Красный октябрь.
- До Рождествено отвезешь? - Романов наклонился к приспущенному переднему окну белой Лады Калины.
Немного опешивший от внезапного вторжения в дрёмные мечты таксист, продрав глаза, с улыбкой выдавил:
- Да хоть до Китая! Триста!
Романов немного устало посмотрел на "парусиновый" шильдик на руле и кратко подытожил:
- Нет, не надо на ней в Китай.
Троица загрузилась. Романов и Варшавин сели сзади. Барболин рядом с водителем.
Выруливая с неуютной привокзальной площади, по асфальту которой под гнетом ветра на казнь неслись желтые листья, местный водитель выдал сакральное:
- А это хоть где?
- За трассой "Балтия", в сторону деревни Папино, - Романов накануне хорошо изучил маршрут доставки на место.
Впрочем, водителя такой ответ мало устроил и для подстраховки он позвонил своему более опытному коллеге "по цеху". Белая машинка неслась по субботнему сонному Ржеву. Остановки были пустынны, редкие прохожие торопились куда-то по своим надобностям, несколько мам гуляли с колясками. Некое оживление масс было лишь у промелькнувшей за окном "Пятерочки". Небольшой городок оставался позади. Впереди показался высокий мост, по которому грохотал нефтеналивной, увлекаемый красавцем 2ТЭ116. Обесценившаяся в два раза нефть бодро двигалась в сторону Усть-Луги.
Менее чем через пятнадцать минут подъехали к тихому переезду.
- Вот здесь нас высадите, - попросил Романов.
Водитель развернулся и умчался в город. Тишина восстановилась. Это была даже не тишина, а ощущение полного, окончательного дна мирового воздушного пространства. Деревья, застывшие в ожидании художника, дрожащие от осенней мороси рельсы со скромным накатом, потухшие светофоры и как входной ключик во врата царства машины времени - никем и ничуть не тронутая телеграфная линия, верная спутница Луна железной дороги Земли.
- Ну, что, пошли? - Романов выдвинулся по шпалам в сторону мерцающего вдали красного огонька входного светофора.
Троица двинулась в сторону станции, нарушая тишину негромкими разговорами.
- Может пора завязывать с поездами? Ну смысл? Три с лишним часа от Москвы до Шаховской! И всего это 150 километров. 45 километров в час, 21-й век, б..дь, - Варшавин, конечно же, был прав. Троица решила добираться сюда электричкой из Москвы с последующей пересадкой в Шаховской в местный пригородный поезд, являющий собой очень чистый сидячий вагон и тепловоз ТЭП70. За коньяком, разговорами, обсуждениями, историями и анекдотами время от Шаховской до Ржева пролетело незаметно. Иногда Романов выходил в нерабочий хвостовой тамбур и смотрел сквозь прозрачное стекло на убегающий путь.
"Путешествуйте по югу Тверской губернии поездом! Опрятные пустынные разъезды, девственная тишина и чистота окружающих лесов. На глухих полустанках ваш взгляд порадует созерцание деревенских подвод, так местные обычно встречают приезжающих поездом родственников. Поезда Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороги следуют точно по расписанию, персонал вежлив и предупредителен, а чистота наших вагонов несомненно придется по вкусу даже самой взыскательной публике".
В Погорелом Городище разминулись со встречным нетерпеливым товарняком. Только пассажирский вагон встал у перрона, как взревел дизель тепловоза и пустые цистерны покатили в сторону Волоколамска.
"Буфеты наших вокзалов порадуют пассажиров разнообразием закусок и напитков. Буфетчик всегда будет рад предложить марочные европейские и крымские вина, паюсную икру, нежнейшие балыки, шоколад и конфеты".
Романов проводил взглядом станцию и вернулся в вагон. "Взыскательная публика" в лице Барболина и Варшавина успела опрокинуть коньячок, закусить и оживленно тёрла разговор за Сирию.
- Роман, опрокинешь? - встрепенулся Варшавин, потянувшись в бутылке.
- Не, пропущу.
