Простые-сложные люди
Продолжу делиться своими мыслями о литературном творчестве Василия Макаровича Шукшина.
В этом посте я не буду умствовать, выводя собственные теории о том «что же сказал художник». Поделюсь простым, и, наверное, очевидным.
Первое, что ты делаешь, когда начинаешь читать рассказы Шукшина - это влюбляешься в героев. Это одни из самых живых персонажей в русской литературе. Ты не замечаешь сам, как начинаешь без притворства радоваться за них, горевать, вместе с ними смеяться и плакать.
И они не просто живые. Автор очень аккуратно, без навешивания ярлыков, но точно выводит типы людей, сталкивает их в конфликтах, бросает в жизненные испытания. И в том, как решаются эти сюжеты, показывает внутреннюю сложность человека, его суть, как восхищающую, так и пугающую.
Особо стоит отметить, что героями у Шукшина, всегда являются простые люди из народа. Но в том то и дело, что эти «простые» люди, оказываются очень и очень сложными. Как и их жизнь, суждения, поступки.
Я хочу привести пример такого простого-сложного человека, дяди Максима из рассказа «Наказ». Советую всем прочитать этот рассказ полностью. В этом же посте приведу лишь значительные отрывки, без которых он просто лишается смысла.
Коротко, сюжет. Молодого колхозника, Григория, выбрали председателем. И пожилой уже дядька его, Максим, приходит с советом, как управлять коллективом. Поначалу, Григорий не воспринимает подвыпившего мужика в серьез, но позже понимает, что под этим «простым» дядькой скрывается очень непростая судьба, и глубокая, нажитая годами мудрость. Впрочем, это как раз тот случай, когда лучше процитировать автора.
«- Вся беда наша, Григорий, что мужик наш середки в жизни не знает. Вот я был в Германии… Само собой, гоняли нас на работу, а работать приходилось с ихными же рядом, с немцами. Я к ним и пригляделся. Тут… хошь не хошь, а приглядишься. И вот я какой вывод для себя сделал: немца, его как с малолетства на середку нацелили, так он живет всю жизнь - посередке. Ни он тебе не напьется, хотя и выпьет, и песню даже затянут… Но до края он никогда не дойдет. Нет. И работать по-нашенски - чертомелить - он тоже не будет: с такого-то часа и до такого-то, все. Дальше, хоть ты лопни, не заставишь его работать. Но свои часы отведет аккуратно - честь по чести, - они работать умеют, и свою выгоду… экономику, как ты говоришь, он в голове держит. Но и вот таких, как Климка Стебунов, там тоже нету. Их там и быть не может. Его там засмеют, такого, он сам не выдержит. Да он там и не уродится такой, вот штука. А у нас ведь как: живут рядом, никаких условиев особых нету ни для одного, ни для другого, все одинаково. Но один, смотришь, живет, все у него есть, все припасено… Другой только косится на этого, на справного-то, да подсчитывает, сколько у него чего. Наспроть меня Геночка вон живет Байкалов… Молодой мужик, здоровый - ходит через день в пекарню, слесарит там чего-то. И вся работа. Я ему: «Генк, да неужель ты это работой щитаешь?» - «А что же это такое?» - «Это, мол, у нас раньше называлось: смолить да к стенке становить». Вот так работа, елкина мать! Сходит, семь болтов подвернет, а на другой день и вовсе не идет: и эта-то, такая-то работа, - через день! Во как!
- Сколько же он получает? - поинтересовался Григорий.
- Восемьдесят пять рублей. Хуже бабы худой. Доярки вон в три раза больше получают. А Генке - как с гуся вода: не совестно, ничего. Ну, ладно, другой бы, раз такое дело, по дому бы чего-то делал. Дак он и дома ни хрена не делает! День-деньской на реке пропадает - рыбачит. И ничего ему не надо, ни об чем душа не болит… Даже завидки берут, ей-богу. Теперь - другой край: ты Митьшу-то Стебунова знаешь ведь? - Максим сам вдруг подивился совпадению: - Они как раз родня с Климкой-то Стебуновым, они же братья сродные! Хэх… Вот тебе и пример к моим словам: один всю жизнь груши околачивает, другой… на другого я без уважения глядеть не могу, аж слеза прошибет иной раз: до того работает, сердешный, до того вкалывает, что приедет с пашни - ни глаз, ни рожи не видать, весь черный. И думаешь, из-за жадности? Нет - такой характер. Я его спрашивал: «Чего уж так хлешесся-то, Митьша?» - «А, - говорит, - больше не знаю, что делать. Не знаю, куда девать себя».
