Чему учили в университетах?
Подумала тут вот о чём: в обоих университетах, в которых я с огромным удовольствием и гигантской мотивацией училась и которые закончила, нас совсем не учили научной работе и не готовили к будущей научной жизни. То есть представления о том, как оно всё будет выглядеть у тех из нас, кто станет работать в науке или около, не создавалось
Ни в смысле того, как преподавать, передавать знания ни в смысле этой самой повседневной научной работы.
То есть я, поступая в МГУ, понимала, что хочу по окончании заниматься именно что чем-то научным и преподавательским, то есть с одной стороны, учить, вести семинары и практические занятия, с другой - писать книги, делать доклады и т.д. О том, как оно всё происходит, представления я не имела, ибо взрослых людей с высшим образованием среди знакомых не было вообще. Кроме школьных учителей и некоторых родителей подруг. И общение с ними моей мамой, увы, не поощрялось.
Но странно, что вот это представление, весьма смутное в мои семнадцать лет, не сильно изменилось, и когда я оба университета закончила. То есть именно вот в том же ключе, "с одной стороны, учить, с другой - писать книги, делать доклады и т.д."
Наполнения вот этого представления ежедневным содержанием не появилось.
Хотя казалось бы в моём случае всё было ещё вполне неплохо: и на доклады и разнообразные дополнительные мероприятия (семинары для своих и т.д.) я попадала, и первая публикация (ужасная!) была на третьем курсе, а за то, что я делала не четвёртом и дальше в смысле публикаций и докладов, и до сих пор не стыдно. И преподавать я начала очень рано, и делала это уже в студенческие годы, и немало.
Тем не менее всё было непонятно: как общаться в научной среде, как заводить связи, как готовить конференции, как писать статьи, как делать доклады (начиная с того, что в нём должно быть, а чего нет, и заканчивая тем, как это лучше представить, где делать паузы, ставить акценты, куда добавить шутку и т.д.). Я уже не говорю про заявки, гранты и всё такое. Что уже тогда, увы, было важной частью научной работы. Ну и, разумеется, как преподавать, тоже не учили.
В Москве как раз с этим было совсем плохо. Такое ощущение, что никому и ничего не было нужно, за очень редкими исключениями. Типа, мы уж вас чему-нибудь и как-нибудь учим, а дальше - неважно. В результате люди уходили из университета, не понимая, что они сейчас выучили, зачем и т.д. Я уже не говорю о том, что некоторые предметы, типа методики преподавания, преподавали люди, сами не умеющие делать то, что они преподают.
Везло тем, чьи научные руководители были одновременно и преподавателями, и активными научными работниками, и вовлекали своих студентов вместе с аспирантами в разные научные проекты. Но таких на всех не хватало, увы.
В Москве пытались научить работе с книгами, что очень важно и за что я благодарна, но тут было проблематично, ибо книг не было близко, а до библиотеки доходили не все. Как раз когда я на третьем курсе смогла записаться в Ленинку, её закрыли на ремонт. В результате я на каникулах ездила в питерский Античный кабинет, чтобы просто позаниматься.
Нам на московской классике, в отличие от Гаспарова, в девяностых-нулевых про Марузо рассказывали. А вот в Германии с этим как раз было плохо. Книги все на полках стояли, но о том, с чем работать, мало кто знал. Тот же Марузо стоял в библиотеке, как сейчас помню ещё ту нашу семинарскую, в главном здании, с окнами на задний двор Гумбольдтовского университета, и вот сразу у входа, справа и Марузо, и Паули-Виссова, и многочисленные журналы. Но о них многие не догадывались, ибо всё преподавание было слишком специальным.
Да о чём говорить, если студенты - грецисты и латинисты пользовались жуткими словарями Лангеншайдта, или гимназическими словарями девятнадцатого века, по образцу которых был тогда же сделан наш Вейсман, но был он покачественнее их, ибо не просто выдавал список синонимов, а пытался их правильно распределить и задокументировать.
Какие-то знания приобретались по ходу работы, причём не основной, где-то удавалось что-то подсмотреть, так сказать, как работают люди, которые точно умеют и могут. Иногда помогали прямые вопросы и просьбы помочь. Кое-что удалось освоить, работая лаборантом в институте уже здесь, в Берлине. Благо, принимала участие в подготовке нескольких изданий и сборников статей, на этом что-то выучила.
Каких-то настоящих практик, на которых можно было понять, а что мы, собственно, будем дальше делать, фактически не было. Назвать практиками то, что ими называлось у нас на кафедре, невозможно. Хотя поездки в Питер и Крым сами по себе прекрасны.
(Впрочем, в Крым я не ездила, отговариваясь отсутствием финансов и скорым отъездом в Берлин, хотя на самом деле не признавая тогдашней ситуации и не соглашаясь ехать в соседнее государство. Да, за десять лет до того, как это стало актуальным!)
А дальше - только методом проб и ошибок. И узнавая основное про научную работу скорее каким-то левым образом, участвуя в проектах, не связанных непосредственно с интересующими темами и античностью.
