танцевальный кружок имени джерри гарсии
Друг Ксюра пишет, что купила билеты в Нью-Йорк на 9 апреля и счастливо прилагает скриншоты: я всматриваюсь в билет и понимаю, что не чувствую ровным счетом ничего, хотя по другу тоскую с того самого дня, как параноидально пропустила прошлогоднюю вечеринку с его участием в гостях у больных ковидом "у-нас-немного-сопли" семейства Трубачевых в разгар Нью-Йоркского локдауна.
- Я не умею радоваться тому, что случится в будущем, вот в чем проблема, - пытаюсь объяснить я. - У меня атрофировалось чувство приятного предвкушения событий будущего; потому что будущего, скорей всего, может и не быть. И чтобы не расстраиваться, когда будущее отменят, я отключаю чувства. Но и сказать об этом прямо я не могу, потому что в комплекте с чувствами у меня отключен банк метафор об отсутствии чувств. Я ничего не чувствую, и я не могу ничем это подкрепить, кроме фразы "я ничего не чувствую".
Вырубило мимезис: ничего не могу объяснить там, где ничего не могу сконструировать и показать. Для меня слова "мне плохо" или "я ничего не чувствую" не несут никакой информации, потому что не показывают истинного положения вещей. А чтобы показать, надо чувствовать. Замкнутый круг. Как будто есть еще где-то круги разомкнутые.
Друг Оля пишет, что тоже купила билеты в Нью-Йорк на 16 апреля. Я, подозреваю, технически рада тому, что друг Оля купила билеты в Нью-Йорк, но когда я пытаюсь обнаружить в своем сердце хоть какое-то трепетание и биение дофаминовой надежды на нормальный апрель, я натыкаюсь на белую гипсовую стену. Будущее отключено, его может не быть, ничего может не быть.
9 апреля прошлого года ко мне не прилетела мама; в этот же день не прилетела друг Л.; концерт Dead Can Dance, на котором мы должны был непременно быть 21 апреля (у нас даже были билеты, воображаемый товарищ друга Л. приобрел их заранее), отменили предположительно навсегда. Свой билет, который воображаемый товарищ друга Л. отдал мне в режиме перформанса, будто пропуск в отмененное прошлое, я хранила как закладку для книги, которую уже год не могу дочитать, и этой книги у меня легион и вся королевская рать.
Ковид как мировая катастрофа по-разному отпечатался на всех, лично мне он выключил ту разновидность дофамина (если я вообще имею право рассуждать о дофаминовой diversity), которая приклеена к будущему или его мыслимому образу - я не могу предвкушать радость от вероятного приятного события в будущем, потому что будущее отнимаемо. Даже купленный билет на завтрашнюю выставку в New Museum, например, не гарантирует, что я завтра пойду в музей. Я могу свалиться с ковидом. Мир может свалиться с новым штаммом. Музей могут закрыть. Все могут отменить. Завтра может не быть. Это не значит "живи в вечном сегодня, бухай и веселись", к сожалению. Это значит, что временная шкала, на которой я располагала свое бытие, уперлась в чертову гипсовую стену неопределенности, и в вечном сегодня нет никакого счастья, если завтра его будет даже некому вспомнить.
Столько всего было отменено в моей жизни (настоящей жизни, биографической, а не локальной бытовой) за последний год, что отсутствие будущего стало своего рода выученной беспомощностью. Это как когда несколько ночей не спишь, готовясь к самому важному экзамену - а его отменили, профессор, допустим, в коме, и пока за него дышит пластмассовый круглый аккордеон, ты пытаешься не то чтобы панически забыть поверхностно вызубренное или отоспаться назад (не выйдет, отнятый сон - это вроде отсутствовавшего в детстве велосипеда), а, скорей, найти гибкий эквилибристический способ расположить происходящее в сознании, не поломав интерьеров до степени неузнаваемости прежней обстановки. Это как пытаться разместить в ванной комнате вертикальный складной диван на пружинах, и только в процессе догадаться, что беда не в том, что диван не помещается, а в том, что это не диван, а устройство для предсмертного обнимания коровы перед умерщвлением, чтобы она не тревожилась.
Хадзі абдыму. Даже спам мне приходит о том, чтобы подписать петицию о разрешении эвтаназии в штате Коннектикут. Но как я смогу повлиять на законы об эвтаназии, если я даже слово Коннектикут дважды произнесла неправильно.
Все это длится уже год, и, фигурально выражаясь, корову уже давно съели, но обещание последнего объятия все как-то не размещается, не укладывается в пространство новой памяти.
