Такая у меня профессия: находить место всякому, нужному и ненужному, кадрировать, ретушировать, править, понимать непосвященных, терпеть их. Такая у меня жизнь.
Я пытаюсь ретушировать фотографию двадцатилетней давности, где отец держит меня на руках, молодой и красивый, и совсем не такой, как теперь. Я пытаюсь, но понимаю, что это невозможно восстановить, можно только нарисовать заново, поверх всех этих пятен, засветов и трещин. Но это будет уже совсем другая картинка.
Слишком много всякого зачем-то произошло.
Когда я начала жить не свою жизнь, но перестала чувствовать боль других как свою; когда люди, бывшие вместе столько лет, стали друг для друга большой проблемой; когда моя сестра перестала отвечать на сообщения в мессенджерах, отключила мобильный и городской; когда все, так безумно важные, стали либо просто чужими, либо просто не стали рядом?
Я смотрю кошмары, читаю Фрейда, вспоминаю незначительное и важное, записываю незабытое, ищу спрятанное, но никак не могу понять, как же так получилось, что кто-то из нас наступил на ту прекрасную бабочку, и что нужно сделать теперь, чтобы все вернулось на место.
Каждый день происходит что-то необратимое, неуловимое, что-то с летальным исходом, и мы, замирая в зале, сжимаем руки друг друга, напряженно вглядываясь в белую простыню, чтобы за секунду до того, как волна невозможного света утопит зал, успеть увидеть свои имена.
На гладком куске гранита.
В финальных титрах.