Романов сел в свободное кресло у противоположного окна. Вспомнился Федор Степун с сочинением про вагоны России:
"...Самые изящные, самые "интересные" люди встречались, конечно, в поездах, нёсшихся к границе. Здесь, в международных вагонах первого вагона c клубным радушием знакомились друг с другом, "звезды" свободных профессий, главным образом, знаменитые либеральные адвокаты, переодетые в штатское и не умеющие носить его высшие военные чины, дородные актеры императорских театров, англизированные представители меценатствующего купечества и милые московские барышни, бредившие тургеневским Баден-Баденом, Парижем и Ниццею. В какой час дня ни тронулся бы поезд, через час-другой после его отхода во всех купе уже слышна оживленная беседа. На столиках у окон аппетитно разостланы салфетки, на них - всё сборное и общее - золотистые цыплята, тончайшие куски белоснежной телятины, белые глиняные банки паюсной икры, слоёные пирожки в плетёнках, тёмные, крутоплечие бутылки мадеры, чай, конфеты, фрукты - всего не перечислить...
Разговоры всё те же: о преимуществе просвещённой Европы и о нашей темноте и отсталости. Талантливо витийствуют русские люди! Словно на суде развивают знаменитые защитники свои передовые взгляды. Как на сцене, отстаивают непочатую целину русского нутра необъятные телесами актёры. Летучими искрами отражается игра точек зрения в задорно-веселых женских глазах.
Как хорошо ехать в Европу: отдохнуть, полечиться, похудеть, повеселиться и погрешить!
В пассажирских поездах, шедших в провинцию, бывало совершенно иное настроение: люди казались здесь обыденнее и озабоченнее. По дороге в Пензу, Казань, Нижний, Саратов знаменитые адвокаты наскоро просматривали дела и подготовляли речи, фабриканты проглядывали доклады своих директоров, а актёры доучивали роли. Столичные же барыни, если не считать путешественниц по Волге, в провинцию воообще не ездили. Вагоны первого класса катились тут часто почти пустыми. Во втором же, в последние годы мирной жизни, ездило уже много и серой публики: сапоги, картузы, поддёвки, рубашки фантази, суровые наволочки на подушках, зачастую корзинки и парусиновые мешки вместо чемоданов".
Романов отвлекся от мыслей. За окном летящего вагона мелькали печальные октябрьские пейзажи. Напротив Варшавин оживленно делился с Барболиным очередными очевидностями:
- Сейчас если не дай бог банк заикнется о том, что у него проблемы, а они, Володя, сейчас у всех, то ему придет пи...ц. Вкладчики ломанутся забирать вклады, а дешевого бабла из Европы больше нет. Поэтому для поддержания рейтинга банк из жопы лезет, но показывает, что у него всё хорошо и он готов раздавать кредиты направо и налево. Вот приходит клиент в такой банк и хочет взять кредит, допустим на миллион. Приносит все документы и справки. Менеджер такой спокойный и уверенный, выслушивает его, головой утвердительно кивает. Говорит проверим вашу историю и сообщим о результатах. И,естественно, "клиенту" отказывают в кредите, ссылаясь на то, что в его истории нашли какие-то мутные пятна и вообще зарплата у него маленькая, потенциальное обслуживание долга оценивается как вероятно нестабильное... Короче, шлют обескураженного васю гастролировать по банкам дальше. И невдамек этому васе, что это не он такой лох и плохой заеёмщик, а что у такого "охуительно успешного" банка с улыбающимися менеджерами банально нет бабла даже на выдачу кредита. Но зато имидж работает, народ идет за кредитами, из десяти если одному-двум дадут будет хорошо. Остальные же просто пролетают. Вкладчики, видя, что в банк толпами идут нащеброды за кредитами (значит есть деньги, чтобы их выдавать), открывают вклады. Профит банку.
...За пятнадцать минут дошли до входного сигнала светофора законсервированной станции. Раритетный прожекторный сигнал печально сигнализировал тусклым красным огнем. Он горел им всегда. Редкие поезда на линии Ржев - Вязьма сбрасывали ход перед закрытой станцией. Аккуратно, почти на ощупь проследовали Рождествено и, хорошо ускорившись, мчались дальше.
Законсервированная до лучших времен Рождествено была тиха и аккуратна. Некогда здесь было три пути - главный и два боковых. Позже один боковой сняли, второй просто оставили без движения. Как и временно оставили на время без жизни небольшое здание вокзала, выстроенное по типовому проекту 70-х. Под одной крышей когда-то коротал смену и дежурный по станции.
