу»[5]. Мы потому привели столь пространную цитату, что этот рассказывающий о египетских крокодилах отрывок из второй книги «Истории» Геродота являет собой законченный шедевр, по которому вполне можно судить о литературном таланте основоположника исторической науки.
Другой адресованный Чуковскому упрек Н.К.Крупской носит уже прямо политический характер. Народ в поэме «Крокодил» изображен трусливым, народ не знает, как спасаться от Крокодила и лишь один храбрец Ваня Васильчиков находит в себе мужество бороться с этим непобедимым чудовищем. Действительно, Чуковский забыл большевистский постулат о том, что «ни бог, ни царь и ни герой» не даст народу «избавление» от тирании, в поэме «Крокодил» вся надежда пассивных народных масс возлагается на героя Ваню. «Это уже, - подчеркивает Н.К.Крупская, - совсем не невинное, а крайне злобное изображение…»[6] Народ, испугавшийся Крокодила, - это вправду совершеннейшая клевета!.. Далее Крупскую насторожило описание быта семьи Крокодила в Африке, она пришла к выводу, что Крокодил и его семейство живут в далекой Африке - О, Боже! - как мещане. «Мещанин-крокодил»[7], - делает убийственный вывод Крупская. Но это еще не самое страшное, ведь Крокодил вдобавок оказывается монархистом, и, принимая в своем доме царя-гиппопатама
…Крокодил на пороге
Целует у гостя ноги:
«Скажи, повелитель, какая звезда
Тебе указала дорогу сюда?»[8]
Монархические взгляды Крокодила, таким образом, доказаны. «Я думаю, - писала Н.К.Крупская, - «Крокодил» ребятам нашим давать не нужно…потому что это буржуазная муть»[9]. Зинаида Столица на страницах педологического сборника, признав поэму «Крокодил» антипедагогической, отметила, что «в поэму вплетены чуждые современности мотивы: царь и повелитель зверей, рождественская елка, городовой…»[10]Впоследствии советский литературовед Л.Кон писала о «Крокодиле» Чуковского, что «выпущенная отдельным изданием в 1919 году, когда советский народ героически…сражался против белогвардейщины и иностранной интервенции, эта книжка оказалась просто враждебной и вредной»[11]. Выходит, что в то славное время, когда большевики громили белую гвардию и интервентов, Чуковский своим «Крокодилом» сильно мешал большевистской победе.
Б.Бухштаб, один из авторов критического сборника «Детская литература», изданного под редакцией наркома просвещения А.В.Луначарского, пришел к выводу, что сказки Чуковского предназначены исключительно для детей буржуазии и «могут не быть поняты пролетарским и особенно крестьянским ребенком»[12]. В своих обвинениях данный автор зашел так далеко, что закончил критический разбор сказок Чуковского заявлением об «опасности травматизации» психики пролетарских и крестьянских детей его произведениями. А.Бармин в том же сборнике, критикуя сказки Чуковского, писал, что поэт смотрит «на мир глазами ребенка, воспитываемого в индивидуалистических традициях» и потому «стоящего очень далеко от современной социальной среды»[13]. И из этого наблюдения суровый советский критик делал вывод, что на стихах Чуковского может воспитаться только «мечтательный эгоцентричный ребенок» и вообще детскую мечтательность он считал тяжелым пороком, который может быть свойственен лишь детям в буржуазных семьях.
