Павел Крючков Корней Чуковский. Забытое и новое о Достоевском
«Новый мир», № 12 / 2021 год
Публикация и вступительная статья Павла Крючкова
В декабре 1913 года литературный критик Корней Чуковский отправил своему старшему другу и соседу по финскому поселку Куоккала - знаменитому художнику Репину - письмо, начинающееся такими словами:
«Дорогой Илья Ефимович. Выяснилось, что я немедленно должен ехать к вдове Достоевского, в Сестрорецк. Из Сестрорецка - в Петербург. Так что даже забежать к Вам, как я думал вчера, у меня нет ни малейшей возможности. <…>»1.
К вдове Достоевского? К 66-летней Анне Григорьевне? Это зачем?
Весной следующего года Чуковский сообщает из той же Куоккалы управляющему конторой издательства «Нива» (и одному из своих работодателей) Александру Розинеру: «Жаль, что Вы не приехали в воскресение. Погода - диво, и я рассказал бы Вам многое по поводу вдовы Достоевского. (Видите, как я гнусно пишу после бессонницы; ведь нужно: «о вдове Д<остоевск>ого»). А я все же рискнул напечатать о Зубоскале, ибо, опросив Лемке, Венгерова, А. Г. Достоевскую, Горнфельда, увидел, что Зубоскал неизвестен даже таким знатокам…»2
«Рискнул напечатать» - это републикуемая нами (в год 200-летних юбилеев Достоевского и Некрасова) статья Чуковского «Забытое и новое о Достоевском», появившаяся в ежедневной петербургской газете «Речь» 6 (19) апреля 1914 года.
«Зубоскал» же - это отысканная Чуковским самая первая публикация Достоевского, подписанная этим «фонвизинско-гоголевским» именем.
Статья «Забытое и новое о Достоевском» заняла собою два газетных «подвала» на 3-й и 4-й страницах газеты, соседствуя с сочинением Льва Толстого «Архангел» (неизвестной редакцией «Чем люди живы») - с одной стороны, и рассказами Ивана Шмелева и Федора Крюкова - с другой.
…Так начались «достоевские линии» в литературной судьбе Корнея Чуковского, которому шел тогда 33-й год.
В читательской его судьбе они начались, конечно, гораздо раньше.
За два месяца до своей кончины, в августе 1969 года, 87-летний Корней Чуковский записал свое последнее радиовыступление. Вспоминая себя долговязым подростком, изгнанным из одесской гимназии, Корней Иванович упомянул и Достоевского.
«Друзья моей матери жалеют меня, считают меня безнадежно погибшим. Они не знают, что тайно от всех сам я считаю себя великим философом, ибо, проглотив десятка два разнокалиберных книг - Шопенгауэра, Михайловского, Достоевского, Ницше, Дарвина, - я сочинил из этой мешанины какую-то несуразную теорию о самоцели в природе и считаю себя чуть ли не выше всех на свете Кантов и Спиноз»3.
Благодаря будущему деятелю сионизма Владимиру (Зееву) Жаботинскому, первая публикация Чуковского состоялась в газете «Одесские новости» осенью 1901 года.
Это был философский очерк об искусстве. Однако философом Чуковский не стал.
Но расскажи тогда кто-нибудь несостоявшемуся мыслителю и будущему знаменитому сказочнику, что через десять с небольшим лет он, на тот момент автор ряда ярких литературно-критических книг, встретится с вдовой классика и она благословит его на представление первой публикации Достоевского?..
Он бы принял это за издевку. Но так и случилось.
Более того, молодой Чуковский был еще и пионером в деле опознания древнего соавторства молодого Достоевского. Я имею в виду фарсовый рассказ «Как опасно предаваться честолюбивым снам», напечатанный юмористическим альманахом Николая Некрасова «Первое апреля» (1846).
Сегодня «Википедия» выделяет этому произведению отдельную статью.
Исследователи Некрасова отлично знают и о драгоценной дореволюционной находке Чуковского: неизданной (и сохранившейся фрагментарно) сатирической повести Николая Алексеевича о Белинском, Достоевском, Тургеневе и других литераторах одного круга, написанной не ранее 1861 года. Повесть оказалась беспощадно-издевательской по отношению к обожаемому когда-то Некрасовым автору «Бедных людей». Достоевский выведен здесь под именем молодого писателя Глажиевского (сочинителя романа «Каменное Сердце»).
