Дети с молотка. «Ты никчёмен, ты - ничтожество, толку от тебя нет и не будет»
Перевод осуществлен Клубом «Суть Времени»
Фото: Бруно Аугсбургер
Принудительные меры: подростки подвергались стерилизации, отнятые у родителей дети и сироты эксплуатировались и истязались. Настало время восстановить справедливость.
Он думал, что успел стать очень стойким. Но Альфред Рютер не выдержал. Когда восемь недель назад он, 50 лет спустя, снова оказался перед тем самым крестьянским двором во Фрутингене под Берном, у него случился нервный срыв. Жена предупреждала его: «Подумай как следует». Но ему было необходимо побывать там еще раз: у того двора, где он годами, тоскуя по дому, голодал, терпел побои и главное - отсутствие человеческого тепла. В 1948 г. его в возрасте 8 лет забрали у родителей и отдали на воспитание в чужую крестьянскую семью. «Распределили», как говорили тогда.
«Зря я вернулся туда», - говорит сегодня Альфред Рютер и одной рукой вытирает глаза. Ему пришлось обращаться за психиатрической помощью. Теперь ему уже немного лучше. Помогли медикаменты.
Ему до сих пор крайне тяжело справиться с переживаниями, связанными с тем временем, когда он жил в чужой семье. Даже своей жене он рассказал об этом только через несколько лет после свадьбы. Рютер вспоминает Пасху 1948 г.: его забрали двое мужчин, отец вручил ему картонную коробку с одеждой. Мать постоянно болела и часто уезжала на лечение. Отец пытался вести небольшое хозяйство на крохотном клочке земли и еще подрабатывал на стройке. Но самостоятельно прокормить детей он уже не мог. Еще двое братьев Альфреда были отданы в чужие семьи. Оба покончили с собой: Ганс в 22, Рудольф в 24 года. Альфреда Рютера продолжают мучить ночные кошмары.
Спать ему приходилось на току на старом диване. Света там не было. Дверь открывалась только снаружи. Это больше походило на тюрьму, чем на детскую. Он укрывался мешками, чтобы согреться. Эти темные, полные одиночества ночи снятся ему и сегодня. Иногда приемная мать на весь день его запирала в сарае. Потом в оправдание она говорила, что забыла о нем или думала, что он спит. Он и сегодня не выносит запертых комнат. До 16 лет он страдал ночным недержанием. Не нужно быть психологом, чтобы догадаться, в чем причина. Достаточно просто вспомнить простонародное выражение «намочить от страха штаны». Известно, что многие «дети с молотка» страдали энурезом.
Кормили плохо. «Я постоянно хотел есть», - говорит Рютер, который иногда ел корм, приготовленный для свиней. «Только не из корыта!», - ему важно это уточнить. Иногда удавалось украсть из курятника яйцо. Чтобы никто не заметил, он зажевывал запах яйца листом шалфея. На ферме он хорошо знал погреб, свинарник и ток. В дом ему заходить запрещалось. «Соседи всегда делали вид, что не замечают меня. Вопросов никогда не задавали», - рассказывает он теперь. А как же власти, учителя, священники? «Они все делали вид, что меня нет».
Он чуть было не сорвался, шагая по обрывистой тропинке, ведущей во взрослую жизнь. Ему было всего 17, когда повесился его брат. «У меня опустились руки, я не мог ничего поделать, будто меня самого не стало». Он терял почву под ногами, за короткое время сменил дюжину рабочих мест. Лишь школа для новобранцев привела его в чувство. Альфред Рютер из всех передряг ухитрялся выкарабкаться и, несмотря ни на что, сумел обустроить собственную жизнь. Он - специалист по змеям и регулярно читает доклады о рептилиях. Почему именно змеи? «Чем-то они похожи на нас - "детей с молотка" - такие же неприкаянные», - говорит он.
