ПОКОЙ И МИР НЕ НАВЕК НАМ ИСТОРИЕЙ ДАНЫ
.
Купил на развале томик Алексея Суркова, (Москва, "Полиграфкнига", 1947), читаю с упоением; все-таки если и можно кого назвать советским Киплингом, то это Суркова, конечно, даже не любимого моего Николая Степановича, над романтикой которого, кстати, сам Cурков не раз скрыто иронизировал; мне кажется, Сурков - вот кто настоящий певец войны, воинского духа, мрачной убежденности и стоического приятия смерти. Просто великолепен; не стоит забывать поэта: он нам очень, очень еще пригодится.
...В колонне повзводно качаются роты.
Походная выкладка - грузом на плечи.
Широкая степь распахнула ворота.
И небо, и травы, и ветер навстречу.
Желтеют курганы в полуденном зное.
Высокое солнце - как рыжая птица.
Плечо под винтовкой немеет и ноет,
Белесая пыль запушила ресницы.
Теряется счет боевым переходам,
Горячим свинцом наливаются ноги.
Измаялись взводы,
И хочется взводам
Свернуть на привал с раскаленной дороги,
За годы бессонницы выспаться сразу,
От зноя укрыться походной палаткой.
Но люди верны боевому приказу.
Он держит в шеренгах каменной хваткой.
И взводы пылят и пылят без привала
В бессчетные версты, в степные просторы.
На середину идет запевала -
Обугленный зноем штурвальный с "Авроры".
Ударила песня раскатистым эхом
В густую пылищу степных бездорожий,
Напев раскатился задором и смехом
И замер серебряной ласковой дрожью.
Вскипали под ветром цветные метели,
Степная дорога в изгибах терялась,
А взводы шагали,
Шагали и пели,
И сон отлетел,
И пропала усталость.
...Сегодня мы встали на долгую дневку.
Травой поросли боевые дороги.
Но время готово выдать путевку
На переходы, бои и тревоги.
Чтоб песенный жар боевую усталость
В больших переходах расплавил и выжег,
Чтоб песня у наших застав начиналась
И откликалась в далеком Париже.
***
Хорошие были ребята:
Кремневые, на подбор.
Трава на тропе примята,
Зарос лопухами двор.
Синеет в траве колокольчик.
Кузнечик стрижет в тишине.
Переглянулись молча
И молча встали к стене.
Хорошие были ребята:
Кронштадтские. Моряки.
Одетый медью заката,
Конвой подровнял штыки.
Подул ветерок с заречья,
И сразу стало свежо.
В высокой траве кузнечик
Стрижет себе да стрижет.
Хорошие были ребята,
Ребята были "на ять".
Замедленно падал пятый.
Шестой остался стоять.
Шестой шатнулся сутуло
(Шаг в сторону, шаг назад)
И рыжему есаулу
Взглянул исподлобья в глаза.
Сказал, улыбаясь косо:
- И тут тебе не везет.
Ужо вот тебя матросы
Почище пустят в расход...
Упал на мягкую мяту
Под выстрелами в упор.
Хорошие были ребята:
Кремневые, на подбор.
***
На складе меж будничными вещами
Каптер откопал забытое знамя.
Багровый квадрат тяжелого плюша
Был в долгих походах ветрами иссушен.
И каждая нить на нем порыжела,
И золото надписей плесень объела.
Педант-тыловик боевую находку
Бесстрастно занес в инвентарную сводку.
На свет посмотрел, повертел в руках,
Подумал - и сдал командиру полка.
Суровая гордость прославленных армий
Прошелестела по мирной казарме,
Прошелестела и встала к стене
Напоминаньем о завтрашнем дне.
Когда темнота оседает на крыши,
Безусый дневальный задремлет и слышит:
Зовет под ружье токарей и ткачей
Тревожная медь полковых трубачей.
Походные ветры в предутренней рани
Ласкают лохмотья дряхлеющей ткани.
Заря зажигает огнем молодым
Пятиконечник армейской звезды,
Под шлемами лица становятся строже,
И песня в глуши боевых бездорожий
Кипит над лесами холодных штыков,
Над кованым строем пехотных полков.