На таких же «мелочах», как публикация Чуковским неизвестных писем Н. Н. Страхова и А. Н. Майкова к Достоевскому или идентификация яркого стихотворения все того же Некрасова («Что ты задумал, несчастный?..»), даже не стану сейчас останавливаться4 (сей шутливый стишок обращен к Достоевскому же).
Хотя кое-что и добавлю. Когда я публично говорю о том, что в переделкинском доме-музее Корнея Чуковского - в юбилейный для Ф. М. Достоевского год - открылась небольшая выставка «Великан и подросток. «Достоевские линии» Корнея Чуковского», на меня посматривают с веселым недоумением. Само выражение «Достоевский и Чуковский» - многим неспециалистам кажется сюрреалистическим. Для того чтобы легитимировать эту тему, мне придется на время вернуться ко второму юбиляру года - к Некрасову.
Конечно, «достоевские штудии» Чуковского неизбежно выросли из его исследований литературного наследия и биографии автора «Коробейников» (и сопутствующей эпохи).
Когда в начале 1910 годов, В. Г. Короленко от души посоветовал Чуковскому «не растрачивать себя по мелочам, а засесть за большой, основательный труд о Некрасове» (первая статья К. Ч. о Н. Н. под названием «Мы и Некрасов» вышла в 1912-м), Корней Иванович, вероятно, еще не знал, что очень скоро - параллельно сидению в архивах, «охотой за автографами», ла нелегким встречам с родными и современниками поэта - ему прямо в руки упадет невероятное богатство: рукописное некрасовское собрание, которым владел добрый знакомый Чуковского - Анатолий Федорович Кони (1844 - 1927).
Так случилось, что в самый год рождения на свет Корнея Ивановича Чуковского наш знаменитый судебный оратор стал душеприказчиком любимой сестры Некрасова - Анны Алексеевны Буткевич (1823 - 1882), хранительницы архива брата.
«…Некрасов с самого раннего детства был мой любимый поэт, - писал Чуковский в автобиографическом очерке «О себе» (1964). - Я стал пристально изучать его жизнь и творчество. И тут обнаружилась позорная вещь: оказалось, что через сорок лет после смерти поэта его стихи все еще продолжают печататься в исковерканном виде. Никаких комментариев к ним не было, и даже даты были сильно перепутаны. <…> Чтобы установить канонический некрасовский текст, я стал разыскивать в разных местах подлинные рукописи стихотворений Некрасова: посетил вдову поэта Зинаиду Николаевну, свел близкое знакомство с двумя его побочными сестрами, а также с дочерью Авдотьи Панаевой, и мало помалу у меня собралось изрядное количество некрасовских рукописей. Кое-что подарил мне историк В. Богучарский, кое-что сообщил в достоверных копиях Н. Ф. Анненский. Я опубликовал собранные мною тексты в газетах. И тогда в моей жизни случилось большое событие. Академик А. Ф. Кони, обладавший огромным фондом некрасовских рукописей, прочел мои газетные статьи о Некрасове и решил предоставить мне хранившиеся у него материалы. Количество рукописей было так велико, что мне потребовалось несколько лет для исследовательской работы над ними»5.
Последующая «некрасовиана» Корнея Чуковского хорошо известна, и я не буду об этом специально рассказывать. Напомню лишь себе и читателю о раннесоветских книгах К. Ч. (от легендарного «Поэта и палача» до «Рассказов о Некрасове»6), о фундаментальной научной монографии «Мастерство Некрасова» (впервые сей памятник советского литературоведения вышел в 1952-м) и о десятках тысяч возвращенных в читательский оборот некрасовских строк.
…Ну и о Ленинской премии вкупе с Оксфордской мантией (обе - в 1962-м).
Но мы продолжаем говорить о Достоевском, хотя в биобиблиографическом указателе «Корней Иванович Чуковский» (составленном героическим библиографом Дагмарой Берман) републикуемая нами статья Чуковского помещена в раздел «О Н. А. Некрасове».
Может, потому, что именно Некрасов заказал Достоевскому тот текст, который отыскал и опознал Чуковский?
