Еще раз об искусстве
Искусство - это всего лишь чувство меры.
Чем притягивают полотна Рембрандта? Почему так велико количество прослезившихся людей перед картиной “Возвращение блудного сына”? Скольким еще поколениям суждено скользить глазами по телу Данаи?
В бесчисленной литературе можно отыскать бесчисленное количество объяснений феномена рембрандтовских произведений. Будет вспомнено о композиции, о подборе красок, об игре светотени, о неповторимом накладывании мазков и еще о сотнях незамеченных простым глазом средств, якобы намеренно употребленных художником для создания того или иного эффекта.
Когда перо кинокритика начинает выводить первые слова статьи о фильме, утвердившегося в истории, как киношедевр, скажем о “Касабланке”, то оно невольно начинает выписывать заезженные за 50 лет истины о крепко сбитом сценарии, о выверенных мизансценах, о гениально решенном освещении, об игре кинозвезд и еще о многочисленных, незамеченных обывательским глазом нюансах, из которых и складывается любимая публикой “Касабланка”.
Тем не менее, почему-то снимаются фильмы, в которых не хуже выстроены мизансцены, выписана драматургия, поставлен свет, произведен монтаж, где сверкают глазами те же звезды, где также приложился известный композитор и так далее и так далее, но несмотря на это фильм был благополучно забыт через год.
В чем же дело? Что в конечном итоге определяет успех или неуспех, зрительскую любовь или нелюбовь?
Феномен “Касабланки” обостряет этот вопрос с удвоенной силой. Казалось бы ничем не примечательный авантюрный сюжет о шпионах, банальнейший любовный треугольник, набившее оскомину противостояние “наши-фашисты”, история, которая повторяется и будет повторятся в различных вариациях тысячи раз. Хемпфри Богарт так же изображает лиричный цинизм, а Ингрид Бергман - нервное обаяние, как и в десятках других картин. И тем не менее уже 59 лет именно “Касабланку” предпочитают смотреть американцы в промозглый дождливый вечер, именно по “Касабланке” преподаватели заставляют писать работы своих студентов.
Этот вопрос обнажает, пожалуй, основополагающий принцип искусства в целом, и киноискусства в частности. Для наглядного понимания этого принципа полезно процитировать Остапа Бендера на знаменитой шахматной лекции.
“Допустим, вон тот блондинчик в третьем ряду играет хорошо, а вон тот брюнет, допустим, хуже. Что же мы видим, товарищи? Мы видим, что блондин играет хорошо, а брюнет играет плохо. И никакие лекции не изменят этого соотношения сил”.
Вот и вся разгадка. Просто-напросто Майкл Кертиц умеет делать фильмы. Просто-напросто он обладает той бесконечной глубиной консервативного мужского вкуса, который, безусловно, вырабатывается трудом, и который движет и руководит им во время работы над фильмом. Именно его личное чутье подсказывает, где начать и закончить отъезд, где добавить или убрать контровой свет, заставить загореться глаза Бергман или поджаться губам Богарта. Его личность, его жизненный и профессиональный опыт, его человеческая сущность, а не изученная им теория монтажа или секреты драматургии, - вот тот цемент который скрепляет разрозненные хаотичные элементы и образует новое уникальное и любимое всеми явление - фильм “Касабланка”.
Начнем, для примера, с актерской игры. Мастерство высшего пилотажа всех, без исключения, актеров есть, пожалуй, главной причиной успеха “Касабланки”. Однако если мы оценим работу этих же актеров в контексте всех других фильмов с их участием, то обнаружим, что в “Касабланке” они не прибавили к своим привычным амплуа ровно ничего нового, а только использовали один раз найденный удачный образ. Богарт такой же твердокаменный циник с поэтической душой и подчеркнутым джентельменством, как и во всех прочих работах (к примеру “Мальтийский сокол”), а И.Бергман подобна не только себе в других картинах, но и всем киногероиням, играющим трагедию неразрешимого рокового выбора между страстью и долгом. Иные, менее определяющие персонажи, также крепко и точно расставлены по своим местам, как шахматные фигуры в начале партии - любое отклонение в любую сторону немедленно вызовет дисбаланс и нарушение гармонии. Таким образом наслаждению от превосходной актерской игры мы обязаны прежде всего режиссеру, который подобрал именно этих, а не других, актеров, а отнюдь не самим актерам, которые, правду говоря, тоже добросовестно выполнили свою важную функцию.
Превращению рядового сценария о трудной работе разведчиков и авантюристов в философскую притчу о последнем рубеже, на котором Человеческое борется о побеждает Античеловеческое, мы также обязаны режиссеру. Это он, Майкл Кертиц, выбрал и наполнил метафизическим содержанием каждую сцену, это он, а не кто другой, сумел придать всему фильму тот неповторимый сдержано-ироничный тон, который более всего ценят зрители с развитым вкусом, это он, наконец, предельно сжал ту драматургическую пружину, которая неудержимо движет действием и до самого конца не дает зрителю передышки.
“Касабланку” любят все, и киногурманы, и обыватели, - в этом его наибольшая ценность. Это образец гениального фильма, не претендующего на свою гениальность, и потому чрезвычайно актуального именно сегодня и именно у нас.
Именно у нас и именно сегодня проложен непреодолимый водораздел между, так называемым, массовым и, так называемым, интеллектуальным кино. При этом предполагается, что если фильм массовый, то он не может быть высокохудожественным, и наоборот. Поэтому, например, Юрий Ильенко считает ниже своего достоинства хотя бы попытаться сделать фильм, понятный людям, а не только себе, потому что тогда, по его понятию, будет утрачена печать высокого искусства. Эта позиция принимается сегодня большинством молодых режиссеров. Они пыжатся и напрягаются из изо всех сил, пытаясь оторваться от клейма массовости, и тем самым, как он считают, приблизиться к великому и элитарному.
А нужно просто сесть и посмотреть “Касабланку”. А если не поможет, то - полотна Рембранта.