Терезию Рор (58 лет) тоже «распределили», когда она училась в первом классе, так как ее семья попала в разряд «нуждающихся». Та же судьба постигла и ее пятерых сестер, с которыми ее разлучили. Одна из них в 18 лет впервые попыталась покончить с собой. «Ее изнасиловал приемный отец», - говорит Рор. И два года спустя «она утопилась». В возрасте 42 лет покончил жизнь самоубийством ее брат. «В глубине души я тоже всегда этого хотела», - признается она теперь. Она всегда думала, что «если умрет, ей станет гораздо легче».
Только потом, благодаря терапии ей удалось справиться с пережитым в детстве. Ее тоже изнасиловал приемный отец. Терезия Рор - соучредительница объединения «"Дети с молотка" в поисках друг друга», членами которого являются свыше 350 бывших «детей по распределению». «Мы хотим помочь еще живым "детям" и их потомкам научиться помогать себе». 28-го ноября они организуют конгресс в Глаттбургге, что в кантоне Цюрих. Ожидается приезд около 200 очевидцев. Так они собираются оказать давление на политиков, с тем, чтобы тема наконец смогла стать предметом исторического изучения. Заявка на соответствующий проект была подана в Швейцарский национальный фонд еще в марте, но историки до сих пор ждут предоставления средств. «Многие из очевидцев, которых мы собираемся опросить, уже в преклонном возрасте, - говорит Томас Хонкер, один из историков, участвующих в проекте. - Время торопит».
Украденное детство
Как социальное явление «дети с молотка» существовали в Швейцарии до конца 50-х гг. XX века. Это одна из наиболее печальных страниц в истории страны. Тем более удивляет, что историки так и не дописали ее. Марко Лойенбергер, сын бывшего «ребенка по распределению», посвятил этой теме свою университетскую дипломную работу. Его вывод однозначен: крестьяне считали абсолютно правомерным, что за предоставление жилья, еды и одежды «распределенные» к ним дети должны были платить им своим трудом. Приемные семьи получали на детей из коммунальной городской казны доплату за питание, объем которой варьировался в зависимости от возраста ребенка. «Многие приюты для бедняков только о том и думали, как бы избавиться от своих подопечных», - рассказывает Лойенбергер. - Более того, встречались и такие общины, которые пытались на этом зарабатывать». Подобная практика органов опеки имела мало общего с человеколюбием.
«Я подозреваю, что общины выбирали самые бедные приемные семьи, чтобы сэкономить на доплате за питание», - говорит 75-летняя Йоханна Шмассман, живущая в доме для престарелых под Базелем. В 1939 г. в 10-летнем возрасте «по распределению» она попала в один крестьянский дом в Гриндельвальде. Это были бедные крестьяне, у которых в хозяйстве были только козы. «Им государственная доплата была нужна как воздух», - она плачет всегда, когда вспоминаем свою жизнь у этой семьи. - Нас продали как скотину».
Ее мачеха была злой женщиной. Когда она говорила о родной матери Йоханны, то всегда пренебрежительно звала ее «старухой». Слышать это было больно. Даже своим сыновьям Йохана не рассказывала подробностей своего детства. «С чужими людьми мне об этом говорить как-то легче». Она до сих пор страдает от приступов страха и боится выступать на публике. Поэтому ее стихи в доме престарелых каждый раз читает кто-нибудь другой. В них она пишет и о своем детстве:
У нас украли наше детство, от начала до конца.
Впредь не должно подобное ни с кем случиться.
Нет для ребенка ничего страшней, чем детство без любви -
Оно не отпускает и до самой смерти длится.
Как недавно «распределение» детей еще было действительностью, и насколько свежи еще эти темные главы, становится ясно на примере Петера Вебера. В 1959 г. его, 4-летнего ребенка, отдали в семью мелких крестьян из Эмменталя: три коровы, немного овощей на грядке и дом на отшибе - настоящая «дыра». «Ты совсем никчемный, ты - полное ничтожество, толку из тебя никогда не выйдет». У него до сих пор «звенит» это в голове. Когда тебе 12 лет подряд повторяют такое каждый день, то начинаешь верить.