В свое прижизненное собрание сочинений, в завершительный 6-й том, горестно названный в дневнике «долгожданным исчадием цензурного произвола», Чуковский сумел включить горячий исследовательский текст, который в 1917 году публиковался в «Ниве» под названием «Драгоценная находка» и открывал собою ту самую, никому не известную сатирическую некрасовскую повесть о литераторе Глажиевском (читай - Достоевском)7. Впоследствии К. Ч. публиковал свою статью внутри нескольких архивных некрасовских сборников (между 1918 и 1926 гг.), а в 1969-м, с поздним предисловием, поместил в искалеченный цензурою 6-й том собрания («Статьи 1906 - 1968 годов»).
Здесь она называется «Литературный дебют Достоевского»8.
В 1990 году Елена Чуковская включила ее во 2-й том двухтомника «избранного» Чуковского (изд-во «Правда», тираж под два миллиона экземпляров). Этот «правдинский» том наследница и внучка К. Ч. назвала «Критическими рассказами», повторив название знаменитого когда-то чуковского сборника 1911 года.
Почему эта работа - как и републикуемая нами статья 1914 года - не вошла в пятнадцатитомник, попробую догадаться. Возможно, составителям и комментаторам они могли показаться текстами «второго плана», «служебными», что ли. В конце концов, основные некрасоведческие труды в собрании есть9. Что касается «Забытого и нового…», то, вероятно, ее решили не включать еще и потому, что добрую часть этой статьи занимает оригинальный текст Достоевского, давно вошедший, как и мечталось Чуковскому, в собрания сочинений. Тем не менее нам кажется - особенно в юбилейный для Достоевского год, - что «Забытое и новое…» именно в том виде, как это было напечатано в «Речи», - хорошо передает «аромат эпохи» (и той, что была современна Достоевскому, и той, внутри которой жил Чуковский).
7 мая 1909 года Чуковский простодушно записал в дневнике: «Читаю впервые «Идиота» Достоевского. И для меня ясно, что Мышкин - Христос. Эпизод с Мари - есть рассказ о Марии Магдалине. Любит детей. Проповедует. Князь из захудалого, но древнего рода. Придерживается равенства (с швейцаром). Говорит о казнях: не убий…»10
Близким к Чуковскому людям известно, что в течение всей своей долгой литературной жизни Корней Иванович тщательно следил за современной ему литературой о Достоевском. Первый биограф Чуковского Мирон Петровский цитировал в своих воспоминаниях его прямую речь: «…Книга Бахтина нисколько не состарилась со времени первого издания… Посмотрите, как плотно развивается мысль, как она переливается из фразы в фразу: ни одного затора, никакого топтания на месте. Фразы пригнаны одна к другой так, что и ножа не просунешь…»
И далее Петровский вспоминает: «…О книге «Проблемы поэтики Достоевского» - когда я застал Корнея Ивановича с голубым томиком М. Бахтина в руках. Я только что прочел эту книгу и с восторгом стал бубнить что-то о литературоведении, которое не притворяется, а становится философией. Заложив вместо закладки длинный палец, Корней Иванович заговорил о книге с некоторой даже почтительностью, странной у такого насмешника. Он говорил о писательском мастерстве М. Бахтина, как будто поддерживая мое восхищение и продолжая его, но говорил, нетрудно заметить, о другом»11.
Книги Достоевского и о Достоевском исчисляются в домашней библиотеке Чуковского десятками и десятками. Все они испещрены читательскими пометами: подчеркиваниями и бесконечными отсылами на нахзацы, куда он обычно выносил номер той или иной страницы, - с кодовым обозначением важной для него ассоциативной, а точнее, подручной темы.
Да, именно подручной. Как и обожаемые Корнеем Ивановичем Чехов или Диккенс, Достоевский «принимал» самое активное «участие» в написании главных книг Корнея Чуковского. И ранних, и поздних.