***
Рассвета не выдержать нервам,
Не кончиться ночи бедовой.
Тяжел батареи полет.
Но плотно на выносе первом
Сидит полумертвый ездовый
И кровью плюет и поет.
Гони до крутого каленья!
Скорее!
Скорее!
Скорее!
Умри в этой скачке шальной!
По кочкам, по острым каменьям
Летит напролом батарея.
Храпит коренной за спиной.
Сквозь серую стену пехоты,
Сквозь рокот упряжек порожних
Скорее на новый рубеж!
Гони до кровавого пота.
Калечь колесом подорожник
И воздух разреженный режь.
Цепям офицерским навстречу
Тяжелые пушки с разгона
В грохочущий фронт разверни.
Добротной московской картечью
Хлестни по широким погонам,
По белым кокардам хлестни.
Светает. Подходят резервы.
Дрожит дальномера треножник.
Комбатр проверяет прицел.
Играют проклятые нервы.
Прилип к рукаву подорожник.
Стой... что это?.. Кровь на лице.
***
Это Гражданская. А вот уже финская, на которой он, конечно, тоже побывал, уже в сорокалетнем возрасте:
***
Лица в ожогах мороза, бессонницей долгой измяты.
Радости, скорби, печали замкнуты в тесном кругу.
Снова, железными дятлами, в чаще стучат автоматы,
Снова, сжимая винтовки, лежим на шершавом снегу.
И нарастает волненье до нервного тика, до боли.
Посвисты пуль над окопом. Тусклые вспышки в лесу.
Встали бы в рост на поляне! Вышли в атаку бы, что ли.
Мы бы рванулись навстречу, штык вынося на весу.
Сдвинута набок литая каска на ближнем соседе.
Невозмутимо спокойна эта большая спина.
Он не торопится. Знает - враз не прорваться к победе -
Вытерпеть, выдюжить надо.
Тяжко? На то и война.
***
Серые сумерки моросили свинцом,
Ухали пушки глухо и тяжко.
Прапорщик с позеленевшим лицом
Вырвал из ножен ржавую шашку.
Прапорщик хрипло крикнул:
- За мной!..-
И, спотыкаясь, вполоборота,
Над загражденьями зыбкой стеной
Выросла, воя, первая рота.
Чтобы заткнуть этот воющий рот,
С неба упали ливни шрапнели.
Смертная оторопь мчала вперед
Мокрые комья серых шинелей.
Черные пропасти волчьих ям
Жадно глотали парное мясо.
Спереди, сзади и по краям
Землю фонтанили взрывы фугасов.
И у последнего рубежа,
Наперерез цепям поределым,
В нервной истерике дробно дрожа,
Сто пулеметов вступили в дело.
Взрывом по пояс в землю врыт,
Посереди несвязного гама,
Прапорщик тонко кричал навзрыд:
- Мама!..
Меня убивают, мама...
Мамочка-а-а...-
И не успел досказать,
И утонул в пулеметном визге.
Огненный смерч относил назад
Клочья расстрелянных в лоб дивизий.
***
Звенит под лыжами снежный наст,
По перелеску выстрелы блеснули.
Мы под огнем. И кто-нибудь из нас
Не обойдет летящей финской пули.
И навзничь рухнет в редком сосняке,
И потускнеет взгляд под бровью строгой.
И только чье-то сердце вдалеке
На эту смерть откликнется тревогой.
Есть высшее из всех гражданских прав:
Во имя жизни встретить ветер боя,
И, если надо, смертью смерть поправ,
Найти в огне бессмертие героя.
***
Друг мой! В таежной ночной тишине
Вспышки ракет осветили окно.
ты на минуту нагнись ко мне,
Я тебе слово скажу одно.
Если порвет пулеметный дождь
Жизни моей непрочную нить, -
Вынь мое сердце! Ты в нем найдешь
Песню, которая будет жить.
***
Ну и конечно, Великая Отечественная... Кроме всем известных "Землянки" и "Песни Смелых" Сурков написал множество совершенно потрясающих, каких-то самурайских, эпичных стихов; почти все они ныне забыты и мне приходится их вбивать с руки, поскольку текстов в интернете я не нашел, хорошо, что книгу купил, да.