Споры о политическом значении поэмы Чуковского происходили в контексте дискуссий о том, как можно использовать сказку в деле коммунистического воспитания детей и юношества. Ряд педагогов и литературоведов пытались доказать, что старая детская литература не пригодна для того, чтобы воспитывать советских детей, и, например, один из авторов сборника «Сказка и ребенок» Г.Фортунатов заявлял, что «для большинства наших современных детей Андерсен - представитель иной, чуждой культуры со скучными стилистическими приемами, с непонятным ходом мыслей…»[14] А о сказке «Золушка» Ш.Перро Э.Яновская писала, что в этом произведении «проводится определенная идея преклонения перед принцем, за которого мечтают выйти замуж сестры» и вообще сказка «не вызывает в детях чувства социальной солидарности, чувства коллективизма»[15]. Не только Корней Чуковский, но и даже Г.-Х. Андерсен и Ш.Перро объявлялись вредными для воспитания советского ребенка. С.Полтавский, автор вызвавшей полемику среди литературоведов и педагогов книги «Новому ребенку новая сказка», считал, что русские народные сказки, подходящие лишь для «примитивного славянина»[16] минувших веков, представляют собой, с точки зрения современного человека, «символ грубых языческих суеверий, культа физической силы, хищности и пассивного устремления от живой жизни с ее насущными требованиями в область мечтаний…»[17] Неприязненное отношение питали советские педагоги к народным сказкам еще и потому, что народная сказка, связанная с языческими и православными традициями народной культуры, как писала Э.Яновская, воспитывает в ребенке «вместо чувства интернационального - чувство «национальное»»[18] и вообще «мифологические образы первобытных героев мутят сознание ребенка»[19]. Русские народные сказки - слишком русские для того, чтобы воспитать интернационалиста. Это «примитивному славянину» нужно было проникаться национальным духом, ребенок же времен пролетарской революции уже в этом не нуждался, ему следовало знать, что пролетариат не имеет отечества. В 1938 году Вера Инбер писала: «Трудно (и очень неприятно) вспоминать о том, что сравнительно недавно звери, птицы и насекомые, - короче говоря, почти все живое было изъято из детской литературы. Неприятно вспоминать, как по страницам детских книг разгуливали мальчики и девочки, отлично знающие, что звери, птицы не разговаривают, ибо лишены органов речи…Природа вокруг этих мертворожденных детей была так же мертва, как и они сами»[20]. Особо следует отметить столь неожиданное для писателя-соцреалиста высказывание о детях, появившихся на свет в революционные годы: «мертворожденные».
Партийные педагоги пытались найти такие сказочные сюжеты и образы, которые воспитывали бы детей в духе марксистской идеологии. Отметим, что если бы они меньше внимания обращали на «чуждые современности» детали поэмы «Крокодил» (на монархическое раболепие Крокодила, на городового, рождественскую елку и пр.), то от их внимания не ускользнула бы и революционная направленность поэмы, о чем мы уже говорили выше. Не так-то уж и трудно было «приладить» поэму Чуковского (где так много сказано о борьбе с «эксплуататорами», «угнетателями») к большевистской трактовке всемирно-исторического процесса. Дух освободительной революции вторгается в поэму со всей очевидностью, и монархические взгляды «мещанина-крокодила» не только не перечеркивают революционной направленности всей поэмы, наоборот, контрастнее ее обозначают. Ведь при всем «мещанстве» именно Крокодил Крокодилович поднимает своих собратьев на борьбу, поскольку он, независимо от своего мировоззрения, является всего лишь орудием в руках угнетенного класса.
Вернемся, однако, к содержанию остросюжетной поэмы Корнея Чуковского. Воодушевленные призывом Крокодила, поведавшего о судьбе своего несчастного племянника, африканские звери решают идти войной на «проклятый Петроград», где «в неволе наши братья за решетками сидят»[21]. Южноафриканский писатель Дж.М.Кутзее заметил однажды, что людям свойственно относиться к животным, как к военнопленным, ведь «охота и война одно и тоже. Такого рода война длилась миллионы лет. Окончательно мы ее выиграли всего несколько столетий назад, с изобретением огнестрельного оружия. Лишь после того, как победа стала абсолютной и необратимой, мы позволили себе культивировать сострадание к «братьям нашим меньшим». Но это сострадание имеет очень неглубокие корни. Гораздо прочнее в нас засело более давнее и более примитивное отношение к ним: взятый в плен не принадлежит к нашему племени, мы вправе поступать с ним как заблагорассудится»[22]. Оливер Голдсмит в своем «Гражданине мира» рассказывал притчу о вельможе, после смерти оказавшемся на Страшном суде, который вершили замученные им при жизни животные. Так кабан припомнил, как травили животных «не ради утоления голода, а в угоду тщеславию», теленок - как каждый день ему пускали кровь, чтобы мясо было белым, а потом безжалостно убили[23]. Чувство вины перед животными, очевидно, имеет столь же давнее происхождение, что и практика их умерщвления. Это психологическое бремя становится с годами все тяжелее, поэтому в литературе часто возникает проблема отмщения - звери восстают, чтобы устроить Страшный суд над людьми. Человечество уже несколько веков ждет этого судного дня, а литература лишь фиксирует «коллективное бессознательное».