Всё это - "усыпленная" станция, рельсы, подернутые легким, почти неприметным накатом, раритетные прожекторные сигналы - являлись остатками былой, почти имперской значимости, роскоши некогда магистрального хода Лихославль - Ржев - Вязьма - Брянск - Комаричи - Харьков. Кратчайший выход из прохладного, сдержанного северо-запада на базарный и разбитной юг, минуя хлопотную Москву.
Чёрной ночью скорый Ленинград - Адлер на тихой станции Шлюз, что у Лихославля сбавлял ход и уходил в сторону Торжка, покидая сумасшедший главный ход Ленинград - Москва. Электровоз уступал место красавцу ТЭП60. В рассветном туманном молоке тепловоз мчал спящие вагоны с бледными, жаждующими солнца телами ленинградцев мимо дремлющих разъездов, коротких низких платформ. Мимо Рождествено, которая встречала его зелеными огнями.
Земля эта, богатая и обильная так и не смогла восстановиться после войны. Лишь урочища, носящие имена деревень, уничтоженных боями помнят о густонаселенности этой местности.
Дошли до низкой платформы. Скинули модные хипстерские рюкзаки. Появился крохотный импровизированный столик. Початая бутыль коньяка, мудреная закусь. Выпитая жидкость с прытью спринтера рванула по сосудам и сосудикам, разгоняя кровь и, устраивая, как любил говорить Варшавин "deep house в отдельно взятом организме".
И снова начала давить тишина. Нервничающий мозг, выдернутый за пределы привычного обитания на "низком старте" отказывался воспринимать естественное природное молчание как физическое естество этого мироздания. Впрочем, коньяк не зря стоил своих денег...
Иногда с далеких высот доносился сумрачный отголосок транссибирской воздушной трассы.
Где-то сейчас на высоте 11000 метров перед пассажиром бизнес-класса, следующего из Милана в Токио в чреве огромного 777-го лайнера, присев на колено принимает заказ на обед стюардесса в облегающей униформе. Там тепло, уют, дорожные наборы Булгари, вкусная еда, еле уловимый в очищенном воздухе салона запах секса, последние новинки киноиндустрии в персональной развлекательной системе, предусмотренной для каждого пассажира. Через секунды лайнер будет за многие километры и всё стихнет. Поразительное сочетание - тишина на "дне мирового воздушного океана" и оживленное движение на его "олимпе".
Романов присел на край низкой платформы. Хотелось не нарушать покоя. Каждый думал о чём-то своём.
Варшавину всё это напоминало тихую линию Овруч - Чернигов в еще "ту", эпоху до нашей эры. Ведь он был из Припяти и увезён оттуда ребёнком аккурат накануне, когда страна готовилась ударно отметить Первомай-86. Он смутно помнил частые поездки в Москву поездом Хмельницкий - Москва, посадку в душный вагон на станции Янов, и подобные Рождествено, спрятанные в лесах Полесья полустанки Посудово, Зимовище...
О чём думал Барболин понять было сложно. Его худощавое, спокойное и действительно красивое лицо не выражало ровным счётом ничего. Он матёрый охотник за приключениями. Много где был и много что видел. Но в его списке удовольствий такие вылазки за тишиной стояли далеко не на последнем месте, после любимого BMW, конечно. Романов особо не вдавался в род деятельности своих спутников, которых видел с десяток раз на год. Были они лощены, успешны и в том возрасте, когда мужские составляющие: мозг, материальная успешность, достоинство и физическая красота сложились в пазл под названием "классный мужик".
- Не понимаю, Романов, как ты еще не замёрз. Оделся как-то легко, как по бабам. Сколько с тобой езжу, так и не вкурил - перед кем ты так разодеваешься-то? - прервал безмолвие Варшавин.
- С чего ты решил? - Романов пожал плечами и махом осушил стальной стаканчик, - Одеваюсь так, как мне удобно и комфортно. И тепло. А сам-то чего не в бушлате и кирзовых сапогах?
- Я нейтрально оделся, не выделяясь из массы.
- Слышь, массовик-затейник, ты мне-то не заливай. Натянул с виду "обычный" пуховик. Только с виду он обычный, а нутрянка на гагачьем пуху стоимостью под две тысячи убитых енотов. Так что, давай ка не затирай. А если что, мы с Барболиным объясним среднему жителю Ржева, что на тебе небрежно накинута его почти годовая зарплата.
