Про курить и про писать
Я отказываю себе в графомании как отказываю в сигаретах. Почему? Видать, старею. Контролирую импульсы лучше (ха!). А на самом деле понимаю, что для того, чтобы писать, нужно уметь находить оптимальную дистанцию (но как?) между собой и тем, о чем пишешь. Хорошие тексты рождаются между мери-сью и морализаторским занудством.
Этому, кстати, меня научили проективные тесты детей Наале. Лучшими кандидатами в программу оказываются те, которые на рисунок с темой семьи пишут сочинение не о своих маме, папе и лошади (детский эгоцентризм), и не о том, как продуктивно влияет деревенский воздух на пахание полей (бу-бу-бушное дистанцирование), а те, которые описывают историю и отношения персонажей на картинке так, как она им представляется. Это гибкие личности, одновременно и укорененные в реальности, и находящиеся в контакте со своим внутренним миром (тут все будущие кандидаты Наале нагуглят этот пост и приобретут великую тайну достаточно хорошего прохождения ТАТ-а). Практически уверена, что меня бы не приняли в Наале. В свои 14-15, и даже в 25, как сейчас помню, рисунок персонажа женского пола занимал у меня весь А4 и состоял исключительно из головы с сережками. И я до сих пор, честно говоря, не понимаю, как меня приняли на вторую степень психфака. На второй лекции про Роршаха мне пришлось удалиться из класса, поскольку полосатые носки, которые я увидела на второй карте вызвали у меня припадок безудержного смеха. Наверное раскомпенсировалась. Слава богам, что в силу спойлеров мне никогда не доведется проходить этот тест самой.
Но я вообще не об этом хотела, а о том, как мне порой хочется писать. До зуда, до бабочек в животе, как спешить на свидание с возлюбленным, как хотеть пить. Физическое ощущение взбудораженности и незавершенности, потребность. И вовсе не потому, что есть о чем писать, доносить что-то до кого-то, делиться впечатлениями или идеями, нет. Если анализировать этот драйв, то, кажется мне, он происткает из другой надобности - достичь альтернативного состояния сознания, слиться с неизведанным. Процесс писания (писки? письма? писанины?), когда удается действительно в него погрузиться, позволяет отключить наблюдающее эго и отдаться эго переживающему. Думается мне, в этом и кроется волшебный эффект любого творчества, во всяком случае для людей склонных к интеллектуализации, эффект медитации. Это ведь способ выключить тошнотную говорилку в голове, которая комментирует любое проявление эмоциональной жизни. Вот дерево и оно зеленое. В настоящей жизни оно ведь как. Это зеленое дерево позеленело весной, пожелтеет осенью и опадет зимой. Его кто-то посадил и кто-то поливает, согласно плану озеленения Иерусалима. Муниципалитет снимает с меня налоги за поливку и посадку дерева, и этими же деньгами платит дворнику, который по утрам подметает листву. Дворник скорее всего араб из Цур Бахера. Дерево? Почему я вспомнила дерево? В тесте Роршаха я бы получила за это дерево кодировку "ботаника", один из индикаторов социальной изоляции. Неужели у меня невосполненная потребность в социальных контактах? Очень утомительно. А в творческой жизни это просто дерево, неанализуемое. Оно о чем-то молчит, и в молчании этом не немота, а невысказанность. И столько оттенков у безмолвствия, и столько разных для него слов, гораздо больше, чем для "языка". И ведь по разному и о разном молчат опавшие деревья и зеленеющие деревья.
Способ отдохнуть от самой себя. Через творчество мы контачим с неизведанным в себе, открываем ему дверь и выпускаем на волю, тем самым становясь шире, просторнее и свободнее. Ну это как музыка. Ее невозможно обдумать. Так вот музыка языка манит меня и заклинает. И тогда я перестаю наблюдать за собой и отдаюсь силе, которая больше меня, лингвистической силе, например. А ведь умные люди (аналитик Э. Гент в статье про мазохизм) говорили, что свобода заключается в способности отдаваться. Отдаваться, но не сдаваться. Иногда лишь в русском языке существует столь тонкая лингвистистическая близость между столь близкими по смыслу понятиями, что порой их и не отличишь.
К очень великому сожалению "писать" и "курить" связаны у меня практически безраздельно, и несмотря на то, что я понимаю весь идиотизм этого положения вещей, не куря у меня не пишется. И это в самом деле от "плохо" до "катастрофически ужасно", ведь когда я бросала курить, я вовсе не собиралась бросать писать, а вышло так. И я заставляю себя писать, букву за буквой, слово за словом, потому что я просто понятия не имею, как иначе медитировать, а без этого совсем уж как-то не того и деревья не зелены, а кислотны.