Хуго Цингг тоже поддался внушению. Из-за этого он и сейчас садиться подальше, в самое неприметное место, когда заходит куда-нибудь: «Да кто я такой». Наверное поэтому он так и не научился танцевать - на танцах он всегда стоял у стенки и чувствовал себя безучастным зрителем. «Всегда с опущенной головой». Только недавно его старая знакомая призналась ему в том, что он всегда был не таким как все. Он, например, никогда не смеялся. И теперь, когда он рассказывает о своем «распределенном» детстве, он будто открывает «книжный шкаф, который лет 30 был заперт на ключ».
В 1943 г. он в возрасте 5 лет, так же как и шесть других детей из его семьи, попал в крестьянскую семью в Гюбертале под Берном. На 10 лет. «Нас распилили и отдали дальше, как дрова с лесопилки». Он вспоминает, что его мачеха была настоящая «сатана», даже хуже: «Уж лучше к черту, чем к этой». Она воспитывала его ремнем. Ее имя он не никогда упоминает, говорит лишь «эта». Несколько раз в неделю ему устраивали порку. Времени на домашнее задание не оставалось - ему постоянно приходилось «вкалывать».
Застрелился из карабина
В семье был еще один «ребенок с молотка» - Фриц Цвален. Цвингг показывает его фотографию: атлетического телосложения, руки как у штангиста, мрачное лицо. В 21 год он застрелился из карабина недалеко от фермы. Хуго Цвингг сохранил его чемоданчик. Когда ему становится плохо, он достает его и говорит себе: «Нет, Фриц, у меня другая судьба». В чемоданчике он хранит вырезки из газет о катастрофах и несчастных случаях.
Уже во взрослом возрасте он стал искать свои корни. Его мать снимала квартиру в Берне. Когда он позвонил в дверь, она открыла и спросила: «Чего вам?». А потом узнала своего сына Хуго и заплакала. Он не знал, как себя вести. «Значит это и есть та женщина, которая меня родила». Хуго не почувствовал ничего, никакой связи, совсем ничего. Слово «мать» стало для него чем-то абстрактным.
Он вспоминает, что ответственный за опеку над ним чиновник появлялся раз в год, предварительно извещая о своем визите приемных родителей. С Хуго, ради которого он, собственно, и приходил, он никогда не разговаривал. Зато он общался с его отчимом, угощавшим опекуна вином и «бернским блюдом». По случаю конфирмации в 1952 г. опекун подарил Хуго книжечку с названием «Учись жить». В ней он написал каллиграфическим почерком напутственные слова: «Хуго, отныне ты становишься взрослым и должен сам знать, как должно поступать, даже если рядом больше нет ни наставника, ни дрессировщика с кнутом. Не забудь поблагодарить своих приемных родителей за все, что они для тебя сделали». «Он был либо наивным, либо лицемером», - говорит Цвингг.
Он не стал циником и нашел свой путь в жизни. Но он хочет, чтобы люди наконец узнали о бедах, выпавших на долю «детей с молотка». Наибольшим упущением он считает то, что ему не дали возможности учиться. «Власти распределяли детей по чужим семьям, совершая над ними преступление, - говорит он. - А все учителя и соседи смотрели на это сквозь пальцы и молчали. Я хочу, чтобы швейцарское государство официально призналось в том, что оно поступило с нами бесчестно».
«Без ремня никак»
Дорис Гассер (64 года) провела полтора года, как она выражается, «у крестьян». Возможно не случайно, уже 40 лет она живет в Женеве - как можно дальше от того погреба в восточной Швейцарии, где ее часто запирали. В органах опеки и попечительства она нашла свое личное дело. Нет худа без добра: кто-то подал заявление в прокуратуру на то, что ее приемные родители обращались с ней явным образом грубо. По заявлению в приемной семье была проведена проверка, в том числе и потому что они потребовали увеличения доплаты на питание.
В протоколе госпожа Г. - мачеха Дорис, соглашается, что ее «муж недавно примерно наказал Дорис, хорошенько ей всыпал. Он втолкнул ребенка в спальню, и та, к несчастью, упала на пол и ударилась при этом лбом о дверной косяк, в результате чего появился синяк, который на следующий день и был замечен отцом девочки во время его визита в Шаффхаузен». Госпожа Г. подчеркнула, что «в любой другой семье при воспитании трудных детей также не обходится без порки».