Например, я очень люблю пассаж о Достоевском в его книжке 1910 года о массовой культуре, в «Нате Пинкертоне и современной литературе»:
«Если бы Достоевский, когда писал «Бесов», - да если бы он хоть на секунду мог предвидеть, что случится через сорок лет, он бы розами увенчал своих бесов, он бы курил перед ними фимиам и творил перед ними молитву. Ибо что такое те бесы - перед нынешними. Теперь у нас принято сваливать все на реакцию, но какая же это реакция, - это нашествие, это наплыв, это потоп, а не реакция. И когда я вижу, что наша интеллигенция вдруг исчезла, что наша молодежь впервые за сто лет оказалась без «идей» и «программ», что в искусстве сейчас порнография, а в литературе хулиганство, я не говорю, что это реакция, а я говорю, что это нахлынул откуда-то сплошной готтентот и съел в два-три года всю нашу интеллигенцию…»12
Ленин и Троцкий должны были быть в ярости, узрев в этой книге такие риторические вопросы: «Неужели и в синей блузе и с красным знаменем к нам пришел все тот же Пинкертон?» И - чуть пораньше: «…многие думают, что интеллигенция только заболела, только в чем-то переменилась, а она уж давно на погосте и над ней три аршина земли. А в наследство введен какой-то странный молодой человек, с маленьким колечком в носу»13.
Это уже, как говорится, территория Зощенки.
Ульянов-Ленин брезгливо писал о Чуковском (нарицательно и со строчной) еще в 1911-м; Троцкий же Бронштейн посвятил ему немало страниц в своем сборнике 1923-го «Революция и литература».
Особенно «Демона революции» бесила книга Чуковского о Блоке, выпущенная первым изданием в 1922 году.
В «Книге об Александре Блоке» Достоевский, разумеется, тоже присутствует:
«Об этом периоде его бытия мог бы написать лишь Достоевский. Вообще Блок третьего тома есть в каждом своем слове герой Достоевского: бывший созерцатель Иного, вдруг утративший это Иное и с ужасом ощутивший себя в сонме нигилистов Ставрогиных, Иванов Карамазовых и (даже иногда) Смердяковых, которым только и осталось, что петля, - Блок, как и Достоевский, требовал у всех и у себя самого религиозного оправдания жизни и не позволял себе ни на одно мгновение остаться без Бога…»14
И еще немного о «Бесах». Летом 1922 года Корней Чуковский написал критику и - очень скоро - главному редактору «Нового мира» Вячеславу Полонскому: «Мне так хотелось побеседовать с Вами и побродить белой ночью над Невой. У нас есть столько общих тем для разговоров: напр., Бакунин и Нечаев. Я теперь пишу некоторую книжицу о «Бесах» Достоевского - чрезвычайно соблазнительный сюжет! - целый день сижу в Публичной и изучаю по газетам оба процесса, советуюсь с Анат. Фед. Кони и др. юристами, - я - и адвокат, и прокурор и судья…»15
Книги о «Бесах» Чуковский так и не написал. Но лекции о Достоевском в те годы он читал, судя по дневнику, довольно часто. 26 ноября 1920 года записывает: «Вчера я читал в Петрокомнате о Достоевском. Я читаю о Достоевском каждый четверг. Слушают меня влюбленно, и г-жа Безперечная вчера в знак приязни подарила мне 4 свечи…»16
Говоря о классических трудах Чуковского «советского периода», я не нахожу ни одной, где бы Корнею Ивановичу не подсобил Ф. М.: и в знаменитой монографии об искусстве художественного перевода, и в «Мастерстве Некрасова», и в Первой общедоступной научной книге о русском языке «Живой как жизнь» (не только в разделе про новые слова с навязшим достоевским неологизмом «стушеваться», главу о канцелярите, например, он открыл эпиграфом из «Дневника писателя»; то же - два эпиграфа сразу - к одной из глав в книге «О Чехове»).
…Наконец, легендарное исследование о детской психологии «От двух до пяти» (первый подступ к нему был еще в 1911-м, в книжке «Матерям о детских журналах»; при жизни К. Ч. книга выдержала более двадцати изданий, хоть и запрещалась на десятилетие как «вредная»).
Итак, в поздней, «послесталинской» главе этой книги под названием «Борьба за сказку», помня, как с детской литературой вообще - и с «чуковщиной» в частности - сражались советские педологи, Чуковский не проленился переписать большой пассаж из предсмертного письма Достоевского землемеру Николаю Лукичу Озмидову.