Недавно я получила сообщение о том, что концерт Dead Can Dance 21 апреля 2020 года состоится 21 апреля 2021 года. Это было натурально как Лазарь, неловко вываливающийся весь в бинтах из склепа: невозможное попрание законов жизни и смерти, а также энтропии; неуместное воскрешение, камбэк трижды оплаканного. Несмотря на то, что я не была на концертах больше года и как раз ужасно хочу сходить уже хоть на какой-нибудь, я с отсутствием ужаса словила себя на отсутствии вообще каких-либо радостных или предвкушающих эмоций. Нет смысла радоваться, потому что все могут снова отменить. Ничего нельзя ожидать, потому что всего может не произойти. Зачем ты воскрес, мы уже порвали три пластмассовых реанимационных аккордеона.
Возможно, мне в речи и мышлении не хватает нового способа рассуждения о событиях вероятного будущего, которого может не быть; а также отмененного прошлого, которое из-за "отложенного года" коронавируса вклинивается в реальность через эти бинты Лазаря в режиме неловкой мясной монтажной склейки. Встроить их в реальность как должное не получается: это грубый, даже оскорбительный коллаж, вырванный костью наружу кусок неслучившегося прошлого, вшитый в будущее какими-то самыми неприятными в мире нитками. Опять же метафора - конечно, это концерт Dead Can Dance, какой еще концерт должен восстать из мертвых и пойти. Не работает перенос или сдвиг; я понимаю, что это будет именно концерт 2020 года, грубо вставленный в нынешний временной поток, как катетер в вену, и у меня пробуксовывает мышление, в нем нет подходящих категорий. Ну, у кого-нибудь будет. Я лично понятия не имею, что у меня будет 21 апреля 21 года.
Возможно, под эту грубо сшитую ткань реальности теперь необходимо подкладывать правила искусства, а не жизни, тогда оно будет осмысляемым. В рамках искусства, отменяя фрагмент прошлого, можно задним числом сменить стирание на коллажную подмену, обменять удаление на трансплантацию. Время в искусстве всегда течет во все стороны сразу, и при виде швов и трубок как-то не цепенеешь совсем и находятся нужные слова: пересадка несостоявшегося, но важнейшего события; заморозка зуба, который тебе так никогда и не вырвут, пока дыра от лунки уже больше так же безудержно кровоточащей дыры в твоем сердце, наконец-то навылет, хоть где-то живое чувство, зачем в этой инсталляции столько живых растений, им же больно, им же больно. И наконец-то ты выдавливаешь из себя это "больно" там, где раньше, вне мира инсталляций и жизни, понятийный аппарат пробуксовывал, как механическая ярмарочная лошадь.
- Я не умею радоваться тому, что случится в будущем, вот в чем проблема, - пытаюсь объяснить я. - У меня атрофировалось чувство приятного предвкушения событий будущего; потому что будущего, скорей всего, может и не быть. И чтобы не расстраиваться, когда будущее отменят, я отключаю чувства. Но и сказать об этом прямо я не могу, потому что в комплекте с чувствами у меня отключен банк метафор об отсутствии чувств. Я ничего не чувствую, и я не могу ничем это подкрепить, кроме фразы "я ничего не чувствую".
Вырубило мимезис: ничего не могу объяснить там, где ничего не могу сконструировать и показать. Для меня слова "мне плохо" или "я ничего не чувствую" не несут никакой информации, потому что не показывают истинного положения вещей. А чтобы показать, надо чувствовать. Замкнутый круг. Как будто есть еще где-то круги разомкнутые.
Друг Оля пишет, что тоже купила билеты в Нью-Йорк на 16 апреля. Я, подозреваю, технически рада тому, что друг Оля купила билеты в Нью-Йорк, но когда я пытаюсь обнаружить в своем сердце хоть какое-то трепетание и биение дофаминовой надежды на нормальный апрель, я натыкаюсь на белую гипсовую стену. Будущее отключено, его может не быть, ничего может не быть.
9 апреля прошлого года ко мне не прилетела мама; в этот же день не прилетела друг Л.; концерт Dead Can Dance, на котором мы должны был непременно быть 21 апреля (у нас даже были билеты, воображаемый товарищ друга Л. приобрел их заранее), отменили предположительно навсегда. Свой билет, который воображаемый товарищ друга Л. отдал мне в режиме перформанса, будто пропуск в отмененное прошлое, я хранила как закладку для книги, которую уже год не могу дочитать, и этой книги у меня легион и вся королевская рать.