Как мы видим, Максим говорит вещи очень непростые. Эти мысли: о «нормальной» (средней) жизни, и антагонисте ей - о жизни другой, взлетов и падений, крайностей, и о том, каково в этом свете соотношение жизни западной и русской - часто становятся темами для философских трудов.
Но почитаем далее тот самый «наказ», ради которого пришел Максим. Это полноценная притча, повествующая об эпизоде из юности дядьки. Отрывок довольно большой, но из него, как из песни, слов не выкинешь.
«И вот дрались мы - край на край - страшное дело. Чего делили, черт его в душу знает. До нас так было, ну и мы… Дрались несусветно. Это уж ты не помнишь, при Советской власти это утихать стало. А тогда просто… это… страшное дело что творилось. Головы друг другу гирьками проламывали. Как какой праздник, так, глядишь, кого-нибудь изувечили. Ну а жили-то мы в Низовке, а Низовка враждовала с Мордвой, и мордовские нас били: больше их было, что ли, потом они все какие-то… черт их знает - какие-то были здоровые. Спуску мы тоже не давали… У нас один Митька Куксин, тот черту рога выломит - до того верткий был парень. Но все же ордой они нас одолевали. Бывало, девку в Мордве лучше не заводи: и девке попадет, и тебе ребра перещитают. И вот приехал к нам один парнишечка, наш годок, а ростиком куда меньше, замухрышка, можно сказать. Теперь вот слушай внимательно! - Максим даже и пальцем покачал в знак того, чтоб племяш слушал внимательно. - Тут самое главное. Приехал этот мальчишечка… Приехали они откуда-то из Черни, с гор, но - русские.
Парнишечку того звали Ванькой. Такой - шшербатенъкий, невысокого росточка, как я сказал, но - подсадистый, рука такая… вроде не страшная, а махнет - с ног полетишь. Но дело не в руке, Гриша. Я потом много раз споминал этого Ваньку, перед глазами он у меня стоял: душа была стойкая. Ах, стойкая была душа! Поселились они в нашем краю, в Низовке, ну, мордовские его один раз где-то прищучили: побили. Ладно, побили и побили. Он даже и не сказал никому про это. А с нами уже подружился. И один раз и говорит: «Чо эт вы от мордовских-то бегаете?» - «Да оно ведь как, мол? - привыкли и бегаем», - Максим без горечи негромко посмеялся. - Счас смешно… Да. Ну, давай он нам беса подпускать: разжигать начал. Да ведь говорить умел, окаянный! Разжег! Оно, конечно, пятнадцатилетних раззудить на драку - это, может, и нехитрое дело, но… все же. Тут мно-ого разных тонкостей! Во-первых, мы же лучше его знали, какие наши ресурсы, так сказать, потом - это не первый год у нас тянулось, мы не раз и не два пробовали дать мордовским, но никогда не получалось. И вот все же сумел он нас обработать, позабыли мы про все свои поражения и пошли. Да так, знаешь, весело пошли! Сошлись мы с имя на острове… спроть фермы островок был, Облепишный звали. Счас там никакого острова нет, а тогда островок был. Мелко, правда, но штаны надо снимать - перебродить-то. Перебрели мы туда… Договорились, что ничего в руках не будет: ни камней, ни гирек, ничего. И пошли хлестаться. Ох, и полосовались же! Аж спомнить - и то весело. Аж счас руками задвигал, ей-богу! - Максим тряхнул головой, выпил из рюмки, негромко кхэкнул - помнил, что в горнице улеглись ко сну дети Григория и жена. И продолжал тоже негромко, с тихим азартом: - Как мы ни пластались, а опять они нас погнали. А погнали куда? К воде. Больше некуда. Мы и сыпанули через протоку… Те за