235. Опус "Пчёлы Персефоны"
feds.Коллажжжжжжж. 2022.
Ниже - предлагаю опус, в котором пытаюсь разобрать стих "Возьми на радость из моих ладоней…" О.Э. Мандельштама.
Разбираю таким путем: беру трёхстишие (в стихе "Возьми на радость из моих ладоней…" пять трёхстиший) и размышляю, рассуждаю, что к чему.
Итак, первое трёхстишие:
Возьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного мёда,
Как нам велели пчёлы Персефоны.
Данное трёхстишие отчасти раскрывается пятым трёхстишием рассматриваемого стихотворения О. М.
Пятое же трёхстишие звучит так:
Возьми ж на радость дикий мой подарок -
Невзрачное сухое ожерелье
Из мёртвых пчёл, мёд превративших в солнце.
Так, при помощи стыковки первого трёхстишия с пятым - видно, что "Немного солнца и немного мёда" - это есть некое "Невзрачное сухое ожерелье из мёртвых пчёл, мёд превративших в солнце". Что это за мёд и что это за солнце? Сначала несколько слов о мёде.
Если мы возьмём более ранний "пчелиный" стих "Черепаха", который, как и рассматриваемый нами "Возьми на радость из моих ладоней…", относится к мандельштамовскому циклу "Tristia", то нельзя не обратить внимания на некоторые важные для нас строки. В "Черепахе" слова поэта обращены к Надежде Яковлевне Хазиной, будущей жене, а в исследуемом нами произведении творческий порыв О. М. направлен в сторону Ольги Арбениной, но "медовостью" эти шедевры похожи. Отрывок из "Черепахи", изумительная:
На каменных отрогах Пиэрии
Водили музы первый хоровод,
Чтобы, как пчёлы, лирники слепые
Нам подарили ионийский мёд.
О деятельности слепых лирников, имеющей прямое отношение к пасечному ремеслу, мне ничего не удалось найти при знакомстве с древнегреческой мифологией. Очевидно, что сам по себе слепой певец (лирник) едва ли может быть связан прямым образом с пчеловодством, поскольку добычей мёда крайне сложно заниматься незрячему человеку. Косвенной связи слепых лирников с пчелопродукцией мною также найдено не было. Отсюда, позволяю себе допустить, что под ионийским мёдом может пониматься просто песнь этих слепых лирников. Песнь, как мёд. Прекрасная сладкая песнь. Песнь как дар-приношение, потому что именно ионийский мёд, в соответствии с тем, что мне довелось перелопатить по древнегреческой мифологии, - можно рассматривать в качестве языческой культовой вещи.
Работа над опусом в библиотеке им. Паустовского К.Г.
По всей видимости, обращаясь к нашему исследуемому стиху, мёдом может быть не только непосредственно песенное слово, но и слово стихотворное, стих. Стих, как мёд. Поэтические слова, как мёд. Слова как дар-приношение. Слова как подарок. Освежим первое трёхстишие и посмотрим, что мы имеем:
Возьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного мёда,
Как нам велели пчёлы Персефоны.
Данные строки, думаю, допустимо понимать следующим образом: возьми на радость, предлагаю от всего моего сердца, на прощание, перед моей смертью или, лучше, - перед крушением всяких отношений между нами, - возьми эти мои слова, мой стих. Некоторые исследователи биографии и творчества О. М. отмечают, что крушение отношений с музой, с желанной, поэт воспринимал и переживал в какой-то степени как физическую смерть.
Продолжим. На то, что из ладоней что-то подаётся именно на прощание - указывает веление пчёл именно Персефоны и последующее весьма не радужное второе трёхстишие. Но что это за образ: пчёлы Персефоны? И почему этот образ, в этом стихе, так, при первом впечатлении, - пропитан чем-то загробным?