Объясним, Вольдемар? - заговорчески он толкнул локтем Барболина.
- Заткнитесь вы оба, - нехотя ответил тот, - Сбиваете с настроя!
Воцарилось молчание. Барболин был прав. Время неумолимо сжималось. Из Ржева с минуты на минуту стартовал единственный в сутки местный поезд Ржев - Вязьма, который и увезет их из этой глуши. Другого варианта вернуться сегодняшним днем железной дорогой в Москву не было. Долбанный PID свёл возможность перемещаться в прекрасных закоулках стальной вселенной к минимуму, загоняя все массы и слои электората в сраные маршрутки и пердящие автобусы. Вариант приехать автомобилем троице ну никак не подходил - терялась атмосфера такой поездки.
...Собирались стремительно. Прожектор одиночной автомотрисы АЧ-2 медленно приближался, следуя под "красный" сигнал закрытой станции. Путники быстро опрокинули по последней. Во внутренности котомок полетели пустая бутыль, недоеденная снедь, сложенный столик. Дизелёк следовал по главному пути, на котором не было и намёка на посадочную платформу.
- А вдруг не остановится? - с легким опасением спросил Варшавин?
- Не-не, я в Яндексе смотрел, стоит, - успокоил Романов.
Чехословацкий вагончик скрипнул тормозами и встал. На удивление несколько пассажиров сошли в этой глуши. Троица бодро вскарабкалась со щебенки в вагон и отправилась искать свободные места, коих субботним вечером было не так уж и много.
Поехали. Дорога тихая, места глухие. С каждой остановкой пассажиров становилось всё меньше. Разговаривать не хотелось. Барболин задремал.
Из Вязьмы предстоял последний рывок - домой, в Москву. Невесть каким идиотом составленное расписание подразумевало прибытие поезда Ржев - Вязьма на конечную станцию, аккурат спустя две минуты после отправления шустрой, чистой и теплой "Ласточки". Для того, чтобы пассажир, прибывающий в Вязьму не сбежал на "Ласточку" (то есть к другой компании), ЦППК применило революционный метод "сохранения" пассажира - просто затянула график следования и увеличила время стоянки на никому ненужной станции Вязьма-Новоторжская. Таким образом, ничего не оставалось, как по Вязьме пересаживаться в четырехвагонный блоховоз Вязьма - Можайск всё той же ЦППК.
Рассказывая нерадостные перспективы долгого путешествия в Москву с двумя пересадками в Вязьме и Можайске, Романов заметил, как в Вазусе в салон шумно вошли три хорошо одетых мужика, явно не из здешних мест.
- ...Менеджер такой спокойный и уверенный, выслушивает его, головой утвердительно кивает. Говорит проверим вашу историю... - громко, со смехом рассказывал один из них двум своим спутникам про будни современной банковской индустрии России.
Варшавин и Романов обернулись, Барболин открыл глаза. За несколько секунд шесть мужиков поняли друг друга без слов, и вошедшие беззвучно удалились в другой салон.
Как и было предусмотрено, перед Вязьмой поезд стал вяло тащиться. На последней предузловой станции и вовсе постоял с десяток минут и победоносно прибыл в Вязьму, когда мимо проносились лощеные бока скоростной "Ласточки" Смоленск - Москва. Товарищи с грустью проводили глазами очаг комфорта. Хотелось уже домой, но значились на пути к душу и хрусту простыней два сегмента, которые оставалось лишь только терпеливо вынести. Выпивка закончилась, да и не хотелось уже.
Вязьма встречала темнотой, пустынными платформами и притихшим вокзалом.
Потом был четырехвагонная электричка до Можайска. Бешеная, злая. Проклиная судьбу-злодейку, отсрочившую выход на пенсию 28-летнего рижского изделия, гордо носящего когда-то название "150 лет железным дорогам России", летела матерая старуха на восток.
"Давай, родимый, давай, машинист, добей уже меня" - ревели движки, переходные площадки сурово скрипели. Дирижер-машинист всего этого инферно охотно поддавал "газку". 130 верст пролетели незаметно. Потом был Можайск, пересадка на последнюю электричку в Москву.
...В первом часу ночи Романов сел в машину. От выпитого не осталось и следа. Родной комфорт салона подействовал - усталость немного сошла. Красный октябрь остался во вчерашнем дне.