Мачеха не брезговала жестокими воспитательными мерами. Из протокола следует, что «касательно той давней истории с горячим картофелем, госпожа Г. подтверждает, что дала его Дорис в руки, но лишь с целью излечить ребенка от дурной привычки заглядывать во все горшки». И все же, мачеху, видимо, мучила совесть, так как, согласно протоколу, госпожа Г., «как ни странно, уже в начале беседы заявила, что была бы не против, чтобы органы забрали у нее Дорис, если сочтут, что та находится в недостаточно надежных руках».
Месяц спустя, в августе 1945 г., Дорис перевели в семью рабочих в Шаффхаузене. Но и там она осталась не надолго. Когда ей исполнилось 5 лет, она оказалась в детдоме. Там было еще хуже: «Все работники интерната были ужасными ханжами». Позже Дорис открыла ателье по пошиву женской одежды и завела семью. Она с нетерпением ждет, когда попадет на конгресс: «Многие поймут, что они не одиноки».
Скрывая от собственных детей
Четыре сестры Хартман встретились специально по просьбе редакции «Беобахтер», чтобы поделиться воспоминаниями о тех временах, когда они были «детьми с молотка». После развода родителей они росли в детдоме, позже их «распределили» по крестьянским семьям. Даже своим родственникам они поведали об этом только в самых общих чертах. Терезия Хартман (68 лет) в разговорах с детьми упоминала лишь то, что была в детдоме и в крестьянской семье. Про избиения в интернате св. Бенедикта для трудновоспитуемых в Хермечвиле под Аргау, которым руководили монашки-бенедектинки, она до сегодняшнего дня не рассказывала никому. Беатрис отдали 14-ти дней от роду в детдом под Баденом. Когда ей было 4 года, она попала в крестьянскую семью. «Мои приемные родители никогда не говорили мне, что они мне не родные. Когда я узнала правду, мой мир пошатнулся». От нее долгое время скрывали, что у нее есть сестры. Только в возрасте 30 лет она смогла познакомиться с ними.
Хайди, которой сейчас 71 год - самая старшая из них всех. Она знала родителей и следила за судьбой сестер. Впервые ее «распределили», когда ей было 11. К ней присоединилось много других детей. «Летом я должна была работать с 4 утра до 10 часов вечера. Пасти скот, выносить мусор, готовить завтрак, бежать с собакой и тележкой на дойку, затем переодеваться и идти в школу. После школы - на поле или работать по дому».
Четыре сестры хотят знать, почему с ними обращались хуже, чем с родными детьми крестьян. Рита кипит от гнева: «С нами обошлись несправедливо. Я бы упекла всех этих опекунов самих куда подальше. Общины нас просто сослали в ссылку, чтобы отделаться от нас». «Деньгами это не поправишь», - добавляет Хайди. Сестры хотят, чтобы в будущем в учебниках была глава, посвященная «детям по распределению». «Не потому что люди могут сказать, будто этого не было. Просто сегодняшняя молодежь может вообще не поверить, что с нами действительно так обошлись».
Нелли Хаутер (79 лет) до сегодняшнего дня не знает, почему родители отдали ее. Когда холодным февральским утром в 1932 г. ее забрали из школы на черном автомобиле незнакомые мужчина с женщиной, она еще не знала, что увидит свою мать еще лишь раз в жизни - через 19 лет на смертном одре. Она не знала, что кроме младшего брата у нее есть еще 9 братьев и сестер. За несколько лет до этого ее семья уже однажды распадалась.
Ее приемный отец был «жирной сволочью», говорит Нелли. Он бил ее, ремнем и иногда веревкой. Перед этим он привязывал ее за запястья, иногда голой. «По сути, он исковеркал мне всю жизнь. Учитель и священник знали, что мне приходится жить в аду». На листке бумаги, который она приготовила для беседы, Нелли большими буквами написала слово «РАБОВЛАДЕЛЕЦ» - чтобы не забыть. От чувства неполноценности она не может избавиться до сих пор. Вынимая классную фотографию 1936 года, она называет имена одноклассников, указывая на каждого из них пальцем. Когда очередь доходит до нее, она произносит: «А вот и это приемное чучело».