Из древнегреческой мифологии нам известно, что Персефона одновременно является богиней и плодородия, и царства мёртвых. А что пчёлы? Они - спутницы Персефоны в царстве мёртвых. Но они же (эти её пчёлы) - есть и жрицы Персефоны, если рассматривать их через призму Элевсинского культа. А поскольку (по М. Нильссону) в основе Элевсинского культа лежит всё то, что связано с земледелием и плодородием, то допустимо предполагать, что пчёлы в принципе есть постоянные спутницы Персефоны: как в мире мёртвых, так и в Верхнем Мире (в греческой мифологии Верхний Мир относится к миру, в котором живут люди).
И тут хочется заявить, как любителю изготавливать коллажи, что, если позволить себе вЫрезать из стиха О. М. "Возьми на радость из моих ладоней…" да соединить только первое и итоговое, пятое, трёхстишия, а затем преподнести их как весь стих Мандельштама, то я, лишь немножко коснувшись смерти, - сразу бы повел свое толкование в сторону весны, воскресения, бессмертия. Почему-то, когда я думаю о солнце и мёде О. М., то вспоминаю "явь и свет" у Арсения Тарковского: "Есть только явь и свет, ни тьмы, ни смерти нет на этом свете".
Но! Второй, третий и четвертый трёхстишия "Возьми на радость из моих ладоней…" - так наполнены загробными мотивами.
Переходим ко второму трёхстишию:
Не отвязать неприкрепленной лодки,
Не услыхать в меха обутой тени,
Не превозмочь в дремучей жизни страха.
Существует версия. Прошу прощения у читателя, что не везде указываю конкретных авторов тех или иных воззрений и не прикрепляю библиографический список в этой работе, - формат опуса допускает такое дело.
Так вот, существует версия, что "неприкрепленной лодкой" Мандельштам делает отсылку к "Одиссее" Гомера, а точнее к повествованию Одиссея о его пребывании в стране смерти, где он велит отвязать канат (то есть открепить прикрепленное судно):
… был схвачен я ужасом бледным,
В мыслях, что хочет чудовище, голову страшной Горгоны,
Выслать из мрака Аидова против меня Персефона:
Я побежал на корабль и велел, чтоб, не медля ни мало,
Люди мои на него собрались и канат отвязали.
Все на корабль собралися и сели на лавках у весел.
Судно спокойно пошло по течению вод Океана,
Прежде на веслах, потом с благовеющим ветром попутным.
(Od. XI, 633-640: перев. В.А. Жуковского)
Данная версия весьма интересна и особенность её в том, что она является вполне подходящей по смыслу: мол, что "судно" Мандельштама не находится в каких-то чётких координатах, в определённых рамках и границах, и неясно, в каком направлении бежать от мрака, ужаса, крушения. При всей обоснованности отсылки к Одиссею, на мой взгляд, следует припомнить и лодку Харона, этого перевозчика душ умерших через реку Стикс в подземное царство мёртвых. Опираясь на мнение ряда биографов поэта, можно рисовать Мандельштама и Ольгу Арбенину, к которой поэт испытывал очень сильные чувства в момент написания исследуемого нами стиха, - рисовать по кальке, положенной на образ Орфея и Эвридики. На первый взгляд, это как-то странно, поскольку Орфей и Эвридика - это пример какой-то совершенной взаимной и, главное, супружеской(!) любви, а у Арбениной (она не жена О. М.) мы же находим даже такие строки о Мандельштаме: "Наше "содружество" угасло… я не знала, что он меня так любил...".
Лично мне долгое время казалась такая ("орфейская") аналогия какой-то хлипкой. Но всё улеглось, когда в одном из стихов, посвящённых Ольге Николаевне, я обнаружил, что Мандельштам прямо называет её Эвридикой. Речь о "Чуть мерцает призрачная сцена...", где есть такие строки:
Ничего, голубка Эвридика,
Что у нас студеная зима.
После этого я перестал исключать, что в "Возьми на радость из моих ладоней…" поэт вшивает Мандельштама-Орфея (себя-Орфея). И тут "Не отвязать неприкрепленной лодки", конечно, переносит нас к тому эпизоду, когда Орфей спускается в Тартар за своей умершей от укуса змеи Эвридикой. И там-то, на подступе к Аиду, Орфей, прямо подле лодки, очаровывает своей горестной музыкой Харона, который доставляет Орфея в Аид. Вспомним, что по древнегреческой мифологии мир Аида - это мир теней. А человеческая смерть (явление страшное) - это, в каком-то смысле, в меха обутая тень.
