Антон Мухачёв. Цикл тюремных рассказов "Партизанщина". Части 4 - 6
Продолжение цикла тюремных рассказов Антона Мухачёва "Партизанщина".
Начало (части 1 - 3) тут - https://vigorov.livejournal.com/329698.html
Часть 4. Статисты
https://www.facebook.com/tonyfly2018/posts/635562584102583
https://proza.ru/2021/11/03/757
https://www.ridus.ru/news/365997
Через две недели карантинных приключений, зеков списывали в лагерь. Перед тем, как его определяли в какой-либо отряд и, уж тем более, на какую-то должность, зеку предстояло пройти представление. Так очередной унизительный процесс и назывался - «Представление».
В кабинете начальника колонии собирался местный офицерский бомонд, только что без жён. По обе стороны длинного стола сидели разночинные «погоны», те, что рангом поменьше, рассаживались на стульях вдоль стен, в углу стоял зек в хорошо пошитой робе - нарядчик колонии, - пара десятков человек и все они ради одного события - представления осужденных пред администрацией. Так, наверное, раньше демонстрировали новых холопов перед помещиком.
Зек, ранее отрепетировав перед активом карантина свою речь, делал два шага в кабинет начальника, становился у черты и как сумасшедший орал доклад: ФИО, статью, начало и конец срока. Он не кричал, он орал. Так же громко он обязан был отвечать на вопросы сотрудников администрации, не тупить, смотреть на верхнюю пуговицу начальника колонии и не забывать после каждого ответа добавлять: «гражданин начальник!».
В большинстве своём ещё до того, как зек из карантина попадал в штаб, его судьба уже была решена в кабинетах оперов. То есть у начальника колонии действительно было представление, но скорее цирковое. Только иногда, если клоун в робе вдруг проявлял себя совсем уж тупо или дерзко, начальник мог рявкнуть: «Закрыть! Вые*ать! Доложить!» Против его решения мало кто возражал, кроме самого зека, но даже и он часто не вслух.
В двухэтажном здании штаба сотрудники администрации располагались на первом этаже, над ними была медсанчасть, под ними - клуб и спортзал. Возле каждой двери в кабинет стоял молодой зек - он открывал двери офицеру, что подходил к кабинету, бегал с его поручениями по лагерю и гордо назывался «дневальный штаба». Звучало это гораздо солиднее «шныря», но здесь за такие слова могли в кабинете оперов и подбросить. Это были цепные псы штабной администрации, смекалистых и сноровистых ценили, на многое закрывали глаза, а то и награждали разрешением на какой-нибудь запрещённый предмет. Под перешитыми робами у них зачастую были вольные футболки, а на ногах белые носки. За эти подарки да за неплохой шанс уйти по условно-досрочному иной дневальный штаба так старался, что его куратор от души награждал похвалой: «Ты мой пёс!»
В центре штабного коридора было окно и над ним надпись: «Нарядная». Именно там и был кабинет статистов - четыре должностные единицы. Почему они сидели именно в «Нарядной» и от чего у их рабочего места было столь странное название, я узнал совсем скоро. Меня, ещё вонючего после карантина завели в «Нарядную» сразу после представления в кабинете у начальника. В просторной светлой комнате с большим окном стояли два стола с бумагами, журналами, книгами, калькуляторами и кучей офисной канцелярии. Это и был офис, с четырьмя офисными работниками - статистами. Один из них вскоре освобождался, на его место меня и привели. В соседней комнате был кабинет нарядчика, того самого зека, что стоял в кабинете начальника на представлении. Это был главный активист лагеря. Из-за его должности кабинет потому и назывался «Нарядная».
Короткое знакомство, и самый бывалый из них, открыв створку окна, сказал мне: «В баню! В баню!». Это была моя первая помывочная процедура в этом лагере, где я мог не спешить, нас не поливали из шланга ледяной водой и не заставляли голых становится в плотную шеренгу лысоголового строя.