Не существует хорошего метода бросить курить. Не существует хорошего метода начать писать. Но удивительно то, что что-то делать с усилием все-же гораздо легче, чем чего-то с усилием не делать.
Этому, кстати, меня научили проективные тесты детей Наале. Лучшими кандидатами в программу оказываются те, которые на рисунок с темой семьи пишут сочинение не о своих маме, папе и лошади (детский эгоцентризм), и не о том, как продуктивно влияет деревенский воздух на пахание полей (бу-бу-бушное дистанцирование), а те, которые описывают историю и отношения персонажей на картинке так, как она им представляется. Это гибкие личности, одновременно и укорененные в реальности, и находящиеся в контакте со своим внутренним миром (тут все будущие кандидаты Наале нагуглят этот пост и приобретут великую тайну достаточно хорошего прохождения ТАТ-а). Практически уверена, что меня бы не приняли в Наале. В свои 14-15, и даже в 25, как сейчас помню, рисунок персонажа женского пола занимал у меня весь А4 и состоял исключительно из головы с сережками. И я до сих пор, честно говоря, не понимаю, как меня приняли на вторую степень психфака. На второй лекции про Роршаха мне пришлось удалиться из класса, поскольку полосатые носки, которые я увидела на второй карте вызвали у меня припадок безудержного смеха. Наверное раскомпенсировалась. Слава богам, что в силу спойлеров мне никогда не доведется проходить этот тест самой.
Но я вообще не об этом хотела, а о том, как мне порой хочется писать. До зуда, до бабочек в животе, как спешить на свидание с возлюбленным, как хотеть пить. Физическое ощущение взбудораженности и незавершенности, потребность. И вовсе не потому, что есть о чем писать, доносить что-то до кого-то, делиться впечатлениями или идеями, нет. Если анализировать этот драйв, то, кажется мне, он происткает из другой надобности - достичь альтернативного состояния сознания, слиться с неизведанным. Процесс писания (писки? письма? писанины?), когда удается действительно в него погрузиться, позволяет отключить наблюдающее эго и отдаться эго переживающему. Думается мне, в этом и кроется волшебный эффект любого творчества, во всяком случае для людей склонных к интеллектуализации, эффект медитации. Это ведь способ выключить тошнотную говорилку в голове, которая комментирует любое проявление эмоциональной жизни. Вот дерево и оно зеленое. В настоящей жизни оно ведь как. Это зеленое дерево позеленело весной, пожелтеет осенью и опадет зимой. Его кто-то посадил и кто-то поливает, согласно плану озеленения Иерусалима. Муниципалитет снимает с меня налоги за поливку и посадку дерева, и этими же деньгами платит дворнику, который по утрам подметает листву. Дворник скорее всего араб из Цур Бахера. Дерево? Почему я вспомнила дерево? В тесте Роршаха я бы получила за это дерево кодировку "ботаника", один из индикаторов социальной изоляции. Неужели у меня невосполненная потребность в социальных контактах? Очень утомительно. А в творческой жизни это просто дерево, неанализуемое. Оно о чем-то молчит, и в молчании этом не немота, а невысказанность. И столько оттенков у безмолвствия, и столько разных для него слов, гораздо больше, чем для "языка". И ведь по разному и о разном молчат опавшие деревья и зеленеющие деревья.
Способ отдохнуть от самой себя. Через творчество мы контачим с неизведанным в себе, открываем ему дверь и выпускаем на волю, тем самым становясь шире, просторнее и свободнее. Ну это как музыка. Ее невозможно обдумать. Так вот музыка языка манит меня и заклинает. И тогда я перестаю наблюдать за собой и отдаюсь силе, которая больше меня, лингвистической силе, например. А ведь умные люди (аналитик Э. Гент в статье про мазохизм) говорили, что свобода заключается в способности отдаваться. Отдаваться, но не сдаваться. Иногда лишь в русском языке существует столь тонкая лингвистистическая близость между столь близкими по смыслу понятиями, что порой их и не отличишь.
К очень великому сожалению "писать" и "курить" связаны у меня практически безраздельно, и несмотря на то, что я понимаю весь идиотизм этого положения вещей, не куря у меня не пишется. И это в самом деле от "плохо" до "катастрофически ужасно", ведь когда я бросала курить, я вовсе не собиралась бросать писать, а вышло так. И я заставляю себя писать, букву за буквой, слово за словом, потому что я просто понятия не имею, как иначе медитировать, а без этого совсем уж как-то не того и деревья не зелены, а кислотны.
Не существует хорошего метода бросить курить. Не существует хорошего метода начать писать. Но удивительно то, что что-то делать с усилием все-же гораздо легче, чем чего-то с усилием не делать.