Для удобства освежу рассматриваемое сейчас нами второе трёхстишье:
Не отвязать неприкрепленной лодки,
Не услыхать в меха обутой тени,
Не превозмочь в дремучей жизни страха.
Не исключаю, что разборчивый в древнегреческой мифологии Мандельштам - намеренно убивает тут двух зайцев: делает не только отсылку к судну Одиссея, но и к лодке Харона.
Но, может быть, мифологический привкус "лодки" сбивает меня как толкователя? В какой-то момент, когда я копался в этом, мифологическом, - мне подумалось, что ж так сложно-то, что ж цвета-то "пчелиного кубика Рубика" как-то утомительно собираются? Может просто "лодка" - это и есть сам Мандельштам, который никак не прикреплён к своей музе (то есть не связан одной жизнью с Ольгой Арбениной). С Арбениной положение влюбленного поэта трагично, патово: не прикреплён и не отвязаться; в другом стихе О. М., адресованном Ольге Николаевне, мы находим такого рода говорящие строки:
Ещё одно мгновенье,
И я скажу тебе:
Не радость, а мученье
Я нахожу в тебе.
В конечном счете, касательно "лодки", допустимо остановиться на том, что поэт намеренно выстраивает своё слово таким образом, чтобы фраза заиграла сразу в рассмотренных трёх направлениях (Одиссей, Орфей, поэт-Мандельштам); в конце концов, сам О. М. как-то где-то обозначался: "Любое слово является пучком, смысл из него торчит в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку". Вот это слово "лодка" - уж очень пучковатое в исследуемом тут нами стихе Мандельштама.
Не стану отрицать, что здесь, с этой "неприкрепленной лодкой", как, впрочем, и с "пчёлами Персефоны", меня минутами очень тянет понимать всё это как-то что ли по-арбенински! Тут надо вспомнить её заметки: "Почему-то говорили, что он (Мандельштам) берет "непонятные" слова для рифмы.… я лично думаю, что истина посредине. У него в голове был хаос, и всё "годилось" для хорошего стиха". Примечательно, что эти слова Арбениной так вяжутся с тем, что сам Мандельтам где-то так невероятно живописно повествует о своем "хаосе иудейском", о талмудических занятиях своего отца, о русском календарном годе вперемешку с праздниками, терзавшими слух дикими именами: Рош-Гашана и Иом-кипур и др.
Признаюсь, уже когда у меня почти окончательно сложился этот мой тутошний опус, - меня часто стала посещать мысль, что "Возьми на радость из моих ладоней…" - следует, в первую очередь, по лепке текста, воспринимать как "хаос иудейский", как некий "беспорядочный" танец, переполох слов и рифм, а потом уже всё это смысловое, целевое и всё такое, чего там хотел добиться поэт, когда слагал эти стихи.
Идём дальше, рассматриваем третье и четвёртое трёхстишия:
Нам остаются только поцелуи,
Мохнатые, как маленькие пчёлы,
Что умирают, вылетев из улья.
Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,
Их родина - дремучий лес Тайгета,
Их пища - время, медуница, мята.
Касательно третьего трёхстишия. Тут мне снова видится "слово", "слово Орфея-Мандельштама". Сейчас разверну эту свою мысль, своё такое видение. Слово. Слово… То есть "поцелуи, мохнатые, как маленькие пчелы, что умирают, вылетев из улья" - это слова.
feds.Коллажжжжжжж. 2022.
