АНАСТАСИЯ БОРИСОВНА. САНОБРАБОТКА (нецензурная лексика)
Carina Cockrell-Ferre
АНАСТАСИЯ БОРИСОВНА. САНОБРАБОТКА
(нецензурная лексика)
-Следующий!
Верстаков в бараке санобработки было четыре. Над верстаками горели три беспощадно яркие лампочки: окон в саманных стенах не было.
Четыре грязных женских тела протянулись на верстаках, с поднятыми руками и слегка расставленными циркулем ногами- для бритья подмышек и промежности. Полное удаление всего волосяного покрова строго предписывали правила ИТЛ Женлаг 26: заедали вши.
Одна из обрабатываемых зажимала в руке заскорузлую, кровавую тряпку, на которую брезгливо косился стригаль. Впрочем, к этому они были привычны.
Стригалями работали четверо вольнонаемных. Работали слаженно и быстро. Пальцы у них были скользкие от мыла и холодные, как у мертвецов. Длинные клеенчатые фартуки делали их похожими на мясников. Несколько взмахов бритвы: и с верстаков поднимались полностью безволосые существа и шли в предбанник.
-Следующий!
Легло следующие четыре тела.
Этап в Женлаг 26 их поездом прибыл большой, и малейшая задержка в процессе санобработки означала, сокращение времени вожделенной бани. Женщины не мылись больше месяца в раскаленном пекле вагона и получали по полкружки тухлой воды в день. Слипшиеся, сальные волосы, ссохшаяся от крайней обезвоженности кожа. Все они стояли у стен, ожидая своей очереди, для порядка прикрывая руками промежности и груди. У многих между ногами торчали заскорузлые менструальные тряпки: странное дело, но за время пути месячные у многих в вагоне приходили одновременно.
Внезапно случилась задержка.
Четвертый верстак остался пустым.
-Я шкажал - шледующий! - Крикнул стригаль четвертого верстака.
Сжавшаяся в комок голая седая старуха, с отвисшей, морщинистой кожей, словно это была оболочка, из которой выпустили воздух, продолжала мелко трястись и не сдвинулась с места.
-Я прошу…я молю вас дать мне бритву. Не трогайте меня… Я сделаю все сама. Я прошу вас, я умоляю вас позволить мне сохранить остатки человеческого достоинства.
По лицу высокой старухи потекли слезы.
-Вы так еще молоды. Подумайте о своих матерях, учительницах, бабушках, наконец! Неужели вы хотели бы, чтобы их подвергали…
-А ну, давай, штарая блядь, беш каприжов, нам еще 134 п**ы за смену обработать надо! - Шепеляво приказал стригаль у четвертого верстака. Это был блатарь, из “ссученных”, срок которого окончился, а идти некуда, и он работал теперь здесь вольнонаемным. У него совершенно отсутствовали передние зубы - давняя память о том, как его “опускали” всем бараком за воровство паек.
Анастасия Борисовна Андреева-Свирская (КРДТ -Контрреволюционная троцкистская деятельность), 62-ти двух лет, почетный доктор нескольких европейских университетов, шекспировед, преподаватель МГУ (конечно, бывший) никак не хотела раздеваться и ложиться с разведенными ногами на верстак.
Этап смотрел на Анастасию Борисовну зло.
Почти обезумевшая от мысли о неизбежном унижении, профессор Андреева-Свирская клялась, что “сделает сама, сделает сама”, называла стригалей “товарищами парикмахерами”, потом - в состоянии уже близком к помешательству- зачем-то читала какие-то стихи…
Беззубый , вопросительно посмотрел на конвоиров: делать-то что?
-А ну, не нарушайте порядок, заключенная! Делайте, что положено! - Выступил вперед молоденький конвоир с новенькими лычками под щечками, нерешительно трогая ружье.
Ханна выступила вперед.
-Я. Я следующая.
И легла на верстак, отвлекая от Анастасии беду.
Стригаль пожал плечами и принялся за дело.
Анастасия Борисовна продолжала стоять у стены, крепко сжав колени, дрожать и судорожно прикрывать себя руками.
Мысль, что она может потерять Анастасию Борисовну была Ханне невыносима.
