Марш Радецкого отыграли
Я-то думала, что батальоны армии Франца-Иосифа осталась в книгах Рота и Цвейга вместе с поэзией мировой скорби. Но на самом-то деле они умерли только на этой неделе - вместе с 107-летним Францем Кюнстлером, последним солдатом австро-венгерской армии. Полдня в интернете - и картинка нарисовалась. Почти маслом.
До последнего дня он работал экскурсоводом в охотничьем музее замка Хальтенбергштеттен. Был на «ты» с немецкими аристократами - принцесса Андреа Хоэнлоэ-Ягстберг вывозила его на собственной машине за покупками.
Он хотел изучать юриспруденцию после гимназии, строил большие планы. Но вмешалась война и ему пришлось помогать отцу на крестьянском подворье. «Я рыдал дни напролет, - вспоминал Франц в одном из интервью, - Книги были для меня всем». День, когда убили Франца-Фердинанда, он помнил до последнего. Начались каникулы и он возвращался из Темешвара - из гимназии - домой. На вокзале его встретил отец и сказал: «Ферди, наступают тяжелые времена». Через четыре недели объявили о начале войны.
В 17 Франца забирают в артиллерию. Тезку - кайзера Франца-Иозефа он видел лишь на картинках журналов. А вот Карла Первого, наследника-неудачника - лицом к лицу, на ратном поле в Италии. После битвы при Витторио-Венето и поражения Австро-Венгрии началась паника. «Мы сняли пушки с предохранителей. Мне выдали пару буханок хлеба, пару банок консервов, 30 патронов для моего карабина и мы ринулись в тыл. Фельдфебель Штумпф орал, требуя отступать прилично. Но все хотели только одного - домой». Кюнстлер пешком дошел до Удине и неделю ждал попутного поезда, постоянно прячась, чтобы не попасть в плен. В вагоне для перевозки скота он - заросший грязью, облепленный вшами, голодный - доехал до Вены. Первый глоток супа - из солдатской фуражки, за отсутствием тарелок. К Рождеству он наконец-то добирается домой, в Венгрию.
А потом - потом дела его пошли в гору, он заделался предпринимателем. В то, что происходит вокруг, особенно не вдумывался. И до последнего не скрывал того, что симпатизировал Гитлеру - «с самого начала». Когда там, где он жил, стали исчезать бесследно его еврейские конкуренты, он не задавал вопросов - ни другим, ни себе. Ему важна была прибыль, а на прибыль-то как раз он и не мог пожаловаться. Уже после войны, прочтя о Холокосте, он сказал жене - это самый большой позор немцев, несмываемый. И он за это заплатил, как и многие соотечественники - вечной бесприютностью. Эмигрировав после войны в немецкий Баден-Вюртенберг, он понял, что нигде не чувствует себя как дома: в Венгрии его называли немцем, в Германии - проклятым цыганом.
Хоронить его собирались уже не единожды. Как-то к постели больного даже привели пастора - чтобы Кюнстлер принял последнее причастие. Франц назло ему на следующий день уже сидел в постели и быстро пошел на поправку. «Священникам и врачам не верю - ни единому слову», - говорил он. Тогда, в марте 1918 года, в Италии прямо в поле католический священник отслужил молебен и освятил ружья солдат. Наказав при этом бить врага, пока тот не испустит дух. «Как священник может говорить такое?» - удивлялся Кюнстлер. С тех пор ноги его не было в церкви - вот уже больше 90 лет.
После репортажей о нем - пару лет назад - он стал знаменитым, письма приходили ящиками. Но ему было все равно, он отвечал любопытным: «Я не горжусь тем, что меня называют последним солдатом кайзера. Я делал то, что должен был делать, я не верил во все это».Он - конечно, кокетничая - говорил журналистам: «Вот когда мне стукнет 110, пусть дьявол забирает меня». Но дьяволу - ясное дело - наплевать на пожелания австро-венгерских ветеранов. Ему понравилась цифра 107 и во вторник он его забрал.
До последнего дня он работал экскурсоводом в охотничьем музее замка Хальтенбергштеттен. Был на «ты» с немецкими аристократами - принцесса Андреа Хоэнлоэ-Ягстберг вывозила его на собственной машине за покупками.
Он хотел изучать юриспруденцию после гимназии, строил большие планы. Но вмешалась война и ему пришлось помогать отцу на крестьянском подворье. «Я рыдал дни напролет, - вспоминал Франц в одном из интервью, - Книги были для меня всем». День, когда убили Франца-Фердинанда, он помнил до последнего. Начались каникулы и он возвращался из Темешвара - из гимназии - домой. На вокзале его встретил отец и сказал: «Ферди, наступают тяжелые времена». Через четыре недели объявили о начале войны.
В 17 Франца забирают в артиллерию. Тезку - кайзера Франца-Иозефа он видел лишь на картинках журналов. А вот Карла Первого, наследника-неудачника - лицом к лицу, на ратном поле в Италии. После битвы при Витторио-Венето и поражения Австро-Венгрии началась паника. «Мы сняли пушки с предохранителей. Мне выдали пару буханок хлеба, пару банок консервов, 30 патронов для моего карабина и мы ринулись в тыл. Фельдфебель Штумпф орал, требуя отступать прилично. Но все хотели только одного - домой». Кюнстлер пешком дошел до Удине и неделю ждал попутного поезда, постоянно прячась, чтобы не попасть в плен. В вагоне для перевозки скота он - заросший грязью, облепленный вшами, голодный - доехал до Вены. Первый глоток супа - из солдатской фуражки, за отсутствием тарелок. К Рождеству он наконец-то добирается домой, в Венгрию.
А потом - потом дела его пошли в гору, он заделался предпринимателем. В то, что происходит вокруг, особенно не вдумывался. И до последнего не скрывал того, что симпатизировал Гитлеру - «с самого начала». Когда там, где он жил, стали исчезать бесследно его еврейские конкуренты, он не задавал вопросов - ни другим, ни себе. Ему важна была прибыль, а на прибыль-то как раз он и не мог пожаловаться. Уже после войны, прочтя о Холокосте, он сказал жене - это самый большой позор немцев, несмываемый. И он за это заплатил, как и многие соотечественники - вечной бесприютностью. Эмигрировав после войны в немецкий Баден-Вюртенберг, он понял, что нигде не чувствует себя как дома: в Венгрии его называли немцем, в Германии - проклятым цыганом.
Хоронить его собирались уже не единожды. Как-то к постели больного даже привели пастора - чтобы Кюнстлер принял последнее причастие. Франц назло ему на следующий день уже сидел в постели и быстро пошел на поправку. «Священникам и врачам не верю - ни единому слову», - говорил он. Тогда, в марте 1918 года, в Италии прямо в поле католический священник отслужил молебен и освятил ружья солдат. Наказав при этом бить врага, пока тот не испустит дух. «Как священник может говорить такое?» - удивлялся Кюнстлер. С тех пор ноги его не было в церкви - вот уже больше 90 лет.
После репортажей о нем - пару лет назад - он стал знаменитым, письма приходили ящиками. Но ему было все равно, он отвечал любопытным: «Я не горжусь тем, что меня называют последним солдатом кайзера. Я делал то, что должен был делать, я не верил во все это».Он - конечно, кокетничая - говорил журналистам: «Вот когда мне стукнет 110, пусть дьявол забирает меня». Но дьяволу - ясное дело - наплевать на пожелания австро-венгерских ветеранов. Ему понравилась цифра 107 и во вторник он его забрал.