Лучшего подкрепления своих мыслей о необходимости развивать детскую фантазию при помощи чтения сказок, Корней Иванович не нашел:
«Вы говорите, что до сих пор не давали читать Вашей дочери что-нибудь литературное, боясь развить фантазию. Мне вот кажется, что это не совсем правильно: фантазия есть природная сила в человеке, тем более во всяком ребенке, у которого она, с самых малых лет, преимущественно перед всеми другими способностями развита и требует утоления. Не давая ей утоления, или умертвишь ее, или обратно, - дашь ей развиться, именно чрезмерно (что и вредно) своими собственными уже силами. Такая же натуга лишь истощит духовную сторону ребенка преждевременно»17.
А перечитывая в зрелые годы того же «Идиота», Корней Иванович особо выделил на странице монолог князя, обращенный к Лизавете Прокофьевне, Аглае и Александре:
«…Тибо просто мне завидовал; он сначала все качал головой и дивился, как это дети у меня все понимают, а у него почти ничего, а потом стал надо мной смеяться, когда я ему сказал, что мы оба их ничему не научим, а они еще нас научат. И как он мог мне завидовать и клеветать на меня, когда сам жил с детьми! Через детей душа лечится…»
И наконец, о сказках. В появляющихся одно за другим исследованиях городской сказочной поэмы Чуковского «Крокодил» (она печаталась в детском приложении к журналу «Нива» на протяжении всего 1917 года, под названием «Ваня и Крокодил») все чаще и чаще упоминается «антилиберальное» сочинение Достоевского 1864 года - «Крокодил. Необыкновенное событие, или Пассаж в Пассаже».
Самый, пожалуй, трогательный отсыл к этому рассказу содержится в первой - прижизненной для Корнея Ивановича - биографии, пера упомянутого М. Петровского. Итак, свою главу о «Крокодиле» Чуковского Мирон Семенович без обиняков предварил эпиграфом, который взял из того самого достоевского сочинения: «Ибо, положим, например, тебе дано устроить нового крокодила - тебе, естественно, представляется вопрос: какое основное свойство крокодилово? Ответ ясен: глотать людей».
Перед тем как вы будете читать статью Корнея Чуковского 1914 года18, я оставлю здесь благодарности за возможность подготовить эту публикацию: наследнику К. Ч. - Д. Д. Чуковскому; заведующему «Домом-музеем К. И. Чуковского» [отдел ГМИРЛИ имени В. И. Даля] - С. В. Агапову; хранителю переделкинского дома-музея - Т. Н. Князевой; научному сотруднику Н. В. Продольновой; хранителю Государственного музея А. С. Пушкина Н. А. Александровой; создателям сайта chukfamily.ru - Ю. Б. Сычевой и Д. С. Авдеевой. Особая благодарность - заведующему отделом ГМИРЛИ имени В. И. Даля «Музей-квартира Ф. М. Достоевского» - филологу и литератору П. Е. Фокину.
Р.S. Без постскриптума обойтись не сумею. Он завершает и выставку о «достоевских линиях» Корнея Чуковского - в его переделкинском музее. Это отрывок из книги Лидии Чуковской «Памяти детства», написанной в 1971 году, как раз в этом доме.
И он - печальный.
«Однажды… во время болезни Корней Иванович вздумал перебирать старые бумаги и, перечитывая их, с отвращением вспоминал отрочество и юность. Он был хуже, чем обокраден, - оплеван.
Только один человек в мире, да и то никогда не существовавший, герой романа Федора Достоевского «Подросток» - мог быть автором [этих строк]:
«…Я мучительно стыдился в те годы сказать, что я «незаконный»… и когда дети говорили о своих отцах, дедах, бабках, я только краснел, мялся, лгал, путал. У меня ведь никогда не было такой роскоши, как отец или хотя бы дед. Эта тогдашняя ложь, эта путаница - и есть источник всех моих фальшей и лжей…»»19
Это, конечно, совсем другая история. Но, как видим, и она не сумела обойтись без Федора Достоевского.
Павел Крючков
Подробнее:
Павел Крючков | Корней Чуковский. Забытое и новое о Достоевском
Публикация и и комментарий Павла Крючкова к статье Корнея Чуковского "Забытое и новое о Достоевском"
www.chukfamily.ru