Midnight in Paris-ом навеяло
Прости, я не помню, как пахнут
отрепья сожженной бумаги,
как выглядят анонимки.
Не помню, как шепот звучит.
Не помню, как в скромности чахнут
потупленных взоров овраги.
Прости, и подавно не вспомню, как рвущийся атлас трещит.
Прости, я забыла, как падать
без чувств на холодность порфира,
в надежде, что руки подхватят,
поспешно развяжут корсет.
Прости, реверансов экзамен
я очень давно провалила.
И очень давно потеряла пустой танцевальный билет.
Прости, я не помню, как в вальсе
кружить по блистательной Вене,
и я совершенно не помню,
когда открывают сезон.
Прости, но давно не стрелялись
два истинных джентльменa,
за право меня обесчестить, поправ гуманизм и резон.
Прости, я не помню, как боком
в седле за подстреленной ланью,
скакать по просторам хозяйским,
надев амазонку до пят,
как бросить (едва ль ненароком),
махнув обессиленной дланью:
"Ах, нынче я так притомилась!", и падать с седла нарасхват.
Прости, я забыла как в ложе
сверлить конкуренток лорнетом,
Забыла, как прятать улыбку
в охапку алеющих роз.
Забыла, как с тихим: "О, боже!"
извлечь ридикюль с пистолетом,
на собственный бюст покусившись. Наверное, это склероз.
Прости, я не помню, как веер
раскрыть, от стыда заслонившись,
упрятав зардевшийся блеском
узор капиллярных зарниц.
Прости, я не помню, как греет,
камин на приеме воскресном.
Давно пред моими ногами бароны не падали ниц.
Прости, но я вовсе не помню,
как нервно одернув сонетку,
ругать накрахмаленный чепчик
за плохо протертую пыль.
Не помню, как вечером томным,
поставив на стражу субретку,
марьяж осчастливить рогами с учителем танца кадриль.
Прости, я забвеньем страдаю.
Не помню, как тишь будуара
опрыскивать благоуханным
гвоздик и камелий амбре,
и как на визите за чаем
нить сплетни пустить в кулуары.
Прости, не умею в шарады играть на лихом суаре.
Прости, я не помню, как карты,
раскрыть на зеленом покрытье,
с загадкой, с цыганским манером,
изречь: "шанс последний настал",
глядеть, в предвкушении старта,
на скачках в лицо кавалера,
который на пегую лошадь поставил свой весь капитал.
Прости, я забыла, забыла,
как взгляды скрывать под вуальной,
под тонкою, паутинной,
опущенной тканью на нос.
И, о, как давно это было,
чтоб герцог какой-то опальный
похитил меня, проигравшись, а я бы лечила невроз.
Прости, я давно позабыла
язык междометных признаний,
язык назревающих тайн,
которые рано раскрыть,
слова: "мон шери" и "мой милый" ,
беспомощность взглядов навыверт.
Прости, я едва ли сумею сдержать откровения прыть.
Прости, я не помню, как трепет
извлечь из изогнутой кисти,
к которой прижался почтенно
губами галантный месье,
и как обещающий лепет,
подобный сминаемым листьям,
издать от такого разврата. Прости, о, прости, фан де сьекль.
Прости, я турнюры и фижмы
давно променяла на джинсы,
aбсент - на холодное пиво,
oркестры - на саундтрек.
Прости, мне понятней и ближе
цветные контактные линзы,
чем мушка над верхней губою. Прости, девятнадцатый век.
отрепья сожженной бумаги,
как выглядят анонимки.
Не помню, как шепот звучит.
Не помню, как в скромности чахнут
потупленных взоров овраги.
Прости, и подавно не вспомню, как рвущийся атлас трещит.
Прости, я забыла, как падать
без чувств на холодность порфира,
в надежде, что руки подхватят,
поспешно развяжут корсет.
Прости, реверансов экзамен
я очень давно провалила.
И очень давно потеряла пустой танцевальный билет.
Прости, я не помню, как в вальсе
кружить по блистательной Вене,
и я совершенно не помню,
когда открывают сезон.
Прости, но давно не стрелялись
два истинных джентльменa,
за право меня обесчестить, поправ гуманизм и резон.
Прости, я не помню, как боком
в седле за подстреленной ланью,
скакать по просторам хозяйским,
надев амазонку до пят,
как бросить (едва ль ненароком),
махнув обессиленной дланью:
"Ах, нынче я так притомилась!", и падать с седла нарасхват.
Прости, я забыла как в ложе
сверлить конкуренток лорнетом,
Забыла, как прятать улыбку
в охапку алеющих роз.
Забыла, как с тихим: "О, боже!"
извлечь ридикюль с пистолетом,
на собственный бюст покусившись. Наверное, это склероз.
Прости, я не помню, как веер
раскрыть, от стыда заслонившись,
упрятав зардевшийся блеском
узор капиллярных зарниц.
Прости, я не помню, как греет,
камин на приеме воскресном.
Давно пред моими ногами бароны не падали ниц.
Прости, но я вовсе не помню,
как нервно одернув сонетку,
ругать накрахмаленный чепчик
за плохо протертую пыль.
Не помню, как вечером томным,
поставив на стражу субретку,
марьяж осчастливить рогами с учителем танца кадриль.
Прости, я забвеньем страдаю.
Не помню, как тишь будуара
опрыскивать благоуханным
гвоздик и камелий амбре,
и как на визите за чаем
нить сплетни пустить в кулуары.
Прости, не умею в шарады играть на лихом суаре.
Прости, я не помню, как карты,
раскрыть на зеленом покрытье,
с загадкой, с цыганским манером,
изречь: "шанс последний настал",
глядеть, в предвкушении старта,
на скачках в лицо кавалера,
который на пегую лошадь поставил свой весь капитал.
Прости, я забыла, забыла,
как взгляды скрывать под вуальной,
под тонкою, паутинной,
опущенной тканью на нос.
И, о, как давно это было,
чтоб герцог какой-то опальный
похитил меня, проигравшись, а я бы лечила невроз.
Прости, я давно позабыла
язык междометных признаний,
язык назревающих тайн,
которые рано раскрыть,
слова: "мон шери" и "мой милый" ,
беспомощность взглядов навыверт.
Прости, я едва ли сумею сдержать откровения прыть.
Прости, я не помню, как трепет
извлечь из изогнутой кисти,
к которой прижался почтенно
губами галантный месье,
и как обещающий лепет,
подобный сминаемым листьям,
издать от такого разврата. Прости, о, прости, фан де сьекль.
Прости, я турнюры и фижмы
давно променяла на джинсы,
aбсент - на холодное пиво,
oркестры - на саундтрек.
Прости, мне понятней и ближе
цветные контактные линзы,
чем мушка над верхней губою. Прости, девятнадцатый век.