***
...Памяти космомольца Новикова
...Осенний день безветрен был и хмур.
Дрожал от взрывов подмосковный лог.
Связист зажал зубами шнур
И за сугроб, отстреливаясь, лег.
Лишь через час его в снегу нашли.
В больших глазах застыла синева.
Меж мертвых губ по проводу текли
Живой команды твердые слова.
Связист и в смерти не покинул пост,
Венчая подвигом свой бранный труд.
Он был из тех, кто, поднимаясь в рост,
Бессмертие, как города, берут.
***
На совесть отрыта землянка,
Сосновый накат в три ряда.
И хлеб, и консервная банка,
И русская злая вода.
Не скоро мы выйдем из драки
И встретимся в доме своем.
Давайте за час до атаки
Паек фронтовой разопьем.
По-братски, в железные кружки
Сердитую воду разлей.
Со смертью в стальные игрушки
Всем вместе играть веселей.
В неистовом лязге и вое
Мы кружки осушим до дна
За сердце солдата живое,
За будущие времена,
За мужество - наше богатство,
За пушечный грозный набат,
За наше окопное братство,
Прямых и упрямых ребят.
За наши рабочие руки,
За радость, за творческий труд.
За время, которому внуки
Сравнений не подберут.
***
В небе, от зноя полдневного звонком,
Мечется рыжего пламени клок,
Рядом с дрожащим от страха ребенком
К дубу припал запыленный стрелок.
Снизу, в глаза ему жалобно глядя,
Бледная, ручки сцепив на груди,
Девочка шепчет: «Дяденька, дядя,
Миленький, родненький, не уходи».
Рокот катился по пыльной дороге,
Грозно рычал раскаленный металл,
Встал пехотинец, суровый и строгий,
Неторопливо бутылку достал.
В самую прорву растущего рева,
Кинул бутылку широким броском,
Дух перевел, огляделся и снова
Выбросил спящего пламени ком.
Пламя вставало из облака пыли,
Плавило сталь, обжигало кусты,
Перед глазами двоились и плыли
В дымной завесе чужые кресты.
Пуля коварная взвизгнула тонко,
Ткань разрывая и кости дробя,
Раненый тихо склонился к ребенку:
«Доченька, я не уйду от тебя».
***
Видно, выписал писарь мне дальний билет,
Отправляя впервой на войну.
На четвертой войне, с восемнадцати лет,
Я солдатскую лямку тяну.
Череда лихолетий текла надо мной,
От полночных пожаров красна.
Не видал я, как юность прошла стороной,
Как легла на виски седина.
И от пуль невредим, и жарой не палим,
Прохожу я по кромке огня
Видно, мать непомерным страданьем своим
Откупила у смерти меня.
Испытало нас время свинцом и огнем.
Стали нервы железу под стать.
Победим. И вернемся. И радость вернем.
И сумеем за все наверстать.
Неспроста к нам приходят неясные сны
Про счастливый и солнечный край.
После долгих ненастий недружной весны
Ждет и нас ослепительный май.
***
Ну и мое любимое, пожалуй.
Все в точку.
Покой и мир не навек нам
Историей даны.
Еще касаться стременам
Ковыльной седины.
Еще удушит гиблый газ
Высокие хлеба.
Еще в ночи разбудит нас
Военная труба.
Еще на грунте пустырей,
Что солнцем обожжен,
Сольются слезы матерей
И вдовьи слезы жен.
И будет смерть, как тень, идти
За мной и за тобой,
Заполоняя все пути
Вороньей голытьбой.
Почуяв боевую дрожь,
Под огненным дождем
Мы по дорогам молодежь
За песней поведем.
А если пуля свалит с ног
Среди глухих трясин -
Отцовский кованый клинок
Возьмет по праву сын.
Рой смело, время, умный крот!
Что пули, танки, газ?
История не первый год
Работает на нас.
На пулю будет залп в ответ,
На штык - леса штыков.
Еще на свете силы нет,
Чтоб смять большевиков.
Причалив к мирным временам,
Мы помним день войны.