Источник
Фото: Бруно Аугсбургер
Принудительные меры: подростки подвергались стерилизации, отнятые у родителей дети и сироты эксплуатировались и истязались. Настало время восстановить справедливость.
Он думал, что успел стать очень стойким. Но Альфред Рютер не выдержал. Когда восемь недель назад он, 50 лет спустя, снова оказался перед тем самым крестьянским двором во Фрутингене под Берном, у него случился нервный срыв. Жена предупреждала его: «Подумай как следует». Но ему было необходимо побывать там еще раз: у того двора, где он годами, тоскуя по дому, голодал, терпел побои и главное - отсутствие человеческого тепла. В 1948 г. его в возрасте 8 лет забрали у родителей и отдали на воспитание в чужую крестьянскую семью. «Распределили», как говорили тогда.
«Зря я вернулся туда», - говорит сегодня Альфред Рютер и одной рукой вытирает глаза. Ему пришлось обращаться за психиатрической помощью. Теперь ему уже немного лучше. Помогли медикаменты.
Ему до сих пор крайне тяжело справиться с переживаниями, связанными с тем временем, когда он жил в чужой семье. Даже своей жене он рассказал об этом только через несколько лет после свадьбы. Рютер вспоминает Пасху 1948 г.: его забрали двое мужчин, отец вручил ему картонную коробку с одеждой. Мать постоянно болела и часто уезжала на лечение. Отец пытался вести небольшое хозяйство на крохотном клочке земли и еще подрабатывал на стройке. Но самостоятельно прокормить детей он уже не мог. Еще двое братьев Альфреда были отданы в чужие семьи. Оба покончили с собой: Ганс в 22, Рудольф в 24 года. Альфреда Рютера продолжают мучить ночные кошмары.
Спать ему приходилось на току на старом диване. Света там не было. Дверь открывалась только снаружи. Это больше походило на тюрьму, чем на детскую. Он укрывался мешками, чтобы согреться. Эти темные, полные одиночества ночи снятся ему и сегодня. Иногда приемная мать на весь день его запирала в сарае. Потом в оправдание она говорила, что забыла о нем или думала, что он спит. Он и сегодня не выносит запертых комнат. До 16 лет он страдал ночным недержанием. Не нужно быть психологом, чтобы догадаться, в чем причина. Достаточно просто вспомнить простонародное выражение «намочить от страха штаны». Известно, что многие «дети с молотка» страдали энурезом.
Кормили плохо. «Я постоянно хотел есть», - говорит Рютер, который иногда ел корм, приготовленный для свиней. «Только не из корыта!», - ему важно это уточнить. Иногда удавалось украсть из курятника яйцо. Чтобы никто не заметил, он зажевывал запах яйца листом шалфея. На ферме он хорошо знал погреб, свинарник и ток. В дом ему заходить запрещалось. «Соседи всегда делали вид, что не замечают меня. Вопросов никогда не задавали», - рассказывает он теперь. А как же власти, учителя, священники? «Они все делали вид, что меня нет».
Он чуть было не сорвался, шагая по обрывистой тропинке, ведущей во взрослую жизнь. Ему было всего 17, когда повесился его брат. «У меня опустились руки, я не мог ничего поделать, будто меня самого не стало». Он терял почву под ногами, за короткое время сменил дюжину рабочих мест. Лишь школа для новобранцев привела его в чувство. Альфред Рютер из всех передряг ухитрялся выкарабкаться и, несмотря ни на что, сумел обустроить собственную жизнь. Он - специалист по змеям и регулярно читает доклады о рептилиях. Почему именно змеи? «Чем-то они похожи на нас - "детей с молотка" - такие же неприкаянные», - говорит он.
Терезию Рор (58 лет) тоже «распределили», когда она училась в первом классе, так как ее семья попала в разряд «нуждающихся». Та же судьба постигла и ее пятерых сестер, с которыми ее разлучили. Одна из них в 18 лет впервые попыталась покончить с собой. «Ее изнасиловал приемный отец», - говорит Рор. И два года спустя «она утопилась». В возрасте 42 лет покончил жизнь самоубийством ее брат. «В глубине души я тоже всегда этого хотела», - признается она теперь. Она всегда думала, что «если умрет, ей станет гораздо легче».