В зоологический сад Петрограда плененный крокодил попал, возможно, так же, как его нильский собрат из стихотворения Саши Черного:
Ах, на нильском берегу
Жил я без печали!
Негры сцапали меня,
С мордой хвост связали.
Я попал на пароход…
Как меня тошнило!
У! Зачем я вылезал
Из родного Нила?..[24]
Звери захватывают столицу, в нее победоносно вступает «крокодилово полчище»[25] и начинается оккупация Петрограда. Теперь весь город «полон ужасных, кусающих четвероногих солдат», «всюду рога и хвосты»[26]. Уместно, наверное, здесь будет вспомнить размышления философа Даниила Андреева о том, что формула «животные не знают греха» неверна, и в животное мире существуют многие из знакомых человеку грехов - злоба, жестокость, необоснованный или необузданный гнев, кровожадность, ревность, и не важно, сознают ли животные свою греховность[27]. В «Крокодиле» животные, оккупировавшие Петроград, поначалу не осознают, что совершают грех, впадая в бессмысленную жестокость, как не сознавал его и Крокодил, проглатывавший людей на улицах Петрограда. Только лишь потерпев поражение, оккупанты начинают сознавать свою вину перед людьми. «Доблестный Ваня Васильчиков» не убоялся «крокодилова полчища» и с помощью игрушечного пистолета мальчик разгоняет войско оккупантов. Однако животные в качестве заложницы берут в плен девочку Лялю, гулявшую по Таврической улице. Звери предлагают людям компромисс - вернуть Лялю в обмен на освобождение всех «пленных зверей» и их «мохнатых деток»[28]. Ваня Васильчиков, ведущий переговоры со звериной ратью от имени людей, признает требования животных обоснованными:
Вашему народу
Я даю свободу,
Свободу я даю!
Я клетки поломаю,
Я цепи разбросаю[29]…
Аркадий Аверченко в рассказе «Смерть африканского охотника» описал то чувство глубокого разочарования, которое испытал ребенок, воспитанный на книгах Буссенара и Майн Рида, побывав в зверинце, где «худосочная девица надевала себе на шею удава, будто это был вязаный шерстяной платок»[30], а лев покорно прыгал через обруч. Мальчик мечтал увидеть, как удав «обвил негодницу своими смертноносными кольцами», а лев «тяпнул бы этого укротителя за ногу»[31]. Ребенок остро чувствует фальшь, не принимает никаких допущений, он вовсе не кровожаден, а просто хочет, чтобы все происходило как на самом деле. В зверинце же - тусклая имитация живой природы, где звери играют несвойственные им роли. Корней Чуковский своего героя Ваню Васильчикова изображает в самой натуральной, природной обстановке, где животные действительно свирепы, страшны и проглатывают людей. И у читателя сказки «Крокодил» нет поэтому оснований усомниться в правдивости описанных событий: звери ведут себя как звери, а храбрый мальчик поступает так, как непременно поступил бы маленький читатель сказки Чуковского, окажись он в похожей ситуации.
