Про Веру Ивановну, или "так и течёт, так и течёт"
Одна из отвратительных вещей, которые были у меня в школе - это учителя-извращенцы разного толка. Не сексуального, но тем не менее.
Была, к примеру, три года у нас классная дама, которая на уроках выпивала (не у нас, у старшеклассников). Были оооочень странные физруки. Не в смысле приставания к пубертирующим девочкам, а в смысле общей долбанутости.
И была Вера Ивановна. Наверное, моё самое яркое воспоминание об учителях.
Дама была средних лет, с очень странной походкой (вот говорят про аршин проглоченный, в её случае казалось, что она какой-то крест деревянный проглотила, ибо и спина была каменная, и плечи). Щёки она красила красными румянами, причём рисовала, натурально, кружкиИ на щеках. Прямо вот как рассказывают про русских дам в средневековье, которые разрезали свёклу и двумя половинками красили щёки - вот и она так вот. Ещё у неё перманентно были сожжены краской и "химией" волосы, так что то немногое, что было на голове, торчало в разные стороны. Да и подстрижены они были как-то странно, как будто она сама это делала, не глядя в зеркало.
Ещё она особо рьяно нас строила и ругала за "неверное поведение". В частности, была у неё любимая фраза «Мне сорок пять лет, а ты себя так ведёшь!» Позже это было сорок шесть, семь и так далее. Впрочем, иногда она сама забывала и в цифрах путалась.
И вот этой фразы я не понимала ни тогда, ни сейчас. Вроде и не самый древний возраст, авторитета она у нас из-за идиотического поведения не имела. Прямо как в том анекдоте: Где разум? Где логика?
Незабываемым был день в девятом классе, когда мы конспектировали "Манифест". Она вообще любила, чтобы мы что-то конспектировали, но обычно это был учебник. А тут вот Маркса. В 1995 году! А я незадолго до этого сломала копчик, и сидеть было очень трудно и не во всех позах получалось. И вот нашла я ту, в которой хоть и с трудом, могу сидеть, тут подходит ко мне Верванна и орёт:
- Г., сядь прямо, когда конспектируешь "Манифест"!
А у меня при любом движении - слёзы из глаз, и это при очень высоком болевом пороге!
В общем, стала я тогда очень надолго лютой антисоветчицей и антимарксисткой:)
Но самым жутким было другое. Её любовь ко всяким пыткам и садизму. Она обожала рассказывать, как кого-то пытали. И самым простым способом получить у неё хорошую оценку было либо принести ей какую-нибудь книжку с чем-то жутким (в начале девяностых такого дерьмеца немало выпускали), либо рассказать ей на уроке, как кого-то пытали. Особенно, если она сама этого ещё не знала.
Ну и сама она отрывалась по полной. Помню, в седьмом, кажется, классе рассказывала она нам, как казнили кого-то в османской империи. Я уже тогда не выносила всё турецкое, а речь шла именно о турке, посему постаралась это всё сразу забыть, так что не знаю, о ком точно.
Но казнили как-то зверски, и она нам, разумеется, рассказала всё в деталях, которых не было в учебнике.
И на следующем уроке надо было про это дело рассказывать. Как сейчас помню серую московскую осень, полусумерки, бирюлёвскую школу, первый этаж слева, противный свет люминисцентных ламп, который я всю жизнь не выношу. У доски стоит Илюша И., крупный, пышущий здоровьем, всегда улыбающийся, щёки из-за спины видны. И отвечает урок. Отвечает хорошо и бодро, видно, выучил.
Ну и заканчивает тем, что этого самого турка казнили.
Но Вера Ивановна его прерывает:
- Нет, ты подожди, расскажи, как его казнили!
Он в двух словах называет казнь.
Она опять прерывает, типа, расскажи подробнее, как я вам рассказывала.
Он, бедный, ещё пытаясь улыбаться, старается как-то максимально сжато это описать.
Она:
- Нет, ты вот так вот расскажи: они сделали то-то и то-то, и кровь так и течёт, так и течёт!
Илюша:
- Течёт кровь, течёт!
И только на этом В.И. успокоилась и отпустила его.
Сейчас я понимаю, что уже после такого урока её следовало бы изгнать из школы с волчьим билетом, и расскажи кто-то из нас это родителям, которым было бы не всё равно, это бы и сделали бы.
Но... Это были "святые девяностые", тотальная нехватка учителей, а родители были озабочены выживанием. И всем всё сошло с рук.