Только потом, благодаря терапии ей удалось справиться с пережитым в детстве. Ее тоже изнасиловал приемный отец. Терезия Рор - соучредительница объединения «"Дети с молотка" в поисках друг друга», членами которого являются свыше 350 бывших «детей по распределению». «Мы хотим помочь еще живым "детям" и их потомкам научиться помогать себе». 28-го ноября они организуют конгресс в Глаттбургге, что в кантоне Цюрих. Ожидается приезд около 200 очевидцев. Так они собираются оказать давление на политиков, с тем, чтобы тема наконец смогла стать предметом исторического изучения. Заявка на соответствующий проект была подана в Швейцарский национальный фонд еще в марте, но историки до сих пор ждут предоставления средств. «Многие из очевидцев, которых мы собираемся опросить, уже в преклонном возрасте, - говорит Томас Хонкер, один из историков, участвующих в проекте. - Время торопит».
Украденное детство
Как социальное явление «дети с молотка» существовали в Швейцарии до конца 50-х гг. XX века. Это одна из наиболее печальных страниц в истории страны. Тем более удивляет, что историки так и не дописали ее. Марко Лойенбергер, сын бывшего «ребенка по распределению», посвятил этой теме свою университетскую дипломную работу. Его вывод однозначен: крестьяне считали абсолютно правомерным, что за предоставление жилья, еды и одежды «распределенные» к ним дети должны были платить им своим трудом. Приемные семьи получали на детей из коммунальной городской казны доплату за питание, объем которой варьировался в зависимости от возраста ребенка. «Многие приюты для бедняков только о том и думали, как бы избавиться от своих подопечных», - рассказывает Лойенбергер. - Более того, встречались и такие общины, которые пытались на этом зарабатывать». Подобная практика органов опеки имела мало общего с человеколюбием.
«Я подозреваю, что общины выбирали самые бедные приемные семьи, чтобы сэкономить на доплате за питание», - говорит 75-летняя Йоханна Шмассман, живущая в доме для престарелых под Базелем. В 1939 г. в 10-летнем возрасте «по распределению» она попала в один крестьянский дом в Гриндельвальде. Это были бедные крестьяне, у которых в хозяйстве были только козы. «Им государственная доплата была нужна как воздух», - она плачет всегда, когда вспоминаем свою жизнь у этой семьи. - Нас продали как скотину».
Ее мачеха была злой женщиной. Когда она говорила о родной матери Йоханны, то всегда пренебрежительно звала ее «старухой». Слышать это было больно. Даже своим сыновьям Йохана не рассказывала подробностей своего детства. «С чужими людьми мне об этом говорить как-то легче». Она до сих пор страдает от приступов страха и боится выступать на публике. Поэтому ее стихи в доме престарелых каждый раз читает кто-нибудь другой. В них она пишет и о своем детстве:
У нас украли наше детство, от начала до конца.
Впредь не должно подобное ни с кем случиться.
Нет для ребенка ничего страшней, чем детство без любви -
Оно не отпускает и до самой смерти длится.
Как недавно «распределение» детей еще было действительностью, и насколько свежи еще эти темные главы, становится ясно на примере Петера Вебера. В 1959 г. его, 4-летнего ребенка, отдали в семью мелких крестьян из Эмменталя: три коровы, немного овощей на грядке и дом на отшибе - настоящая «дыра». «Ты совсем никчемный, ты - полное ничтожество, толку из тебя никогда не выйдет». У него до сих пор «звенит» это в голове. Когда тебе 12 лет подряд повторяют такое каждый день, то начинаешь верить.
Хуго Цингг тоже поддался внушению. Из-за этого он и сейчас садиться подальше, в самое неприметное место, когда заходит куда-нибудь: «Да кто я такой». Наверное поэтому он так и не научился танцевать - на танцах он всегда стоял у стенки и чувствовал себя безучастным зрителем. «Всегда с опущенной головой». Только недавно его старая знакомая призналась ему в том, что он всегда был не таким как все. Он, например, никогда не смеялся. И теперь, когда он рассказывает о своем «распределенном» детстве, он будто открывает «книжный шкаф, который лет 30 был заперт на ключ».