Советский литературовед Л.Кон сочла действия Вани Васильчикова корыстными, поскольку «причиной, побудившей Ваню «даровать» зверям свободу, является отнюдь не сочувствие к «узникам», а…предъявленный ему зверями ультиматум, где ему предлагается либо освободить их мохнатых деток, либо навек распроститься со своей сестрой Лялей»[32]. Почему однако именно отрок Ваня Васильчиков оказывается победителем Крокодила и «крокодилова полчища»? Потому, видимо, что Ваня является единственным в поэме человеком, который умеет говорить на одном языке с животными. Когда городовой обращается к Крокодилу со словами о том, что «крокодилам тут гулять воспрещается», Крокодил, очевидно, не понимая обращенных к нему слов, проглатывает городового «с сапогами и шашкою»[33]. Но стоит лишь заговорить Ване Васильчикову, как произнесенные этим отроком слова «Ты, злодей, пожираешь людей…»[34] производят на Крокодила ошеломляющее впечатление, он тут же перестает быть агрессивным и покоряется отроку. Крокодил не ожидал, что среди населения Петрограда найдется человек, который говорит на одном с ним языке. Этот необыкновенный дар, не свойственный людям, принуждает Крокодила безоговорочно подчиняться.
Л.Кон упрекала Чуковского в том, что он «рассматривал ребенка как существо, обособленное от мира взрослых, и игнорировал социальные факторы развития ребенка»[35]. То, что мир детства и мир взрослых - совершенно разные, хорошо видно в «Крокодиле». Чуковский вовсе не игнорировал «социальные факторы развития ребенка», просто он показал, что у детей эти «социальные факторы» иные, чем у взрослых. Следует, наверное, согласиться с тем утверждением Л.Кон, что в своих сказках Чуковский «воспитательных задач…себе вообще не ставил»[36]. Чуковский был убежден, что поэт (не только детский поэт) должен учиться детскому языку, постоянно сверять свой жизненный опыт с опытом детства. Невозможно быть одновременно и воспитателем и учеником, и Чуковский выбрал для себя роль вечного ученика. Кажется, все согласятся с тезисом, что дети должны «слушаться» родителей, но если мы попытаемся философски обосновать это утверждение (как утверждение о том, что младшие должны повиноваться старшим), то на нашем пути встанет немало трудно преодолимых преград. Восторженное отношение детей к «Крокодилу» Чуковского признавалось всеми противниками поэмы, включая и Н.К.Крупскую, и Л.Кон. И одним из факторов успеха поэмы в детской читательской аудитории как раз и стало то обстоятельство, что дети видели в поэме свой мир «обособленным от мира взрослых». И здесь важно отметить именно умение ребенка говорить на одном языке с животными, умение, которым взрослые не владеют. В этом отношении животные так же противостоят миру людей, как дети противостоят миру взрослых. Противостоят в силу своего иноязычия и неумения овладеть языком другого. Нельзя не вспомнить народный афоризм, который приводит в Словаре В.И.Даль: «ребенок что теленок». Поэт Андрей Вознесенский в посвященном Чуковскому очерке писал: «Тяга к детям была его тягой к звену между предрациональной природой и между нашей, по-человечески осмысленной, когда, дети природы, мы не отлучены еще от древесных приветствий, смысла, бормотания птиц и ежей - не утеряли связи еще с ними, тяги быть соснами не забыли»[37].
Фольклорист и этнограф Г.С.Виноградов посвятил специальное исследование тайному детскому языку, в котором пришел к выводу, что созданные детьми искусственные языки являются «не только средством общения между членами языковой группы», но и служат «целям сокрытия тайны»[38]. Сокрытия, как правило, от взрослых.
Как известно, осенью 1916 года первый издатель отклонил сказку Чуковского «Крокодил», мотивируя отказ тем, что это «книжка для уличных мальчишек»[39]. И подобная реакция представляется объяснимой - потому, что Чуковский изобразил героя сказки Ваню Васильчикова как вполне самостоятельного, совершенно не нуждающегося во взрослых ребенка. Г.Фортунатов объяснял интерес, с которым читали дети «Крокодила» Чуковского, тем, что «ребенок обычно ищет в сказке возможность хоть мнимо нарушить те правила и требования, которые связывают и стесняют их в жизни». «Нарушение правил и требований, установленных обществом, и грубое, бесцеремонное нарушение законов действительности…составляют основу детского юмора», - замечает Г.Фортунатов[40]. Мальчик Ваня Васильчиков сильнее и умнее взрослых - он избавляет Петроград от «крокодильева полчище» в то время, когда взрослые трусливо прячутся. Взрослые младенчески беспомощны и глупы, и именно это, с точки зрения обыденного взрослого сознания, является «нарушением законов действительности», но именно на этом допущении построен «комический детский эпос» Корнея Чуковского.