Профессор Андреева- Свирская удержала ее в поезде ... Удержала.
***
На второй день пути Ханна решилась и отдала ростовской воровке Фиксе пайку хлеба за хорошую веревку, которую та “сдавала” самоубийцам. Анастасия Борисовна увидела этот “обмен”, тут же все поняв, подступила к Ханне и голосом, не терпящим возражений, заявила:
-Give it back. You must live. (Отдай это. Ты должна жить).
И практически вырвала у Ханны из рук веревку, сунув ее обратно Фиксе, которая, пожав плечами, ушла искать новых “клиентов”.
Строгий голос и интонации родной речи отрезвили Ханну.
-What for? I betrayed my husband. I ‘ve lost my daughter. I don’t deserve to live. (Ради чего? Я предала мужа. Я потеряла дочь. Я не заслуживаю жизни.)
-Stop this nonsense! - Веско сказала профессор Андреева -Свирская, невольно имитируя незабываемую интонацию своей гувернантки, мисс Ледбеттер: - Tell me everything and I will tell you why you must live! (Прекратите это! Расскажите мне все, и я скажу вам, для чего вы должны жить!)
И Ханна, впервые после ареста, легла лицом вниз на нары Анастасии Борисовны и заплакала. Плакала горько, и долго, и обильные слезы отняли у нее решимость спрыгнуть с верхних нар с петлей на шее, как сделала несколько дней назад 17-летняя красавица Кира Громова, дочь расстрелянного врага народа, полковника Громова. Ворошиловский стрелок и осовиахимовка, она считала клеймо ЧСИР (члена семьи изменника Родины) несовместимым с жизнью.
***
Конвоиров в “бараке санобработки” (БС) было двое, они сидели на лавке у двери и курили. Оба совсем зеленые новобранцы, один - мальчишка с нежной шеей- светлоглазый ленинградец, форма казалась ему великовата, другой - приземистый низкорослый кавказец - они изо всех сил, безуспешно, отводили глаза от голых женщин и не знали, что теперь делать с этой “отказницей” , напоминавшей им пожилую учительницу.
-А ну, сука старая, ложись без базара - завизжала бытовичка Кошка, - Никому твоя старая вонючая п….не нужна. И тут буржуи поганые лучше нас хотят быть. Ложись, блядина, а то зенки-то твои буржуйские повыцарапаю.
Ладная, гладкая Кошка подступала к дрожавшей Анастасии.
-А ну, пошла на сваё мэсто! - Закричал на Кошку вскочивший кавказец и наставил на нее ружье.
Тут распахнулась дверь и в БС вошел сам замначлаг Кривощекин, по кличке Клык.
Конвоиры вытянулись в струнку.
Когда Клык говорил, губа приподнималась высоко, обнажая десну с выросшим над резцом дополнительным зубом.
-Ну, конвой, докладывай, как проходит санобработка?- спросил он, с любопытством оглядывая женщин.
-Заключенная..вот эта..., товарищ замначлаг- доложил мальчишка-ленинградец. - Заключенная не хочет…чтобы ей брили…отказывается.
-Заключенная не хочет? Заключенная отказывается? - Произнес он так, что все в бараке похолодели.
-Товарищ…простите, я не знаю вашего имени…- начала Анастасия, - Я много лет преподавала студентам, в том числе и марксиско-ленинскую философию. В таком обращении с заключенными… нет никакой необходимости, понимаете… Мы люди, у нас есть достоинство...остатки достоинства...революция делалась...революция освободила …
-Новобранец? - Обратился Кривощекин к ленинградцу, не сводя оценивающих глаз с гладкой Кошки.
Тот кивнул.
-Так точно. Ново-Петергофское военно-политическое училища пограничных и внутренних войск НКВД, товарищ замначлаг, - отчеканил тот.
-Хорошо. Но то была теория, новобранец. А здесь будет - практика. Понял?
-Так точ…
Клык подошел поближе к сжавшейся голой старухе…и с размахом ударил отлично начищенным сапогом в живот врага.