Не знаю, так ли это в других областях, но сейчас искренне не понимаю, почему было так. И почему те люди, которые работают в университете - учебном заведении, кое должно готовить именно что научных работников, как раз этой подготовкой будущих научных работников не занимаются.
Ни в смысле того, как преподавать, передавать знания ни в смысле этой самой повседневной научной работы.
То есть я, поступая в МГУ, понимала, что хочу по окончании заниматься именно что чем-то научным и преподавательским, то есть с одной стороны, учить, вести семинары и практические занятия, с другой - писать книги, делать доклады и т.д. О том, как оно всё происходит, представления я не имела, ибо взрослых людей с высшим образованием среди знакомых не было вообще. Кроме школьных учителей и некоторых родителей подруг. И общение с ними моей мамой, увы, не поощрялось.
Но странно, что вот это представление, весьма смутное в мои семнадцать лет, не сильно изменилось, и когда я оба университета закончила. То есть именно вот в том же ключе, "с одной стороны, учить, с другой - писать книги, делать доклады и т.д."
Наполнения вот этого представления ежедневным содержанием не появилось.
Хотя казалось бы в моём случае всё было ещё вполне неплохо: и на доклады и разнообразные дополнительные мероприятия (семинары для своих и т.д.) я попадала, и первая публикация (ужасная!) была на третьем курсе, а за то, что я делала не четвёртом и дальше в смысле публикаций и докладов, и до сих пор не стыдно. И преподавать я начала очень рано, и делала это уже в студенческие годы, и немало.
Тем не менее всё было непонятно: как общаться в научной среде, как заводить связи, как готовить конференции, как писать статьи, как делать доклады (начиная с того, что в нём должно быть, а чего нет, и заканчивая тем, как это лучше представить, где делать паузы, ставить акценты, куда добавить шутку и т.д.). Я уже не говорю про заявки, гранты и всё такое. Что уже тогда, увы, было важной частью научной работы. Ну и, разумеется, как преподавать, тоже не учили.
В Москве как раз с этим было совсем плохо. Такое ощущение, что никому и ничего не было нужно, за очень редкими исключениями. Типа, мы уж вас чему-нибудь и как-нибудь учим, а дальше - неважно. В результате люди уходили из университета, не понимая, что они сейчас выучили, зачем и т.д. Я уже не говорю о том, что некоторые предметы, типа методики преподавания, преподавали люди, сами не умеющие делать то, что они преподают.
Везло тем, чьи научные руководители были одновременно и преподавателями, и активными научными работниками, и вовлекали своих студентов вместе с аспирантами в разные научные проекты. Но таких на всех не хватало, увы.
В Москве пытались научить работе с книгами, что очень важно и за что я благодарна, но тут было проблематично, ибо книг не было близко, а до библиотеки доходили не все. Как раз когда я на третьем курсе смогла записаться в Ленинку, её закрыли на ремонт. В результате я на каникулах ездила в питерский Античный кабинет, чтобы просто позаниматься.
Нам на московской классике, в отличие от Гаспарова, в девяностых-нулевых про Марузо рассказывали. А вот в Германии с этим как раз было плохо. Книги все на полках стояли, но о том, с чем работать, мало кто знал. Тот же Марузо стоял в библиотеке, как сейчас помню ещё ту нашу семинарскую, в главном здании, с окнами на задний двор Гумбольдтовского университета, и вот сразу у входа, справа и Марузо, и Паули-Виссова, и многочисленные журналы. Но о них многие не догадывались, ибо всё преподавание было слишком специальным.
Да о чём говорить, если студенты - грецисты и латинисты пользовались жуткими словарями Лангеншайдта, или гимназическими словарями девятнадцатого века, по образцу которых был тогда же сделан наш Вейсман, но был он покачественнее их, ибо не просто выдавал список синонимов, а пытался их правильно распределить и задокументировать.
Какие-то знания приобретались по ходу работы, причём не основной, где-то удавалось что-то подсмотреть, так сказать, как работают люди, которые точно умеют и могут. Иногда помогали прямые вопросы и просьбы помочь. Кое-что удалось освоить, работая лаборантом в институте уже здесь, в Берлине. Благо, принимала участие в подготовке нескольких изданий и сборников статей, на этом что-то выучила.
Каких-то настоящих практик, на которых можно было понять, а что мы, собственно, будем дальше делать, фактически не было. Назвать практиками то, что ими называлось у нас на кафедре, невозможно. Хотя поездки в Питер и Крым сами по себе прекрасны.
(Впрочем, в Крым я не ездила, отговариваясь отсутствием финансов и скорым отъездом в Берлин, хотя на самом деле не признавая тогдашней ситуации и не соглашаясь ехать в соседнее государство. Да, за десять лет до того, как это стало актуальным!)
А дальше - только методом проб и ошибок. И узнавая основное про научную работу скорее каким-то левым образом, участвуя в проектах, не связанных непосредственно с интересующими темами и античностью.
Не знаю, так ли это в других областях, но сейчас искренне не понимаю, почему было так. И почему те люди, которые работают в университете - учебном заведении, кое должно готовить именно что научных работников, как раз этой подготовкой будущих научных работников не занимаются.