Шёнберг и радио
В 1921 году Арнольд Шёнберг заявляет, что благодаря ему немецкая музыка в течение ближайшего столетия останется владычицей мира. Двенадцать лет спустя он вынужден навсегда покинуть Германию. После войны, в Америке, осыпанный почестями, он по-прежнему сохраняет уверенность, что слава всегда будет сопутствовать его творчеству. Он упрекает Стравинского, что тот слишком много думает о современниках и пренебрегает судом будущего. Он рассматривает последующие поколения как самых верных своих союзников. В едком письме к Томасу Манну он причисляет себя к эпохе «на два-три столетия более поздней», когда наконец станет ясно, кто из них более велик, он или Манн! В течение последующих двух десятилетий его творчество приветствовали как величайшее достижение столетия, его боготворили самые блистательные молодые композиторы, объявлявшие себя его учениками; но затем он удаляется из концертных залов, равно как и из памяти. Кто играет его сегодня, в конце столетия? Кто обращается к нему? Нет, я не собираюсь нелепо высмеивать его самонадеянность и утверждать, что он переоценил себя. Тысячу раз нет! Шёнберг не переоценивал себя. Он переоценивал будущее.
Ошибался ли он в своих рассуждениях? Нет. Он мыслил правильно, но он жил в слишком высоких сферах. Он беседовал с величайшими немцами, с Бахом, Гёте, Брамсом, Малером, однако, какими бы интеллектуальными не были беседы, протекающие в высших сферах духа, они всегда близоруки по отношению к тому, что, вопреки рассудку и логике, происходит внизу: две огромные армии насмерть бьются во имя священных идеалов; но достаточно одной чумной бактерии, чтобы сразить их обеих.
Шёнберг сознавал, что такая бактерия существует. Ещё в 1930 году он писал: «Радио - это враг, враг безжалостный, он неудержимо наступает, и всякое сопротивление безнадёжно»; оно «перекармливает нас музыкой... не задаваясь вопросом, хотим ли мы её слушать, имеем ли возможность её воспринимать», и в результате музыка превратилась в простой шум, шум среди шумов.
Радио оказалось ручейком, с которого всё началось. Затем появились и другие средства копирования, размножения, усиления звука, и ручеёк превратился в огромную реку. Если некогда слушали музыку из любви к музыке, то теперь она ревёт повсюду и всегда и, «не задаваясь вопросом, хотим ли мы её слушать», ревёт из репродукторов, в машинах, в ресторанах, в лифтах, на улицах, в залах ожидания, в гимнастических залах, из наушников плейера, музыка переписанная, переаранжированная, урезанная, раздираемая на части, фрагменты рока, джаза, оперы, поток, где всё перемешано, когда невозможно узнать, кто композитор (музыка, ставшая шумом, анонимна), когда невозможно отличить, где начало, где конец (музыка, ставшая шумом, не имеет формы): сточная вода музыки, в которой музыка умирает.
Шёнберг знал эту бактерию, но в глубине души не придавал ей особого значения. Как я говорил, он жил в очень высоких сферах духа, и гордость не позволяла ему принимать всерьёз столь ничтожного, столь вульгарного, столь отвратительного, столь презренного противника. Единственным великим соперником, достойным его, противником возвышенным, с которым он блистательно и сурово сражался, был Игорь Стравинский. Это именно по его музыке он фехтуя наносил удары, дабы заслужить благосклонность будущего.
Но будущее оказалось рекой, разливом нот, в котором трупы композиторов плавали вреди опавших листьев и сломанных веток. Однажды бездыханное тело Шёнберга, покачиваясь на бушующих волнах, столкнулось с телом Стравинского, и они вместе в позднем и покаянном примирении продолжили свой путь в небытие, в небытие музыки, ставшей всепоглощающим грохотом.
Милан Кундера. Неведение. Гл. 39. Перевод Н. Шульгиной
Ошибался ли он в своих рассуждениях? Нет. Он мыслил правильно, но он жил в слишком высоких сферах. Он беседовал с величайшими немцами, с Бахом, Гёте, Брамсом, Малером, однако, какими бы интеллектуальными не были беседы, протекающие в высших сферах духа, они всегда близоруки по отношению к тому, что, вопреки рассудку и логике, происходит внизу: две огромные армии насмерть бьются во имя священных идеалов; но достаточно одной чумной бактерии, чтобы сразить их обеих.
Шёнберг сознавал, что такая бактерия существует. Ещё в 1930 году он писал: «Радио - это враг, враг безжалостный, он неудержимо наступает, и всякое сопротивление безнадёжно»; оно «перекармливает нас музыкой... не задаваясь вопросом, хотим ли мы её слушать, имеем ли возможность её воспринимать», и в результате музыка превратилась в простой шум, шум среди шумов.
Радио оказалось ручейком, с которого всё началось. Затем появились и другие средства копирования, размножения, усиления звука, и ручеёк превратился в огромную реку. Если некогда слушали музыку из любви к музыке, то теперь она ревёт повсюду и всегда и, «не задаваясь вопросом, хотим ли мы её слушать», ревёт из репродукторов, в машинах, в ресторанах, в лифтах, на улицах, в залах ожидания, в гимнастических залах, из наушников плейера, музыка переписанная, переаранжированная, урезанная, раздираемая на части, фрагменты рока, джаза, оперы, поток, где всё перемешано, когда невозможно узнать, кто композитор (музыка, ставшая шумом, анонимна), когда невозможно отличить, где начало, где конец (музыка, ставшая шумом, не имеет формы): сточная вода музыки, в которой музыка умирает.
Шёнберг знал эту бактерию, но в глубине души не придавал ей особого значения. Как я говорил, он жил в очень высоких сферах духа, и гордость не позволяла ему принимать всерьёз столь ничтожного, столь вульгарного, столь отвратительного, столь презренного противника. Единственным великим соперником, достойным его, противником возвышенным, с которым он блистательно и сурово сражался, был Игорь Стравинский. Это именно по его музыке он фехтуя наносил удары, дабы заслужить благосклонность будущего.
Но будущее оказалось рекой, разливом нот, в котором трупы композиторов плавали вреди опавших листьев и сломанных веток. Однажды бездыханное тело Шёнберга, покачиваясь на бушующих волнах, столкнулось с телом Стравинского, и они вместе в позднем и покаянном примирении продолжили свой путь в небытие, в небытие музыки, ставшей всепоглощающим грохотом.
Милан Кундера. Неведение. Гл. 39. Перевод Н. Шульгиной