Покой и мир не навек нам
Историей даны.
Купил на развале томик Алексея Суркова, (Москва, "Полиграфкнига", 1947), читаю с упоением; все-таки если и можно кого назвать советским Киплингом, то это Суркова, конечно, даже не любимого моего Николая Степановича, над романтикой которого, кстати, сам Cурков не раз скрыто иронизировал; мне кажется, Сурков - вот кто настоящий певец войны, воинского духа, мрачной убежденности и стоического приятия смерти. Просто великолепен; не стоит забывать поэта: он нам очень, очень еще пригодится.
...В колонне повзводно качаются роты.
Походная выкладка - грузом на плечи.
Широкая степь распахнула ворота.
И небо, и травы, и ветер навстречу.
Желтеют курганы в полуденном зное.
Высокое солнце - как рыжая птица.
Плечо под винтовкой немеет и ноет,
Белесая пыль запушила ресницы.
Теряется счет боевым переходам,
Горячим свинцом наливаются ноги.
Измаялись взводы,
И хочется взводам
Свернуть на привал с раскаленной дороги,
За годы бессонницы выспаться сразу,
От зноя укрыться походной палаткой.
Но люди верны боевому приказу.
Он держит в шеренгах каменной хваткой.
И взводы пылят и пылят без привала
В бессчетные версты, в степные просторы.
На середину идет запевала -
Обугленный зноем штурвальный с "Авроры".
Ударила песня раскатистым эхом
В густую пылищу степных бездорожий,
Напев раскатился задором и смехом
И замер серебряной ласковой дрожью.
Вскипали под ветром цветные метели,
Степная дорога в изгибах терялась,
А взводы шагали,
Шагали и пели,
И сон отлетел,
И пропала усталость.
...Сегодня мы встали на долгую дневку.
Травой поросли боевые дороги.
Но время готово выдать путевку
На переходы, бои и тревоги.
Чтоб песенный жар боевую усталость
В больших переходах расплавил и выжег,
Чтоб песня у наших застав начиналась
И откликалась в далеком Париже.
***
Хорошие были ребята:
Кремневые, на подбор.
Трава на тропе примята,
Зарос лопухами двор.
Синеет в траве колокольчик.
Кузнечик стрижет в тишине.
Переглянулись молча
И молча встали к стене.
Хорошие были ребята:
Кронштадтские. Моряки.
Одетый медью заката,
Конвой подровнял штыки.
Подул ветерок с заречья,
И сразу стало свежо.
В высокой траве кузнечик
Стрижет себе да стрижет.
Хорошие были ребята,
Ребята были "на ять".
Замедленно падал пятый.
Шестой остался стоять.
Шестой шатнулся сутуло
(Шаг в сторону, шаг назад)
И рыжему есаулу
Взглянул исподлобья в глаза.
Сказал, улыбаясь косо:
- И тут тебе не везет.
Ужо вот тебя матросы
Почище пустят в расход...
Упал на мягкую мяту
Под выстрелами в упор.
Хорошие были ребята:
Кремневые, на подбор.
***
На складе меж будничными вещами
Каптер откопал забытое знамя.
Багровый квадрат тяжелого плюша
Был в долгих походах ветрами иссушен.
И каждая нить на нем порыжела,
И золото надписей плесень объела.
Педант-тыловик боевую находку
Бесстрастно занес в инвентарную сводку.
На свет посмотрел, повертел в руках,
Подумал - и сдал командиру полка.
Суровая гордость прославленных армий
Прошелестела по мирной казарме,
Прошелестела и встала к стене
Напоминаньем о завтрашнем дне.
Когда темнота оседает на крыши,
Безусый дневальный задремлет и слышит:
Зовет под ружье токарей и ткачей
Тревожная медь полковых трубачей.
Походные ветры в предутренней рани
Ласкают лохмотья дряхлеющей ткани.
Заря зажигает огнем молодым
Пятиконечник армейской звезды,
Под шлемами лица становятся строже,
И песня в глуши боевых бездорожий
Кипит над лесами холодных штыков,
Над кованым строем пехотных полков.