Словами можно очень крепко целовать человека; и зверя можно: кошачка, собачку и др. В случае Мандельштама - это, по моим ощущениям и соображениям, слова, которые трудно произносить. Слова, которые какие-то тернистые ("мохнатые"). Слова, которых не хватает, - "маленькие пчелы". Это и в каком-то смысле безответные слова, слова, не достигающие цели: "умирают, вылетев из улья". Эти слова как бы "гиблые" - перекличка с пчёлами Персефоны из царства мёртвых. Это слова к провалу, - у Орфея не получается вернуться в царство живых вдвоём с Эвридикой. Это как бы всё слова не о чём-то "складно, да ладно". Это все о каком-то расставании и распаде. Как тут не вспомнить из мандельштамовского "Меганома" (всё с той же Персефоной) такие строки:
Ещё далёко асфоделей
Прозрачно-серая весна.
Пока ещё на самом деле
Шуршит песок, кипит волна.
Но здесь душа моя вступает,
Как Персефона, в легкий круг,
И в царстве мёртвых не бывает
Прелестных загорелых рук.
Подчеркну, что мы здесь затрагиваем концепт "Мандельштам&Арбенина=Орфей&Эвридика" как односторонний, то есть лишь мандельштамовский; уверен, если бы такое равенство "М&А=О&Э" было бы преподнесено Арбениной, - она была бы очень удивлена. Так считать мне позволяют такого рода её воспоминания:
- "Я обращалась с ним (Мандельштамом), как с хорошей подругой, которая всё понимает";
- "С О. М. у меня "романа" не было".
Остановимся теперь на четвертом трёхстишии:
Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,
Их родина - дремучий лес Тайгета,
Их пища - время, медуница, мята.
Начало этого, четвертого из пяти, трёхстишья - это, в том числе, - звуковое обыгрывание: автор лепит слова, стыкует звучание слов таким образом, чтобы читатель как бы даже услышал пчёл (шшшуршшшат, прозззззззрачччччных, ночччи). Прозрачные же дебри ночи, дремучий лес Тайгета - такими оборотами очень удобно здесь - выводить на передний план то, что мы (читатели) имеем дело с чем-то потусторонним, загробным. Не следует забывать, что, по древнегреческой мифологии, лес Тайгета скрывает в себе вход в преисподнюю.
Прозрачные дебри ночи, надо сказать, также указывают на загробность. Как тут не вспомнить яркое поэтическое четверостишие М.А. Кузмина с отсылкой к образу Эвридики, находящейся в царстве мёртвых:
Стоячих вод прозрачно-дики
Белесоватые поля…
Пугливый трепет Эвридики
Ты узнаешь, душа моя?
Ещё, я как толкователь "Возьми на радость из моих ладоней…" не могу удержаться от того, чтобы не слепить такую грубую отсебятину с заходом через детство поэта, не слепить своего рода "биографическую ересь", выражаясь по-толкински. Так, в воспоминаниях Мандельштама о детстве есть такие строки: "Древнееврейская моя азбука, которой я так и не обучился..." и "Иудейский хаос пробивался во все щели каменной петербургской квартиры угрозой разрушенья, шапкой в комнате провинциального гостя, крючками шрифта нечитаемых книг Бытия, заброшенных в пыль на нижнюю полку шкафа, ниже Гете и Шиллера, и клочками черно-жёлтого ритуала". И вот к чему в этом опусе я привожу такие две цитаты: некоторые древнееврейские буквы, вылетевшие из-под пера словами, как из улья пчёлы, и высохшие на бумаге, как бы умершие, - похожи на груду мертвых крючковатых пчёлок, на рассыпанный пчелиный подмор; здесь я выражаюсь причудливыми визуальными ассоциациями, как ребёнок, который-то и в каких бы то ни было буквах ещё ничего не понимает и не разбирает. Надо сказать, что когда ты выпускаешь из улья слова, то есть когда ты пишешь (пером, карандашом, ручкой и пр.) - ты шуршишь. Поэты часто пишут ночью, "шуршат в прозрачных дебрях ночи". Как тут не вспомнить дорогого Александра Сергеевича: "Пишу, читаю без лампады, и ясны спящие громады пустынных улиц…". Здесь я закончу эту грубую безобидную отсебятину и попытаюсь выйти на что-то трезвое касательно всё тех же третьего и четвертого трёхстиший.