Выдающийся русский литературовед Юрий Тынянов писал о том, что «Крокодил» Чуковского безусловно открывает новую эпоху в детской литературе. В детских книжках XIX века, писал Ю.Тынянов, можно видеть «странных детей: в костюмах взрослых, с непропорционально большими головами, лилипуты, карлики жмутся к коленям матерей. Улыбки их томные, глаза опущены[…]…детский возраст, видимо, еще не был открыт в тогдашней детской литературе»[41]. «Крокодил» не только шел в разрез с этой описанной Юрием Тыняновым традицией изображать ребенка как маленького взрослого - лилипута, он вообще «открывал» детский возраст для литературы. В «Крокодиле» не было места образу ухоженного, послушного, домашнего ребенка - «маменькина сынка».
По справедливому замечанию С.Сивоконя, сказки Корнея Чуковского «созданы не только поэтом, но и психологом и педагогом»[42]. Для того, чтобы создать «детский комический эпос», мало быть талантливым поэтом, недостаточно для этого и быть педагогом, уметь ладить с детьми, нужно прежде всего обладать редчайшим умением понимать психологию ребенка, а, возможно, даже самому жить по законам детства (вспомнить тот тайный язык, который, взрослея, мы забываем). Не случайно советские педагоги упрекали Чуковского, что он буквально растворился в детском сознании. Доктор психологических наук профессор В.П.Зинченко отметил, что «детство есть самоценная жизнь, а не подготовка к ней» и «нередко избыточная забота о будущем ребенка коверкает его настоящее. Преждевременное взросление - не достижение, а беда…»[43] Взрослые навязывают ребенку свой мир как «идеал» при том, что сами они отнюдь не считают свою «взрослую» реальность идеальной, то есть позиция взрослого воспитателя оказывается изначально неискренней, лукавой. Взрослый человек в общении с ребенком, как правило, воспринимает себя самого как единственно возможный образец для подражания, а когда ребенок отказывается видеть в нем подобный безальтернативный авторитет, то такой ребенок начинает считаться «непослушным», «трудновоспитуемым» и т.д. Задумаемся, почему почти никто из взрослых не считает постыдным лгать ребенку, нормы морали словно бы ограничиваются общением среди взрослых людей, хотя любой безнравственный поступок (включая ложь) должен быть признан безнравственным независимо от того, по отношению к кому он совершен. О «правах ребенка» следует думать не только в юридическом, но и в морально-нравственном аспекте. Поэтическое творчество Корнея Чуковского оберегало «самоценность жизни» ребенка, не тянуло его насильно из детства во взрослость, искало компромисс с «тайным языком» детей, а не ломало этот язык. Чуковский понимал, что недопустимо оглуплять «взрослую» жизнь для ребенка. Корней Чуковский объяснял, что к созданию «Крокодила» его подвигло недовольство существующей детской литературой: «Из года в год я твердил в разных газетных и журнальных статьях, что детские книги у нас очень плохи, что ими мы развращаем и калечим детей. Статьи привлекли сочувственное внимание Горького, который…сказал:
- Вот вы все ругаете детских писателей, а попытались бы сами что-нибудь сочинить для детей.
- Не умею.
- Попробуйте»[44].
Чуковский попробовал сочинить «свое», и возник «Крокодил», который сделал Чуковского детским писателем.
Продолжение следует
Крокодил в русской литературе: от Федора Достоевского до Эдуарда Успенского - Электронный журнал "РОНО"
sites.google.com