Две недели я проходил практику штабного статиста, и наконец-то понял, зачем мне в школе была нужна математика. Я оказался, словно паук в сети - в центре потоков информации колонии общего режима ИК-40 города Кемерово. Внутренней и закрытой, конечно же, информации.
Возможность найти почти всё о практически любом осуждённом в нашем лагере - от находящихся в ШИЗО бедолаг до главных активистов «краснознамённой» колонии я осознал не сразу. Для начала мне пришлось научиться ориентироваться среди десятка разлинованных журналов и деревянных плашек с кучей странных цифр, тысяч карточек осуждённых, как сделанных статистами вручную, так и официальных - ламинированных, всеразличных списков, заявлений, и гигантской «домовой» книги с данными обо всех зеках за последние десять лет.
Рабочая смена у статиста начиналась сразу после завтрака. Чуть более вкусного и питательного, чем у обычного зека из «режимного» отряда. Так сотрудники, с одной стороны, поощряли хорошую работу важного звена, с другой - покупали лояльность. Редко какому активисту на высокой должности хотелось потерять её - слишком много возможностей она ему давала.
Работали статисты попарно, по графику. Он вырабатывался здесь годами, как отшлифовывалась и сама система учёта зеков в колонии. Пока двое статистов считали, писали, звонили, узнавали, заполняли и отчитывались, другие отдыхали в отряде или занимались личными делами. После обеда пара сменялась. Я было подумал, что такая работа чересчур шикарна, пока не погрузился в неё с головой.
Самой главной задачей статиста было не допустить ошибку при своих ежедневных подсчётах. И если зек, пусть и с высшим образованием, сидел бы с утра до вечера над бумагами с калькулятором без отдыха - он быстро стал бы зависать и допускать просчёты. А недостающий на проверке зек - это ЧП. Стоило статисту обсчитаться, и вся колония стояла на проверке в жару или мёрзла лишний час, а то и два - пока ошибка или зек не находились и дебет с кредитом у дежурного по смене не сходился бы до последней цифры. После статист конечно бы отгрёб от оперативников по полной, но ошибаться меньше не прекратил бы. Поэтому заинтересованная в порядке администрация позволяла статистам жить более-менее привольно. И одной из лучших возможностей статистов была почти полная «зелёнка» по передвижению в лагере.
Основное различие между «чёрными» и «красными» лагерями - это степень свободы среднестатистического осуждённого. Свободы действий, свободы выбора и, конечно же, свободы передвижения. Если в лагере с положенцем и смотрящими зек мог пройти почти в любое место внутренней территории без разрешений и уведомлений, то в «красных» лагерях у каждого зека место его пребывания было строго разграничено официальными и негласными правилами. Так, обычный осуждённый из «отрядной массы» не мог пойти без разрешения даже в туалет. Любое мероприятие - поход в столовую или клуб, в баню или на свидание было по расписанию и по команде. Лежать на кровати после «подъёма» считалось фантастикой, прогулка или перекур в строго отведённом месте и недолго, а каждый маломальский инспектор колонии был для зека из «массы» «гражданином начальником» высочайшего ранга. Конечно же по сравнению с ними жизнь статистов казалась необычайно свободной, фантастически недосягаемой. И за неё нужно было платить предельной внимательностью к цифрам.
В день было несколько общелагерных проверок. На асфальтном огромном плацу, с расчерченными полосами строились отряды колонии. От построения на проверку были освобождены только зеки в карантине, медсанчасти и карцере. Дождь или снег, зима или лето - от трёх до пяти проверок проходило всегда. Сначала каждый отряд пересчитывался поимённо. Для этого процесса из дежурной части выносился фанерный ящик с ячейками. Там лежали тысячи ламинированных карточек осуждённых с их фотографией и полными данными, вплоть до профучёта. Сотрудники администрации разбирали из ячеек пачки отрядов, расходились по плацу и выкрикивали фамилии. В ответ зек громко и чётко называл свои имя-отчество и выходил из строя напротив. Так, в конце переклички не должно было остаться ни одного лишнего зека или невостребованной карточки. После тотальной переклички все отряды снова выстраивались в строй с шеренгами по пять человек и, когда дежурный или его помощник с деревянными плашками в руках проходили мимо шеренг, та должна была чётко в ногу сделать шаг вперёд. Так, по пятёркам, сверялась теоретическая численность осуждённых лагеря с их фактическим наличием. Задачей статистов было сведение всех данных воедино для каждой такой проверки.