Красноярская территория, где бродил, размышляя над опусом.
Вероятнее всего, поэт желает сказать, что в текущей ситуации, остаётся только поэзия; поэзия, как рой пчёл, где каждая пчела - это слово, слово медоносное, мёд, слово бессмертное, слово вечное, как солнце. Поэзия (слова стихов) в каком-то смысле превозмогает время, буквально съедая его, она у Мандельштама, бесспорно, свежа и не портится (медуница, мята). Слова… Слова… "Их пища - время, медуница, мята"… Тут всё это можно подводить к статье "О природе слова" (1922 г.), в которой Мандельштам утверждает, что "русский язык - язык эллинистический", а "слово в эллинистическом понимании есть плоть деятельная, разрешающаяся в событие". Здесь мы, конечно, уже совсем близко подходим к "логосу" античной философии и к Логосу христианского богословия (Христос - Логос). Здесь же мы где-то совсем перекликаемся, в том числе по смысловой конструкции "пчёл", с Николаем Гумилёвым; речь о таких двух четверостишиях из стихотворения Гумилёва "Слово":
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это - Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчёлы в улье опустелом,
Дурно пахнут мёртвые слова.
Но из такого рода, возможных, "пчелинословесных" пересечений у близких друзей Николая Гумилёва и Осипа Мандельштама я ничего не стану выводить, так как чувствую, что это, в контексте толкования "Возьми на радость из моих ладоней…" - будет не по делу. Но, раз упомянул Гумилева, тут, думаю, уместно отметить, что Арбенина крепко и горячо любила лишь его (Гумилева). Такое мнение у меня как-то затвердевает после погружения в мемуарные тексты Ольги Николаевны.
Теперь к Мандельштаму; итоговое, пятое, трёхстишие:
Возьми ж на радость дикий мой подарок -
Невзрачное сухое ожерелье
Из мёртвых пчёл, мёд превративших в солнце.
Сейчас затрудняюсь поднять данные, где мною было взято следующее. Известно, что Деметра (одна из наиболее почитаемых божеств олимпийского пантеона, мать Персефоны) дарила посвящённым в свои мистерии пшеничные колосья как символ жизни. И допустимо выстраивать образ Персефоны, дарящей нити с нанизанными на них мёртвыми пчёлами как символ истощившей себя жизни, но жизни, которая должна снова ожить и наполниться, благодаря мёду, содержащему в себе энергию солнца. То есть рассматриваемое в стихе ожерелье - это бессмертная вещь, которую дарит поэт; поэт истощается, слагая стихи.
Если подходить к данному итоговому пятому трёхстишию через концепт "Мандельштам&Арбенина=Орфей&Эвридика", то этот стих - есть своего рода попытка поэта переиграть трагичный миф в сторону хэппи-энда внутри своей личной ситуации.
Весна 2021. Содержательная книга.
Мы помним, что пленительная музыка Орфея тронула даже грубое сердце Гадеса, и он позволил Эвридике вернуться в мир живых. Гадес поставил лишь одно условие: по пути из Тартара Орфей не должен оборачиваться назад до тех пор, пока Эвридика не выйдет на солнечный свет. Эвридика шла по темному проходу, ведомая звуками лиры, и, уже завидев солнечный свет, Орфей обернулся, чтобы убедиться, что Эвридика идет за ним, и в тот же миг потерял жену навеки.