***
Рассвета не выдержать нервам,
Не кончиться ночи бедовой.
Тяжел батареи полет.
Но плотно на выносе первом
Сидит полумертвый ездовый
И кровью плюет и поет.
Гони до крутого каленья!
Скорее!
Скорее!
Скорее!
Умри в этой скачке шальной!
По кочкам, по острым каменьям
Летит напролом батарея.
Храпит коренной за спиной.
Сквозь серую стену пехоты,
Сквозь рокот упряжек порожних
Скорее на новый рубеж!
Гони до кровавого пота.
Калечь колесом подорожник
И воздух разреженный режь.
Цепям офицерским навстречу
Тяжелые пушки с разгона
В грохочущий фронт разверни.
Добротной московской картечью
Хлестни по широким погонам,
По белым кокардам хлестни.
Светает. Подходят резервы.
Дрожит дальномера треножник.
Комбатр проверяет прицел.
Играют проклятые нервы.
Прилип к рукаву подорожник.
Стой... что это?.. Кровь на лице.
***
Это Гражданская. А вот уже финская, на которой он, конечно, тоже побывал, уже в сорокалетнем возрасте:
***
Лица в ожогах мороза, бессонницей долгой измяты.
Радости, скорби, печали замкнуты в тесном кругу.
Снова, железными дятлами, в чаще стучат автоматы,
Снова, сжимая винтовки, лежим на шершавом снегу.
И нарастает волненье до нервного тика, до боли.
Посвисты пуль над окопом. Тусклые вспышки в лесу.
Встали бы в рост на поляне! Вышли в атаку бы, что ли.
Мы бы рванулись навстречу, штык вынося на весу.
Сдвинута набок литая каска на ближнем соседе.
Невозмутимо спокойна эта большая спина.
Он не торопится. Знает - враз не прорваться к победе -
Вытерпеть, выдюжить надо.
Тяжко? На то и война.
***
Серые сумерки моросили свинцом,
Ухали пушки глухо и тяжко.
Прапорщик с позеленевшим лицом
Вырвал из ножен ржавую шашку.
Прапорщик хрипло крикнул:
- За мной!..-
И, спотыкаясь, вполоборота,
Над загражденьями зыбкой стеной
Выросла, воя, первая рота.
Чтобы заткнуть этот воющий рот,
С неба упали ливни шрапнели.
Смертная оторопь мчала вперед
Мокрые комья серых шинелей.
Черные пропасти волчьих ям
Жадно глотали парное мясо.
Спереди, сзади и по краям
Землю фонтанили взрывы фугасов.
И у последнего рубежа,
Наперерез цепям поределым,
В нервной истерике дробно дрожа,
Сто пулеметов вступили в дело.
Взрывом по пояс в землю врыт,
Посереди несвязного гама,
Прапорщик тонко кричал навзрыд:
- Мама!..
Меня убивают, мама...
Мамочка-а-а...-
И не успел досказать,
И утонул в пулеметном визге.
Огненный смерч относил назад
Клочья расстрелянных в лоб дивизий.
***
Звенит под лыжами снежный наст,
По перелеску выстрелы блеснули.
Мы под огнем. И кто-нибудь из нас
Не обойдет летящей финской пули.
И навзничь рухнет в редком сосняке,
И потускнеет взгляд под бровью строгой.
И только чье-то сердце вдалеке
На эту смерть откликнется тревогой.
Есть высшее из всех гражданских прав:
Во имя жизни встретить ветер боя,
И, если надо, смертью смерть поправ,
Найти в огне бессмертие героя.
***
Друг мой! В таежной ночной тишине
Вспышки ракет осветили окно.
ты на минуту нагнись ко мне,
Я тебе слово скажу одно.
Если порвет пулеметный дождь
Жизни моей непрочную нить, -
Вынь мое сердце! Ты в нем найдешь
Песню, которая будет жить.
***
Ну и конечно, Великая Отечественная... Кроме всем известных "Землянки" и "Песни Смелых" Сурков написал множество совершенно потрясающих, каких-то самурайских, эпичных стихов; почти все они ныне забыты и мне приходится их вбивать с руки, поскольку текстов в интернете я не нашел, хорошо, что книгу купил, да.