И она ещё долго потом преподавала, не стало её толоко в нулевых, насколько я понимаю
И ведь за этот ужас даже компенсацию не стребовать, что печально.
Была, к примеру, три года у нас классная дама, которая на уроках выпивала (не у нас, у старшеклассников). Были оооочень странные физруки. Не в смысле приставания к пубертирующим девочкам, а в смысле общей долбанутости.
И была Вера Ивановна. Наверное, моё самое яркое воспоминание об учителях.
Дама была средних лет, с очень странной походкой (вот говорят про аршин проглоченный, в её случае казалось, что она какой-то крест деревянный проглотила, ибо и спина была каменная, и плечи). Щёки она красила красными румянами, причём рисовала, натурально, кружкиИ на щеках. Прямо вот как рассказывают про русских дам в средневековье, которые разрезали свёклу и двумя половинками красили щёки - вот и она так вот. Ещё у неё перманентно были сожжены краской и "химией" волосы, так что то немногое, что было на голове, торчало в разные стороны. Да и подстрижены они были как-то странно, как будто она сама это делала, не глядя в зеркало.
Ещё она особо рьяно нас строила и ругала за "неверное поведение". В частности, была у неё любимая фраза «Мне сорок пять лет, а ты себя так ведёшь!» Позже это было сорок шесть, семь и так далее. Впрочем, иногда она сама забывала и в цифрах путалась.
И вот этой фразы я не понимала ни тогда, ни сейчас. Вроде и не самый древний возраст, авторитета она у нас из-за идиотического поведения не имела. Прямо как в том анекдоте: Где разум? Где логика?
Незабываемым был день в девятом классе, когда мы конспектировали "Манифест". Она вообще любила, чтобы мы что-то конспектировали, но обычно это был учебник. А тут вот Маркса. В 1995 году! А я незадолго до этого сломала копчик, и сидеть было очень трудно и не во всех позах получалось. И вот нашла я ту, в которой хоть и с трудом, могу сидеть, тут подходит ко мне Верванна и орёт:
- Г., сядь прямо, когда конспектируешь "Манифест"!
А у меня при любом движении - слёзы из глаз, и это при очень высоком болевом пороге!
В общем, стала я тогда очень надолго лютой антисоветчицей и антимарксисткой:)
Но самым жутким было другое. Её любовь ко всяким пыткам и садизму. Она обожала рассказывать, как кого-то пытали. И самым простым способом получить у неё хорошую оценку было либо принести ей какую-нибудь книжку с чем-то жутким (в начале девяностых такого дерьмеца немало выпускали), либо рассказать ей на уроке, как кого-то пытали. Особенно, если она сама этого ещё не знала.
Ну и сама она отрывалась по полной. Помню, в седьмом, кажется, классе рассказывала она нам, как казнили кого-то в османской империи. Я уже тогда не выносила всё турецкое, а речь шла именно о турке, посему постаралась это всё сразу забыть, так что не знаю, о ком точно.
Но казнили как-то зверски, и она нам, разумеется, рассказала всё в деталях, которых не было в учебнике.
И на следующем уроке надо было про это дело рассказывать. Как сейчас помню серую московскую осень, полусумерки, бирюлёвскую школу, первый этаж слева, противный свет люминисцентных ламп, который я всю жизнь не выношу. У доски стоит Илюша И., крупный, пышущий здоровьем, всегда улыбающийся, щёки из-за спины видны. И отвечает урок. Отвечает хорошо и бодро, видно, выучил.
Ну и заканчивает тем, что этого самого турка казнили.
Но Вера Ивановна его прерывает:
- Нет, ты подожди, расскажи, как его казнили!
Он в двух словах называет казнь.
Она опять прерывает, типа, расскажи подробнее, как я вам рассказывала.
Он, бедный, ещё пытаясь улыбаться, старается как-то максимально сжато это описать.
Она:
- Нет, ты вот так вот расскажи: они сделали то-то и то-то, и кровь так и течёт, так и течёт!
Илюша:
- Течёт кровь, течёт!
И только на этом В.И. успокоилась и отпустила его.
Сейчас я понимаю, что уже после такого урока её следовало бы изгнать из школы с волчьим билетом, и расскажи кто-то из нас это родителям, которым было бы не всё равно, это бы и сделали бы.
Но... Это были "святые девяностые", тотальная нехватка учителей, а родители были озабочены выживанием. И всем всё сошло с рук.
И она ещё долго потом преподавала, не стало её толоко в нулевых, насколько я понимаю
И ведь за этот ужас даже компенсацию не стребовать, что печально.