Под звездой Met
На сказках Гофмана. У него был, как известно, кот. Многие знали этого талантливого юношу, хоть тогда социальных сетей не было ещё, да и их предтечи, сериала Friends, тоже. А может, и не предтечи, а просто идеи, перешедшей после окончания сериала в сеть. Из-за нежелания расставаться и желания, наоборот, продолжиться. И чтобы - Friends.
Тогдашние неразвиртуализованные вдохновительные девушки назывались музами. Прикиньте. И вот у Гофмана они принимают множественный образ, оставаясь последовательно, по ходу сюжета, воплощением одной. Их было, главным образом, три.
Одна была кукла Олимпия (Audrey Luna; к сожалению, на видео - другая исполнительница. Из-за её роста Matthew Polenzani, Hoffman, привстает на колени).
Другая - нервная пианистка с самоубийственным талантом импровизации, Антония. После её смерти герой Гофмана/Оффенбаха увлекся сералем и его медалистками. В результате он лишился лица, точнее - своего отражения, в расплату за соблазнение Жульеттой.
В конце оперы все замолчали: были на сцене, но вклада в развязке не имели: ни кукла, ни гарнизон топлесс медалисток в стрингах.
Голос был оставлен только злу, оно же убийца-доктор, он же соперник, нервной пианистке, хоть она и умерла, и музе-судьбе. И Гофману. Это меня обрадовало синтезом смысла, под самый конец, и зацепило, за что опера обычно держится, не отпуская. Под занавес.
Тогдашние неразвиртуализованные вдохновительные девушки назывались музами. Прикиньте. И вот у Гофмана они принимают множественный образ, оставаясь последовательно, по ходу сюжета, воплощением одной. Их было, главным образом, три.
Одна была кукла Олимпия (Audrey Luna; к сожалению, на видео - другая исполнительница. Из-за её роста Matthew Polenzani, Hoffman, привстает на колени).
Другая - нервная пианистка с самоубийственным талантом импровизации, Антония. После её смерти герой Гофмана/Оффенбаха увлекся сералем и его медалистками. В результате он лишился лица, точнее - своего отражения, в расплату за соблазнение Жульеттой.
В конце оперы все замолчали: были на сцене, но вклада в развязке не имели: ни кукла, ни гарнизон топлесс медалисток в стрингах.
Голос был оставлен только злу, оно же убийца-доктор, он же соперник, нервной пианистке, хоть она и умерла, и музе-судьбе. И Гофману. Это меня обрадовало синтезом смысла, под самый конец, и зацепило, за что опера обычно держится, не отпуская. Под занавес.