Для этого у них были на руках полные списки осуждённых по отрядно, по бригадно, по объектово. Любой перевод осуждённого из отряда в отряд, из отряда в медсанчасть и обратно, отправка зеков на этап или на длительные свидание, прибытие новеньких или освобождение, в конце концов их смерть - обо всех событиях в лагере статисты узнавали одни из первых. Завхозы отрядов или объектов - столовой, бани, клуба, ПТУ - еженедельно подготавливали для статистов списки своих зеков. В них были пометки: кто есть кто и кем работает, сидит на скамейке в отряде или старается для администрации активистом, выходит на работу в промзону или режет в ширпотребке нарды - всё, что касалось официальной деятельности зеков колонии так или иначе стекалось в штаб к статистам. Они то и дело правили номера или наименования, чертили в журналах таблицы и заполняли численность состава отрядов и объектов, заводили карточки на прибывших, заполняли «домовую» книгу и составляли десятки отчётов для тех или иных сотрудников. Через статистов проходила и неофициальная информация, в её достаточном количестве для понимания происходящего в лагере. Если кто-то замученный или изувеченный уезжал в медсанчасть или вольную больницу, если в каком-то из отрядов зек выпрыгивал из окна на асфальт или по прибытию вскрывал себе горло, если кто-то кого-то убивал - статист не мог об этом не узнать. С фамилиями как жертв, так и нередко их палачей.
Уже через полгода работы я полностью освоился с должностью статиста в частности, и лагерной жизнью активиста в целом. Мне не сложно было сводить воедино цифры, я был рад относительно свободной жизни и без мук совести пользовался предоставленными администрацией благами. Первое время я очень удивлялся тому, что какого-то зека могут допустить к той информации, которую он не имел права знать категорически. Личные данные осуждённых, вплоть до их домашних адресов и телефонов близких родственников, местонахождение конкретного зека в определенное время, фамилии наказанных изолятором осуждённых и причины их туда перемещения, даты их освобождения и многое-многое другое. Теоретически, доведись какому-нибудь зеку убежать, статист мог бы стереть все данные о нём и так подтасовать цифры, что его ещё долго не хватились бы на проверке. Статист мог стереть из лагеря любого.
И почему обычным зекам, пусть и с высшим образованием предоставляли допуск к закрытой информации я понял на первой же комиссии из областной Управы. Когда приехали проверяющие, лагерь преобразился. На плацу и прилегающей территории никого из зеков не было, все сидели в ПВР отрядах. На объектах находились только те осуждённые, что имели право там находиться согласно подписанным разнарядкам. А те выписывались только на основании утверждённых должностей. Статисты, естественно, работниками были нелегальными. И пока они сидели в отряде, дежурные по смене с инспекторами судорожно пытались сверить количество зеков и свести воедино все объекты. В такие дни общелагерные проверки нередко задерживались, в отряд со статистами периодически звонили сотрудники и выясняли какие-то цифры и всё равно во время проверки нет-нет, да и оставались на плацу лишние зеки. Лишь пара-тройка фанатичных сотрудников колонии - карьеристов могли сделать свою работу без помощи осуждённых. Все остальные настолько привыкли к работе за них, что работать по-настоящему то и разучились.
Как только я разобрался во взаимосвязях журналов, таблиц, карточек, плашек и «домовой» книги, я принялся искать какие-либо данные об убитом. Я уже знал, что выдать убийство за несчастный случай администрации не удалось. Всю вину на себя взял один из активистов карантина - Ваня «Север», он же Антон Иванов. После общения с операми, заместителями начальника колонии и самим начальником, он чистосердечно признался, раскаялся, сидел в изоляторе всё время следствия и суда и, в результате, к своему сроку получил добавку за убийство всего в несколько месяцев.