Все смотрели на Андрееву-Свирскую, которая беззвучно глотала воздух, корчась на заплеванном деревянном полу, и всем было видно ее серое, давно увядшее женское нутро в редкой поросли седых волос и большие синие геморройные шишки меж смятых тряпочек ягодиц.
Новобранцы стояли, не дыша, с широко раскрытыми глазами.
Кривощекин взял с верстака какую-то ветошь и брезгливо обтер сапог.
-Кто-нибудь еще хочет от чего-нибудь отказаться? - Спросил он и сделал жест конвойным: - На верстак ее, и обработать как положено. Этап, слушай меня. После обработки - баня, получение обмундирования и номеров. А время помывки эта тварь сократила вам… (он посмотрел на часы): на полчаса.
-Вот сука! - Крикнула Кошка.
Этап молчал.
Конвоиры подошли к Анастасии, чтобы поднять ее на верстак. Она перестала корчиться и затихла.
-Товарищ замначлаг, она… не дышит, вроде.
-Не дышит - закопать, - сказал Кривощекин и вышел, недовольный.
Этап прибыл дохлый. Ни одна ему толком не понравилась.
«Двое конвоиров тащили продолговатый дерюжный тюк, из которого, как из савана, высовывались бледные старческие ступни с сильно отросшими ногтями.
-Бэри за нОги. Ну! Тащи, я гаварю!
-Не нукай, не запряг. Если встретим кого - говори: жмурик, зарывать несем. Ты знаешь, что с нами Клык сделает за невыполнение приказа? Да еще этап без конвоя оставили, за это же вышка, Абрек.
-Никто нэ замэтит. Куда они денуца? Моются. Я их в бане запер. Не сбегут.
-А вдруг? Неповиновение приказу и самовольное оставление боевого поста - это вышка. Охота тебе головой рисковать?
-Ты дурак, да? Гаворю тебе: сердце бьотся! К врачу надо.
-Да не бьется-то оно… Показалось нам. Черт, кожа да кости, а тяжелая… Не зря тебя Абреком прозвали. Абрек и есть. Мы ж устав злостно нарушаем. Передохнуть -то дай. И огоньку.
“Тюк” опустили на траву.
Конвоир, которого румяный новобранец назвал Абреком, остановился, и дал Румяному закурить.
Сколько ни вытаптывали тропинки в лагере тысячи ног, они все равно зарастали травой. Даже плац не долго оставался белой лысиной. Степь наступала на лагерь травяными своими ордами, напоминала, что она тут хозяйка, а не эти, ненавидящие друг друга люди, набившие собой длинные коробки из саманного кирпича.
-Старого чэловека - сапогом - нэт такого устава! Не мужчина он. (Выругался на своем языке). У тебя мать была, Серый? Ты маленький был? Или канвоиром радился? Как мне потом радителям в глаза смотрэть, а? Я со старым жэнщинам не воюю.
-Пережитки дикого феодализма. Ну и темный же ты, - откровенно изумился Серый- Какие “старые женщины”? Нет их тут. Это оборотни, они контрреволюцию в стране готовят, Троцкого своего ждут, реставрацию капитализма, братоубийственную гражданскую войну хотят затеять, как в Испании. Товарищу Кирову убийц подослали. “Старые женщины!” Грубейший политический просчет. Только дай слабину - эти “одуванчики”, которых ты жалеешь, призовут своих хозяев - иностранную интервенцию- и всех нас сделают рабами мирового капитализма. Нас поставили защитить свободу трудящихся. Задушить эту гидру. Понимаешь ты или нет? - Конвоира Серого возбуждали собственные слова, глаза его загорелись, но погасли, встретив темный взгляд Абрека: -Нет, ни черта ты, видно, не понимаешь. Понабрали вас из аулов…
- Давай, не пи*** и, Сэрый, паднимай и пашли. А то увидят.
Они половчее перекинули ружья, подняли дерюжный “тюк” - Анастасию Борисовну Андрееву-Свирскую и, дымя папиросами, быстрым ходом, понесли свою ношу по тропинке, что вела к больничному бараку.
В питомнике разрывались лаем овчарки, выкатывая белки испуганных глаз: степные волки, как всегда, под вечер, молчаливо окружали огромный лагерь, думая о своем…»
Facebook post