Здесь можно сфокусироваться на том, что Орфей не подарил Эвридики солнце, и случилась трагедия. Орфей-Мандельштам же, этим стихом, - дарит солнце своей Эвридике-Арбениной. И, мне думается, в этом что-то есть. Есть реальное. Есть пророческое, предвосхищающее. О чём это я? - В арбенинской "Девочка, катящая серсо...", во второй части этой книги, в дневниковых записях Ольги Николаевны, прослеживается, как она буквально сходит с ума от своей жизни со времени ареста в 1938 г. её мужа Юрия Юркуна (был расстрелян в том же 1938 г.). Аж до 1946 г. Арбенина допускала, что Юрочка жив. Но не только постоянная, на протяжении почти восьми лет, тревога за судьбу мужа сводила её с ума. В дневниковых записях заметно сильное негативное влияние на её физическое и психическое здоровье следующего:
- война, отъезд в Нижний Тагил;
- нищета и одиночество в чуждой среде;
- тоска по насыщенной событиями довоенной жизни, которая казалась уже невозвратимой;
- смерть матери и оставшейся в Ленинграде няни, Л. И. Тамм;
- аресты и гибель, одного за другим, ленинградских друзей и знакомых;
- полная потеря связи со "своими" поэтами;
- пропажа в блокадном Ленинграде большей части дневников, архива и коллекций мужа и её собственных живописных работ и рисунков;
- отчаяние от приближающейся одинокой старости;
- бесконечное переосмысление прошлого, словно части чужой жизни.
Мне кажется, помимо покаянных чувств (см. её дневниковые записи), она спасалась и согревалась (как солнцем) ещё и стихами, которые были посвящены ей, написаны для неё. И какие-то отзвуки этого чувствуются. Так, она пишет:
"Я обожаю живопись, но мне мои портреты (Юрочкины) так же, как стихи обо мне Мандельштама, - казались более выражением меня и моей души, чем мои картинки…..
Я спасалась от горестей жизни, рисуя - боль моих вынужденных разлук я переносила в почти весёлые серии девушек в бальных платьях и танцующих детей - но показать миру саму себя я не сумела в живописи - это сделали лучше меня самой Юрочка в моих портретах и Осип Мандельштам в посвященных мне стихах. Мои картины - это я в детстве; в раннем детстве. И в них была сила, которой нет во мне - которая растаяла перед первым ветром жизни - как дым".
Думаю, этот исследуемый нами стих "Возьми на радость из моих ладоней…" мог быть спасительным и для самого Мандельштама, во всяком случае, в тот момент, когда он его творил. Ну, вот кто-то делает ожерелья из бисера, например, - подбирает бусиночки, выстраивает их по ниточке, по лесочке. А кто-то изготавливает ожерелья из слов, - подбирает слова, выстраивает их определенным образом; и в этом смысле, при таком взгляде на вещи, стих - это, конечно, словесное ожерелье, а мужская лирическая поэзия - это плетение всякого рода ожерелий. У каждого поэта - свой материал. Кто какими каменьями, кто в основном жемчугом, Мандельштам, на мой взгляд, - янтарём-электрумом. Плетение ожерелий - спасительное дело, которое помогает поэтам не сойти с ума от любви, от своей влюблённости. Извиняюсь за столь примитивные аналогии, мне просто нужны именно сейчас аналогии такого рода, чтобы показать, что ожерельем здесь, в случае с Мандельштамом, является, собственно, сам весь этот его стих, рассмотренный нами.
Если взять и предельно свернуть представленное выше толкование, то позволю себе свести его (толкование) до такой хоккувидной конструкции:
Прощай.
Возьми ж от всего сердца мой стих. -
Спасительный бессмертный энергетик.
На этом заканчиваю данную работу.
Виктор Фёдоров. 25.11.2022.
P.S.: Подчеркивания и выделение слов жирным в различных цитатах и приводимых в опусе стихах - мои.
P.P.S.: О том, как я шёл к написанию данного опуса, - отражено не столь объёмным текстом в моём ВК, также от 25.11.2022.
P.P.P.S.: Названия стихов, которые Мандельштам обратил к Ольге Николаевне (в этих стихах образ Арбениной часто связан с ласточкой):
- "Когда Психея-жизнь спускается к теням...";
- "Я слово позабыл, что я хотел сказать...";
- "В Петербурге мы сойдемся снова...";
- "Чуть мерцает призрачная сцена...";
- "Возьми на радость из моих ладоней...";
- "За то, что я руки твои не сумел удержать...";
- "Мне жалко, что теперь зима...";
- "Я наравне с другими...";
- "Я в хоровод теней, топтавших нежный луг...".
THE END
***