Ковид как мировая катастрофа по-разному отпечатался на всех, лично мне он выключил ту разновидность дофамина (если я вообще имею право рассуждать о дофаминовой diversity), которая приклеена к будущему или его мыслимому образу - я не могу предвкушать радость от вероятного приятного события в будущем, потому что будущее отнимаемо. Даже купленный билет на завтрашнюю выставку в New Museum, например, не гарантирует, что я завтра пойду в музей. Я могу свалиться с ковидом. Мир может свалиться с новым штаммом. Музей могут закрыть. Все могут отменить. Завтра может не быть. Это не значит "живи в вечном сегодня, бухай и веселись", к сожалению. Это значит, что временная шкала, на которой я располагала свое бытие, уперлась в чертову гипсовую стену неопределенности, и в вечном сегодня нет никакого счастья, если завтра его будет даже некому вспомнить.
Столько всего было отменено в моей жизни (настоящей жизни, биографической, а не локальной бытовой) за последний год, что отсутствие будущего стало своего рода выученной беспомощностью. Это как когда несколько ночей не спишь, готовясь к самому важному экзамену - а его отменили, профессор, допустим, в коме, и пока за него дышит пластмассовый круглый аккордеон, ты пытаешься не то чтобы панически забыть поверхностно вызубренное или отоспаться назад (не выйдет, отнятый сон - это вроде отсутствовавшего в детстве велосипеда), а, скорей, найти гибкий эквилибристический способ расположить происходящее в сознании, не поломав интерьеров до степени неузнаваемости прежней обстановки. Это как пытаться разместить в ванной комнате вертикальный складной диван на пружинах, и только в процессе догадаться, что беда не в том, что диван не помещается, а в том, что это не диван, а устройство для предсмертного обнимания коровы перед умерщвлением, чтобы она не тревожилась.
Хадзі абдыму. Даже спам мне приходит о том, чтобы подписать петицию о разрешении эвтаназии в штате Коннектикут. Но как я смогу повлиять на законы об эвтаназии, если я даже слово Коннектикут дважды произнесла неправильно.
Все это длится уже год, и, фигурально выражаясь, корову уже давно съели, но обещание последнего объятия все как-то не размещается, не укладывается в пространство новой памяти.
Недавно я получила сообщение о том, что концерт Dead Can Dance 21 апреля 2020 года состоится 21 апреля 2021 года. Это было натурально как Лазарь, неловко вываливающийся весь в бинтах из склепа: невозможное попрание законов жизни и смерти, а также энтропии; неуместное воскрешение, камбэк трижды оплаканного. Несмотря на то, что я не была на концертах больше года и как раз ужасно хочу сходить уже хоть на какой-нибудь, я с отсутствием ужаса словила себя на отсутствии вообще каких-либо радостных или предвкушающих эмоций. Нет смысла радоваться, потому что все могут снова отменить. Ничего нельзя ожидать, потому что всего может не произойти. Зачем ты воскрес, мы уже порвали три пластмассовых реанимационных аккордеона.
Возможно, мне в речи и мышлении не хватает нового способа рассуждения о событиях вероятного будущего, которого может не быть; а также отмененного прошлого, которое из-за "отложенного года" коронавируса вклинивается в реальность через эти бинты Лазаря в режиме неловкой мясной монтажной склейки. Встроить их в реальность как должное не получается: это грубый, даже оскорбительный коллаж, вырванный костью наружу кусок неслучившегося прошлого, вшитый в будущее какими-то самыми неприятными в мире нитками. Опять же метафора - конечно, это концерт Dead Can Dance, какой еще концерт должен восстать из мертвых и пойти. Не работает перенос или сдвиг; я понимаю, что это будет именно концерт 2020 года, грубо вставленный в нынешний временной поток, как катетер в вену, и у меня пробуксовывает мышление, в нем нет подходящих категорий. Ну, у кого-нибудь будет. Я лично понятия не имею, что у меня будет 21 апреля 21 года.
Возможно, под эту грубо сшитую ткань реальности теперь необходимо подкладывать правила искусства, а не жизни, тогда оно будет осмысляемым. В рамках искусства, отменяя фрагмент прошлого, можно задним числом сменить стирание на коллажную подмену, обменять удаление на трансплантацию. Время в искусстве всегда течет во все стороны сразу, и при виде швов и трубок как-то не цепенеешь совсем и находятся нужные слова: пересадка несостоявшегося, но важнейшего события; заморозка зуба, который тебе так никогда и не вырвут, пока дыра от лунки уже больше так же безудержно кровоточащей дыры в твоем сердце, наконец-то навылет, хоть где-то живое чувство, зачем в этой инсталляции столько живых растений, им же больно, им же больно. И наконец-то ты выдавливаешь из себя это "больно" там, где раньше, вне мира инсталляций и жизни, понятийный аппарат пробуксовывал, как механическая ярмарочная лошадь.