По завершению процесса сотрудник оперативного отдела Изместьев Антон Дмитриевич, что собирал с осужденных надиктованные объяснительные и курировал ход судебных разбирательств ушёл на повышение в областную Управу, а начальник карантинного отряда Кравченко Николай Николаевич, что возможно и был тем сотрудником, добивающим жертву, был награждён должностью оперативного работника нашей колонии.
Я же всё искал и искал данные на Олега Храпова и не мог их найти.
----------
Часть 5. Игорь Каторин
https://www.facebook.com/tonyfly2018/posts/639754213683420
https://www.ridus.ru/news/366059
https://proza.ru/2020/01/06/508
Как «стирают» умерших, я сначала увидел на примере Олега Храпова, а спустя полгода мне продемонстрировал «выход из матрицы» и мой близкий товарищ.
В «домовой» книге колонии, сшитой в мастерской лагеря из больших прочерченных листов толстой бумаги были записаны ФИО зеков, их год и место рождения, даты прибытия и убытия, город, откуда его привезли и, карандашом, номер отряда, в котором они отбывали свой срок, если находились в колонии. Когда зек освобождался, его аккуратно вычеркивали и красной ручкой вписывали дату освобождения. Если на этап - вычеркивали карандашом и тоже ставили дату.
Сантиметров в пятнадцать толщиной книга была порезана сбоку, как блокнот с буквами. И по алфавиту её можно было сразу открыть на нужной букве, чтобы искать необходимые фамилии. Конечно же, первым делом я нашёл себя. Город рождения указали верно - Норильск. Но статья первоначально была замазана корректором и уже потом написана правильно. Коллега пояснил мне, что самой распространённой статьёй в лагере была народная - «228», наркоманская, а с экстремистской «282» попался я один такой. Вот и перепутали по привычке.
В «домовой» книге я нашёл и статистов - все они были местными, и завхоза своего отряда, тоже местный из бывших блатных «бродяг», и вообще в лагере 99% были из Кемеровской или Новосибирской областей. Немного зеков из Бурятии - и всё. Когда я открыл талмуд на букве «Х», то фамилий там оказалось всего десятка полтора. На «С» или, например, «К» - фамилий было несколько сотен, одних Кузнецовых штук двадцать. А на «Х» - мало. И Храпова там не было. Я присматривался, может его стёрли или так же замазали корректором, но нет, не было и намёка на то, что он когда-то был сюда записан.
Кладезью информации о спецконтенгенте были и карточки заключённых. Их было два вида: ламинированные, что официально хранились в дежурной части, и самодельные, вырезанные из толстого ватмана квадратные пролинованные карточки, на которых были те же данные, что и в «домовой» книге. Лежали они в строго отсортированном порядке в ящике стола «Нарядной». На обратной стороне этих картонок описывалось всё «путешествие» зека по отрядам, с момента его списания из карантина до нынешнего дня - и в этом была их основная ценность. С этими карточками у статистов была власть. Думаешь, что за зек постоянно смотрит на тебя в отряде или задаёт крайне странные вопросы, посмотришь его карточку, а он после карантина уехал в СДП, где провёл почти год. И всё с ним ясно - прошёл спецподготовку.
Ячейку с буквой «Х» я просмотрел сразу. Перерыл карточки уехавших на этап. Следом недавно освободившихся. Через какое-то время наткнулся на архив давно вышедших на волю, но и там Олега Храпова не было. А был ли он вообще?
Тот блондин, что в карантине сообщил мне имя погибшего, теперь работал в моём отряде дневальным. Звали его Игорь Каторин и после карантина, где он страдал из-за отказа доносить на нарушителей установленного порядка очень расстраивался из-за своей новой должности. Он жаловался мне на обязанность вести какие-то тетради и записывать туда фамилии зеков, что пошли в штаб, на свидание, уехали в ШИЗО или нарушали в отряде режим содержания. Игорь считал это стукачеством, к которому его принуждали, но не принудили в карантине, а теперь он был обязан заниматься этим по должности.