***
...Памяти космомольца Новикова
...Осенний день безветрен был и хмур.
Дрожал от взрывов подмосковный лог.
Связист зажал зубами шнур
И за сугроб, отстреливаясь, лег.
Лишь через час его в снегу нашли.
В больших глазах застыла синева.
Меж мертвых губ по проводу текли
Живой команды твердые слова.
Связист и в смерти не покинул пост,
Венчая подвигом свой бранный труд.
Он был из тех, кто, поднимаясь в рост,
Бессмертие, как города, берут.
***
На совесть отрыта землянка,
Сосновый накат в три ряда.
И хлеб, и консервная банка,
И русская злая вода.
Не скоро мы выйдем из драки
И встретимся в доме своем.
Давайте за час до атаки
Паек фронтовой разопьем.
По-братски, в железные кружки
Сердитую воду разлей.
Со смертью в стальные игрушки
Всем вместе играть веселей.
В неистовом лязге и вое
Мы кружки осушим до дна
За сердце солдата живое,
За будущие времена,
За мужество - наше богатство,
За пушечный грозный набат,
За наше окопное братство,
Прямых и упрямых ребят.
За наши рабочие руки,
За радость, за творческий труд.
За время, которому внуки
Сравнений не подберут.
***
В небе, от зноя полдневного звонком,
Мечется рыжего пламени клок,
Рядом с дрожащим от страха ребенком
К дубу припал запыленный стрелок.
Снизу, в глаза ему жалобно глядя,
Бледная, ручки сцепив на груди,
Девочка шепчет: «Дяденька, дядя,
Миленький, родненький, не уходи».
Рокот катился по пыльной дороге,
Грозно рычал раскаленный металл,
Встал пехотинец, суровый и строгий,
Неторопливо бутылку достал.
В самую прорву растущего рева,
Кинул бутылку широким броском,
Дух перевел, огляделся и снова
Выбросил спящего пламени ком.
Пламя вставало из облака пыли,
Плавило сталь, обжигало кусты,
Перед глазами двоились и плыли
В дымной завесе чужые кресты.
Пуля коварная взвизгнула тонко,
Ткань разрывая и кости дробя,
Раненый тихо склонился к ребенку:
«Доченька, я не уйду от тебя».
***
Видно, выписал писарь мне дальний билет,
Отправляя впервой на войну.
На четвертой войне, с восемнадцати лет,
Я солдатскую лямку тяну.
Череда лихолетий текла надо мной,
От полночных пожаров красна.
Не видал я, как юность прошла стороной,
Как легла на виски седина.
И от пуль невредим, и жарой не палим,
Прохожу я по кромке огня
Видно, мать непомерным страданьем своим
Откупила у смерти меня.
Испытало нас время свинцом и огнем.
Стали нервы железу под стать.
Победим. И вернемся. И радость вернем.
И сумеем за все наверстать.
Неспроста к нам приходят неясные сны
Про счастливый и солнечный край.
После долгих ненастий недружной весны
Ждет и нас ослепительный май.
***
Ну и мое любимое, пожалуй.
Все в точку.
Покой и мир не навек нам
Историей даны.
Еще касаться стременам
Ковыльной седины.
Еще удушит гиблый газ
Высокие хлеба.
Еще в ночи разбудит нас
Военная труба.
Еще на грунте пустырей,
Что солнцем обожжен,
Сольются слезы матерей
И вдовьи слезы жен.
И будет смерть, как тень, идти
За мной и за тобой,
Заполоняя все пути
Вороньей голытьбой.
Почуяв боевую дрожь,
Под огненным дождем
Мы по дорогам молодежь
За песней поведем.
А если пуля свалит с ног
Среди глухих трясин -
Отцовский кованый клинок
Возьмет по праву сын.
Рой смело, время, умный крот!
Что пули, танки, газ?
История не первый год
Работает на нас.
На пулю будет залп в ответ,
На штык - леса штыков.
Еще на свете силы нет,
Чтоб смять большевиков.
Причалив к мирным временам,
Мы помним день войны.
Покой и мир не навек нам
Историей даны.