В 1943 г. он в возрасте 5 лет, так же как и шесть других детей из его семьи, попал в крестьянскую семью в Гюбертале под Берном. На 10 лет. «Нас распилили и отдали дальше, как дрова с лесопилки». Он вспоминает, что его мачеха была настоящая «сатана», даже хуже: «Уж лучше к черту, чем к этой». Она воспитывала его ремнем. Ее имя он не никогда упоминает, говорит лишь «эта». Несколько раз в неделю ему устраивали порку. Времени на домашнее задание не оставалось - ему постоянно приходилось «вкалывать».
Застрелился из карабина
В семье был еще один «ребенок с молотка» - Фриц Цвален. Цвингг показывает его фотографию: атлетического телосложения, руки как у штангиста, мрачное лицо. В 21 год он застрелился из карабина недалеко от фермы. Хуго Цвингг сохранил его чемоданчик. Когда ему становится плохо, он достает его и говорит себе: «Нет, Фриц, у меня другая судьба». В чемоданчике он хранит вырезки из газет о катастрофах и несчастных случаях.
Уже во взрослом возрасте он стал искать свои корни. Его мать снимала квартиру в Берне. Когда он позвонил в дверь, она открыла и спросила: «Чего вам?». А потом узнала своего сына Хуго и заплакала. Он не знал, как себя вести. «Значит это и есть та женщина, которая меня родила». Хуго не почувствовал ничего, никакой связи, совсем ничего. Слово «мать» стало для него чем-то абстрактным.
Он вспоминает, что ответственный за опеку над ним чиновник появлялся раз в год, предварительно извещая о своем визите приемных родителей. С Хуго, ради которого он, собственно, и приходил, он никогда не разговаривал. Зато он общался с его отчимом, угощавшим опекуна вином и «бернским блюдом». По случаю конфирмации в 1952 г. опекун подарил Хуго книжечку с названием «Учись жить». В ней он написал каллиграфическим почерком напутственные слова: «Хуго, отныне ты становишься взрослым и должен сам знать, как должно поступать, даже если рядом больше нет ни наставника, ни дрессировщика с кнутом. Не забудь поблагодарить своих приемных родителей за все, что они для тебя сделали». «Он был либо наивным, либо лицемером», - говорит Цвингг.
Он не стал циником и нашел свой путь в жизни. Но он хочет, чтобы люди наконец узнали о бедах, выпавших на долю «детей с молотка». Наибольшим упущением он считает то, что ему не дали возможности учиться. «Власти распределяли детей по чужим семьям, совершая над ними преступление, - говорит он. - А все учителя и соседи смотрели на это сквозь пальцы и молчали. Я хочу, чтобы швейцарское государство официально призналось в том, что оно поступило с нами бесчестно».
«Без ремня никак»
Дорис Гассер (64 года) провела полтора года, как она выражается, «у крестьян». Возможно не случайно, уже 40 лет она живет в Женеве - как можно дальше от того погреба в восточной Швейцарии, где ее часто запирали. В органах опеки и попечительства она нашла свое личное дело. Нет худа без добра: кто-то подал заявление в прокуратуру на то, что ее приемные родители обращались с ней явным образом грубо. По заявлению в приемной семье была проведена проверка, в том числе и потому что они потребовали увеличения доплаты на питание.
В протоколе госпожа Г. - мачеха Дорис, соглашается, что ее «муж недавно примерно наказал Дорис, хорошенько ей всыпал. Он втолкнул ребенка в спальню, и та, к несчастью, упала на пол и ударилась при этом лбом о дверной косяк, в результате чего появился синяк, который на следующий день и был замечен отцом девочки во время его визита в Шаффхаузен». Госпожа Г. подчеркнула, что «в любой другой семье при воспитании трудных детей также не обходится без порки».