Я посоветовал Игорю написать заявление о смене работы и не делать то, от чего болит совесть. И переспросил его, не ошибся ли он тогда с фамилией убитого перед Новым Годом. Но нет, Игорь подтвердил, что приехал с ним одним этапом и не раз слышал фамилию на перекличке.
Я так и не понял, куда делся Олег Храпов, пока в десятке метров от меня не повесился уже сам Игорёк. Как-то после утренней проверки в штабе засуетились дневальные с сотрудниками, через пять минут по громкой связи лагеря объявили, что всем отрядам необходимо оставаться в местах расположения, а передвижение по колонии запрещено. Чуть позже к штабу подъехала скорая помощь с воли, и дневальные протащили на выход чёрный мешок.
Спустя час я уже знал, что уроженец города Новокузнецк Игорь Каторин 1985 г.р. во время развода отрядов по рабочим местам прошёл мимо меня в штаб, заперся в мужском туалете и подвесил себя за горло к трубе. Сколько раз я потом в этот туалет ни ходил, всё никак не мог представить, как же можно было повеситься на трубе, что проходила чуть выше пояса. Но Игорёк вышел из матрицы успешно.
На следующий день в штабе заседали вольные следователи. Они по одному вызывали в кабинет дневальных штаба, статистов и зеков из отряда Игорька. На момент трагедии он уже был в Секции Дисциплины и Порядка.
После того, как Игорь сходил к операм в штаб и попросил снять его с должности дневального отряда, его перевели на должность дневального медсанчасти. Возможно, там ему надо было лишь сортировать таблетки или записывать пришедших на приём осуждённых, но и на «крестах» Игорёк не задержался даже трёх дней. Завхозом медсанчасти был плотно сбитый зек с десятилетним сроком за тяжкие телесные со смертельным исходом. Его прозвище соответствовало его увлечениям - «Бокс». Он был тихий и спокойный, почти стопроцентный флегматик, но своих подопечных он поучал апперкотами. Что у него стряслось с Каториным, он так мне и не рассказал, хотя мы с ним часто общались, и я ненароком задавал ему вопросы. Но Игорька быстро списали к «эсдэпурикам» на перевоспитание и уже через несколько дней он стоял на углу штаба с группой опытных наблюдателей за порядком, что должны были натаскивать новичка на новые обязанности, в частности различать сотрудников издалека по их фигуре и походке. Игорёк смотрел на всё стеклянным взглядом, а после пошёл и повесился.
У нас в этот же день оперативники истребовали все бумаги, что так или иначе касались Игоря Каторина: его заявления о переводе из отряда в отряд, карточки, как картонные, так и официальные из дежурной части, а также «домовую» книгу. И так как фамилия у него была на самую распространённую букву, то вырвать из книги страницу в этот раз не получилось. Об этом посетовал дневальный штаба, что вернул мне её из кабинета оперативников. В журналах и «домовой книге» Игорь Каторин оказался вычеркнут, как уехавший на этап.
В двухэтажном кирпичном ДПНК за длинным пультом, словно из старых фильмов о космических полётах заседал дежурный по смене и следил за мониторами, что-то объявлял по громкой связи, отвечал на телефонные звонки и переругивался с активистами, что с утра до вечера донимали его просьбами отзвониться. За его спиной был стенд с фотографиями профучётников, среди которых красовалось и моя, а также стояли два больших ящика с рассортированными по ячейкам карточками. Именно по ним на общелагерных проверках сотрудники сверяли наличие зеков.
Задачей статистов было несколько раз в день приходить в ДПНК и делать за сотрудников администрации его работу: распределять карточки в зависимости от движения спецконтингента, попутно меняя на них номера отрядов и бригад, добавлять в ячейку карантинного отряда новые или забирать из ящика карточки тех, кто освободился или уехал на этап. Оперативник распорядился принести ему карточку Каторина, что я и сделал. Но картотек было две: рабочая и контрольная, они дублировали друг друга, обеспечивая защиту от случайного просчёта. Вторую карточку принести я «забыл», а мне не напомнили.
