РОЗЫСКАНИЕ О УБИЕНИИ ЕВРЕЯМИ ХРИСТИАНСКИХ МЛАДЕНЦЕВ. В.И. Даль. ДЕЛО ВЕЛИЖСКОЕ ч.4.
РОЗЫСКАНИЕ О УБИЕНИИ ЕВРЕЯМИ ХРИСТИАНСКИХ МЛАДЕНЦЕВ
и употреблении крови их
Напечатано по приказанию г. Министра Внутренних Дел.
1844 г.
ДЕЛО ВЕЛИЖСКОЕ (ч.4)
Орлик Девирц, еврейский цирульник, уверял, что мальчик убит дробью, но отпирался даже и от этого, противу пяти свидетелей. Отвечал робко, медленно, думал, после каждого, самого простого вопроса вздрагивая и посматривая на дверь, откуда ожидал уличительниц. Путался, уверял, что у него во рту засохло и он не может говорить; показав, что знает Терентьеву, когда она жила у купца Бабки, и что она таскалась по домам, отрекся опять от слов своих и уверял, что вовсе ее не знает. Кричал, что с бабами вовсе говорить не хочет, и не подписал показаний своих, потому что не помнит, что говорил. У него нашли заготовленные им свидетельства в том, что он искусный фельдшер; при спросе, для чего он заготовил их, Орлик отвечал: “когда пошлют меня в Сибирь, то я покажу их там, может быть, хоть не заставят землю копать”.
Жена его, Фратка, объявила, вошедши в комиссию, что вовсе не станет отвечать и долго молчала; потом начала кричать, браниться, ходить взад и вперед, топать, кричала в исступлении: “Чего вы от меня хотите? Зачем не зовете других? Не один муж мой был, когда кололи мальчика. Все говорят, что Ханна Цетлин виновата, - ее и спрашивайте, а не меня”. После сказала, что не была сама при убийстве, но будто Руман Нахимовский признался ей, что мальчик был умерщвлен при нем в школе Берлинами; что при этом были еще: Мирка, Славка, Шмерка, Гирш, Шифра, Янкель, Бася, Евзик, Ханна и проч. Что после этого происшествия эти евреи завели свою особую школу, потому что прочие боялись попасться - и по следствию обнаружено, что действительно в это время была заведена отдельная, небольшая школа. Это же повторяла она сторожам и караульным, била себя поленом, приговаривая: “так бы всех, кто колол мальчика”. Потом прибавила: “я бы все рассказала, кто и как колол, да боюсь, затаскают меня, и боюсь своих евреев”. То же подтвердила в комиссии, но более говорить не хотела и прибавила: “если евреи это узнают, то я пропала”. По ее указанию отыскан особый нож. в серебряной оправе и сафьянных ножнах, коим, по ее словам, сделано было над мальчиком обрезание; доказчицы также полагали, что это должен быть тот самый нож. Два раза ( 69 ) пыталась бежать, но поймана; выбила стекло, и хотела зарезаться осколком его. Потом опять ото всего отреклась; а когда в комиссии речь зашла о ноже, коим убийство совершено, то Фратка сказала: “тут надобны не ножи, а гвозди”. Кричала, что одному государю всю правду скажет; сказала караульному унтер-офицеру, в разговоре, что кровь была нужна Берлиной, потому что у нее дети не стоят. Наконец сказала, вышед из себя, в комиссии: “может быть, прежде наши это и делали, только не теперь; а что Терентьева колола мальчика, так это правда. Берите меня, секите меня кнутом, я этого хочу, я все на себя беру, а уж я вам правды не скажу”.
Зелик Брусованский, при сильных уликах, сказал: “если кто из семьи моей, или хоть другой еврей признается - тогда и я скажу, что правда”.
Ицка Беляев дрожал, то от страха, то от злости, бранился и кричал, так что комиссия не могла с ним справиться. Когда Терентьева, во время улики ( 70 ), сказала, что у нее и теперь еще болят ноги, обожженные на сковороде, то Ицка спросил, улыбнувшись: “как, в три года не могли у тебя поджить обожженные ноги твои”?