Мачеха не брезговала жестокими воспитательными мерами. Из протокола следует, что «касательно той давней истории с горячим картофелем, госпожа Г. подтверждает, что дала его Дорис в руки, но лишь с целью излечить ребенка от дурной привычки заглядывать во все горшки». И все же, мачеху, видимо, мучила совесть, так как, согласно протоколу, госпожа Г., «как ни странно, уже в начале беседы заявила, что была бы не против, чтобы органы забрали у нее Дорис, если сочтут, что та находится в недостаточно надежных руках».
Месяц спустя, в августе 1945 г., Дорис перевели в семью рабочих в Шаффхаузене. Но и там она осталась не надолго. Когда ей исполнилось 5 лет, она оказалась в детдоме. Там было еще хуже: «Все работники интерната были ужасными ханжами». Позже Дорис открыла ателье по пошиву женской одежды и завела семью. Она с нетерпением ждет, когда попадет на конгресс: «Многие поймут, что они не одиноки».
Скрывая от собственных детей
Четыре сестры Хартман встретились специально по просьбе редакции «Беобахтер», чтобы поделиться воспоминаниями о тех временах, когда они были «детьми с молотка». После развода родителей они росли в детдоме, позже их «распределили» по крестьянским семьям. Даже своим родственникам они поведали об этом только в самых общих чертах. Терезия Хартман (68 лет) в разговорах с детьми упоминала лишь то, что была в детдоме и в крестьянской семье. Про избиения в интернате св. Бенедикта для трудновоспитуемых в Хермечвиле под Аргау, которым руководили монашки-бенедектинки, она до сегодняшнего дня не рассказывала никому. Беатрис отдали 14-ти дней от роду в детдом под Баденом. Когда ей было 4 года, она попала в крестьянскую семью. «Мои приемные родители никогда не говорили мне, что они мне не родные. Когда я узнала правду, мой мир пошатнулся». От нее долгое время скрывали, что у нее есть сестры. Только в возрасте 30 лет она смогла познакомиться с ними.
Хайди, которой сейчас 71 год - самая старшая из них всех. Она знала родителей и следила за судьбой сестер. Впервые ее «распределили», когда ей было 11. К ней присоединилось много других детей. «Летом я должна была работать с 4 утра до 10 часов вечера. Пасти скот, выносить мусор, готовить завтрак, бежать с собакой и тележкой на дойку, затем переодеваться и идти в школу. После школы - на поле или работать по дому».
Четыре сестры хотят знать, почему с ними обращались хуже, чем с родными детьми крестьян. Рита кипит от гнева: «С нами обошлись несправедливо. Я бы упекла всех этих опекунов самих куда подальше. Общины нас просто сослали в ссылку, чтобы отделаться от нас». «Деньгами это не поправишь», - добавляет Хайди. Сестры хотят, чтобы в будущем в учебниках была глава, посвященная «детям по распределению». «Не потому что люди могут сказать, будто этого не было. Просто сегодняшняя молодежь может вообще не поверить, что с нами действительно так обошлись».
Нелли Хаутер (79 лет) до сегодняшнего дня не знает, почему родители отдали ее. Когда холодным февральским утром в 1932 г. ее забрали из школы на черном автомобиле незнакомые мужчина с женщиной, она еще не знала, что увидит свою мать еще лишь раз в жизни - через 19 лет на смертном одре. Она не знала, что кроме младшего брата у нее есть еще 9 братьев и сестер. За несколько лет до этого ее семья уже однажды распадалась.
Ее приемный отец был «жирной сволочью», говорит Нелли. Он бил ее, ремнем и иногда веревкой. Перед этим он привязывал ее за запястья, иногда голой. «По сути, он исковеркал мне всю жизнь. Учитель и священник знали, что мне приходится жить в аду». На листке бумаги, который она приготовила для беседы, Нелли большими буквами написала слово «РАБОВЛАДЕЛЕЦ» - чтобы не забыть. От чувства неполноценности она не может избавиться до сих пор. Вынимая классную фотографию 1936 года, она называет имена одноклассников, указывая на каждого из них пальцем. Когда очередь доходит до нее, она произносит: «А вот и это приемное чучело».
Источник