Месяц после штабного ЧП я тасовал эту карточку по ячейкам, прятал её то в санчасти, то на длительном свидании, пока один из статистов не обнаружил её и не принёс на уничтожение фотографу.
Это была ещё одна неофициальная должность, на которой пусть и штабной, но всё же зек имел нелегальный доступ к таким «мегазапретам», как к фотоаппарату и даже компьютеру. В сравнении с этим, наши калькуляторы и цветные ручки казались детскими игрушками. Подружиться с фотографом я даже не рассчитывал - косой и хромой зек с фамилией Лебедев не вылазил из кабинета сотрудников безопасности и кто его знает, что именно он им там рассказывал. Однако я рискнул и попросил его вернуть мне карточку Игоря, якобы для завершения одному мне известных работ. Он посмотрел, как будто мимо меня и молча отдал потёртый пластик.
Последующие месяцы я всё время перепрятывал карточку, боялся, что её найдут на внеплановом обыске. Они случались в колонии не реже двух раз в неделю, а это был бы крупный залёт с тяжёлыми последствиями. Не меньше я опасался и фотографа, парень он может и не плохой, но если проболтается даже не сотрудникам, а какому-нибудь дневальному штаба, то тот гарантированно донесёт своему куратору. Но шли дни, а карточка была у меня.
Следователи с воли помогали местной администрации подчищать следы ЧП не менее рьяно. В штаб они прибыли с уже распечатанными протоколами наших опросов: Игорь Каторин был обнаружен во столько то, вызвана скорая помощь, причина смерти - асфикция. Оставалось только подписать, но тут следователь спросил, не слышал ли я того, что Игорь Каторин был гомосексуалистом. Нет, ответил я, он им не был, его на воле ждала девушка и мне о ней он часто рассказывал. «А почему вы задаёте такой вопрос?» -спросил уже я. «Потому что в заднем проходе у него обнаружены следы спермы. Ты уверен, что он не был гомосексуалистом?»
Вышел я из кабинета оперативников в полной прострации. Вопросов в голове была масса, но задать их было некому. И больше всего меня интересовало, кто именно в отряде СДП таким образом «наказывал» и как много тех, кто после подобной «вербовки» стал вынужденным агентом оперативного отдела, не решившись на крайний шаг.
Вскоре первый список активистов лагеря с их полными данными покинул лагерь в одном из неравнодушных «освобожденцев». В том самом «заднем проходе» вышла на волю и карточка Игоря Каторина.
---------------
Часть 6. Инфокапсула
https://www.facebook.com/tonyfly2018/posts/648224256169749
https://proza.ru/2021/11/24/1593
https://www.ridus.ru/news/367152
Засунуть запаянную «инфокапсулу» в задницу оказалось непросто, тем более, что задница была чужая.
«Инфокапсулами» я прозвал записки, что раз в квартал отправлял на волю через доверенных освобожденцев. Зеки уходили на волю, некоторые были на администрацию и актив очень злы, другие хотели сохранить своё достоинство, и некоторые из них проносили в себе мои «малявы». Заполненные мелким почерком узкие полоски бумаги скручивались в тугой рулончик, запаивались в целлофан от сигаретной пачки и в «воровском кармане» проносились на волю. Так арестанты называли свои задницы, в них по «параллельному» миру нередко путешествовали запрещённые предметы: симки с деньгами, «соль» или табак, а у тренированных даже телефоны.
Сегодня на свободу должно было отправиться очередное послание, но вышла заминка. В последний момент «воровской карман» одного неравнодушного зека наотрез отказался принимать запаянную мной ранее «инфокапсулу». Узнал я об этом случайно.