нами. И тут, слышим, наш шшербатенький Ванька ка-ак заорет: «Стой, в господа, в душу!.. Куда?!» Глядим, кинулся один на мордовских… Ну, это, я тебе скажу, видеть надо было. Много я потом всякого повидал, но такого больше не приходилось. Я и драться дрался, а глаз с Ваньки не спускал. Ведь не то что напролом человек пер, как пьяные, бывает, он стерегся. Мордовские смекнули, кто у нас гвоздь-то заглавный, и давай на него. Ванька на ходу прямо подставил одного, другого вокруг себя - с боков, со спины - не допускайте, говорит, чтоб сшибли, а то развалимся. Как, скажи, он училище какое кончал по этому делу! Ну, полоскаемся!.. А в протоке уж дело-то происходит, на виду у всей деревни. Народ на берег сбежался - глядят. А нам уж ни до чего нет дела - целое сражение идет. С нас и вода, и кровь текет. Мордовские тоже уперлись, тоже не гнутся. И у нас - откуда сила взялась! Прямо насмерть схватились! Не знаю, чем бы это дело закончилось, может, мужики разогнали бы нас кольями, так бывало. Переломил это наше равновесие все тот же Ванька шшербатый. То мы дрались молчком, а тут он начал приговаривать. Достанет какого и приговаривает: «Ах, ты, головушка моя бедная! Арбуз какой-то, не голова». Опять достанет: «Ах, ты, милашечка ты мой, а хлебни-ка водицы!» Нам и смех, и силы вроде прибавляет. Загнали мы их опять на остров… И все, с этих пор они над нами больше не тешились. Вот какая штука, Григорий! Один завелся - и готово дело, все перестроил. Вот это был - руководитель. Врожденный.
- Мда, - молвил Григорий; история эта не показалась ему поучительной. Ни поучительной, ни значительной. Но он не стал огорчать дядю. - Интересно.
Максим уловил, однако, что не донес до племянника, что хотел донести. Помолчал.
- Видишь, Григорий… Я понимаю, тебе эта история не является наукой… Но, знаешь, я и на войне заметил: вот такие вот, как тот Ванька, мно-ого нам дела сделали. Они всю войну на себе держали, правда. Перед теми, кто только на словах-то, перед имя же не совестно, а перед таким вот стыдно. Этот-то, он ведь все видит. Ты ему не словами, делом доказывай… Делом доказывай, тогда он тебе душу свою отдаст, Конечно, история… не ах какая, но, думаю, выбрали тебя в руководители, дай, думаю, расскажу, как я, к примеру, это дело понимаю. А? - Максим посмотрел прямо в глаза племяннику, непонятно и значительно как-то усмехнулся. - Ничего, поймешь что к чему. Пой-ме-ешь.
- Что потом с этим Ванькой стало? - спросил Григорий.
- А не знаю. Уехали они опять куда-то. Вскорости и уехали. Да разве дело в том Ваньке! Их таких много. Хотя я тогда прямо полюбил того Ваньку, честное слово. Прямо обожал его. А он еще и… это… не нахальный был. Жили они беднова-то, иной раз и пожрать нечего было. Я не знаю… чего-то мотались по свету… Так вот, принесешь ему пирог какой-нибудь, он аж покраснеет. «Брось, - говорит, - зачем?» Застесняется. Я люблю таких… Уехали потом куда-то. А я вот его всю жизнь помню, вот же как».
Наверное, не нужно говорить, что все эпизоды: и первый, про немцев и русских, и второй, про командира-драчуна - неслучайны. Что это больше чем просто ватага пацанов и выявившийся среди них лидер. Что из этого простого, казалось бы, сюжета, можно извлечь очень непростые мысли о том, кем должны быть, и что должны делать «председатели колхозов», чтобы их «ватага» не бежала прочь побитая, а одержала победу.
Вот такой дядя Максим.