Вот уже год я снабжал кузбасскую братву и своего адвоката информацией об активистах нашей «краснознамённой» колонии. Начиная с самых главных, особо жестоких или открыто сотрудничающих с оперотделом и заканчивая последними «эсдэпуриками». Многие из них стояли кучками на углах бараков или объектов, перемахивались друг с другом особыми знаками, показывая, кто из начальства идёт в лагерь, другие с блокнотами ходили среди обычных зеков и «записывали нарушения». Все их видели в лицо, кто-то даже узнавал в них своих одноклассников, но почти никто не знал, что ФИО, год рождения и конец срока всех активистов лагеря стабильно отправляется на волю. У особо отметившихся негодяев и их домашние адреса с телефонами родни.
Надо было только знать, в каких журналах искать адреса, а в каких телефоны. Статисты это знали, ибо ежедневно с ними работали.
Я верил, что зло можно приуменьшить, если исчезнет анонимность его носителей. И потому мои капсулы на воле ждали те представители «чёрного» мира, до кого я смог дотянуться через тех же зеков, кому пришлось довериться. Найти таких было не просто. Доверять здесь означало - пострадать. Любой мог оказаться агентом оперотдела, некоторые из них работали даже на зарплате, но большинство завербованных просто мечтало об условно-досрочном. Однако приходилось рисковать, и уже через пару лет у меня появились первые соратники.
И вдруг очередная доверенная задница паникует в отрядном туалете, а моя капсула выпадает в клозет. Тюремный туалет - «крокодил», так устроен, что утонуть в нём чему-либо сложно, нужно смывать ведром. И когда я случайно зашёл туда после обеда, то увидел двух ссорящихся зеков - нашу маленькую ячейку сопротивления. Ругались они шёпотом, чтобы не спалиться. Один другому передал запаянную капсулу, очень небольшую, меньше, чем о которых я читал в «Мотыльке» Анри Шарье. Там капсулы с наличкой были чуть ли не с кулак, а у меня, скорее, с женский ноготок. Тем не менее, испуганный и от того неловкий зек выронил записку в туалет.
Оказалось, они не ссорились, но бурно и вполне серьёзно обсуждали ситуацию: «загасилась ли малява в крокодиле», и можно ли порядочному арестанту дотрагиваться до неё рукой. И как записку «отшептать»?
Я выхватил «маляву» из достаточно чистой воды, ткнул её зеку чуть ли не под нос и прошипел: «Запреты не гасятся! Суй» Второй кивнул и заугрожал: «Засовывай сам, а то…!» Освобожденец вздохнул, и не без труда спрятал информационную бомбу на дно «воровского кармана».
Годом ранее таким же путём «освободились» официальные пластиковые карточки Игоря Каторина и Алексея Стрельникова, что ранее исчезли из дежурной части. Первый повесился у нас в штабе, второй был «ментом» колонии и руководил Секцией Дисциплины и Порядка.
Главные активисты второго отряда двадцать третьей бригады, где исправлялись неисправимые, раздавали обычным «эсдэпурикам» женские имена. Те бедолаги, что попадали сюда прямиком из карантина, не смели дать отпор и отзывались на них, потупив глаза. По ночам они переписывали дневные донесения, давали отчёты и делали доклады. Но как бы ни страдали они после отбоя, днём «эсдэпурики» получали в свои руки хоть и маленькую, но власть.
Как надсмотрщики, они ходили по лагерю или стояли на постах и «отстреливали нарушения», то есть записывали в блокноты фамилии осуждённых, что, по их мнению, нарушали порядок. Нарушения интерпретировались вольно, там могли быть и разговоры зеков из разных отрядов, и их громкая речь или снятая с головы летняя кепка - феска. По вечерам «отстреленным» зекам «прилетало» от их завхозов, а то и на следующий день в оперотделе - и весь лагерь знал, кто на них ежедневно доносит. Своих лиц работники СДП не прятали, их имена и клички страдающие зеки передавали друг другу в тихих разговорах, но на этом всё и заканчивалось.
Освобождаясь на волю, угнетатели всех рангов старались не попадаться на глаза знакомым и нередко уезжали в другие города, лишь бы никогда не встретиться со своими жертвами. Однако их анонимность уже не была таковой - к вечерней проверке заряженная «инфокапсула» ушла на волю.
Но нам уже хотелось чего-то большего, как минимум - возмездия.