Янкель Черномордин (Петушок), ничего не слушая, кричал: это беда, это напасть; потом, упав ниц и накрыв лицо руками: “помилуйте! Я не знаю, что она (Максимова) говорит”, и не хотел на нее смотреть.
Жена его, Эстер, показала, что вовсе не знает Терентьевой, а после запуталась сама и созналась в противном. В исступлении бросалась на уличительниц и поносила их бранью.
Хайна Черномордин уверяла, что ни одной из этих трех баб не видывала и вовсе не слышала о убийстве мальчика. Бледнела и дрожала, не могла стоять на месте, мялась, отворачивалась; молчала упорно, или злобно кричала и отнюдь не хотела смотреть на показываемый ей кровавый лоскуток холста, о коем упомянуто было выше.
Хаим Черный (Хрипун) кричал, бранился, дрожал, не отвечал на вопросы и путался. “Пусть бабы говорят, что хотят, - сказал он: - ни один еврей этого не скажет вам, сколько ни спрашивайте”. - Злобно отпирался, что, при обращении Терентьевой, лежал на одной с нею кровати, - а в перехваченной переписке умоляет евреев не ругаться над ним за это, а то он с ума сойдет от стыда и срама, тогда как он готов жертвовать за них жизнью. Нагло кричал в комиссии, требуя каждый раз снова, чтобы ему были наперед прочитаны прежние показания его; сказав наотрез, что даже не слышал об этом происшествии, проговорился после, что знал об нем тогда же, когда оно случилось. До того забылся и вышел из себя, что ругал в глаза всех членов, в полном присутствии, и кричал председателю, генералу Шкурину, указывая на него пальцем: “я тебе, разбойнику, глаза выколю, ты злодей” - и проч. Хаим был уже под судом в 1806 году, с другими евреями, по подозрению в истязании и убийстве мальчика помещика Мордвинова; по недостатку улик, дело предано было воле Божьей.
Абрам Кисин путался и сам себе противоречил, уличен во многих ложных показаниях: сказал, что о ею пору ничего не знает и не слышал о происшествии, - а потом уличен, что был по сему же делу допрашиваем при первом следствии, три года тому; один раз показал, что безграмотен, а в другой, что знает читать и писать по-еврейски и по-русски; сказал, что вовсе не родня Берлиным, тогда как состоял в близком родстве с ними; сказал, что Терентьевой не знает вовсе, что если она призналась, так, стало быть, она и убийца, - и уличен, что знает ее давно. Наконец зарыдал, смотрел дико, как помешанный, упал ниц на пол и кричал: “помилуйте, ратуйте!” Кричал, что ему дурно, что он не может говорить; его стало кидать и ломать, и он притворился сумасшедшим, кричал и бесновался.
Нота Прудков - хотел доказать, что был вовремя происшествия на Сертейской ( 71 ) пристани, - но доказано, что он был тогда в Велиже и сверх того еще перехвачена переписка его, где он просил достать за деньги свидетельство, что он был на Сертейской, и составить подложный договор с мужиками, - уверял, что из уличительниц ни одной не знает, а в письмах к жене своей называет всех трех поименно и в комиссии назвал Терентьеву распутною. Сказался больным и, подвязав бороду, требовал на очной ставке, чтобы уличительницы говорили, какого цвета у него борода; сказал генералу Шкурину: “Если бы сам государь обещал евреям помилование, то они бы, конечно, сознались”; что точно жиды погубили мальчика и прочие ропщут теперь на Берлиных и Цетлиных за это опасное дело, что они теперь всюду собирают деньги на это дело, надеясь, что оно здесь не кончится ( 72 ); но что он, Прудков, в комиссии ни в чем не сознается. Между тем у генерала Шкурина были спрятаны три чиновника, которые все это слышали и подтвердили под присягой. Три раза ( 73 ) пытался уйти из-под стражи; хотел креститься, потом раздумал; вызвался сознаться во всем лично генерал-губернатору, был отправлен в Витебск, но обманул. Шумел, кричал, ударил в щеку караульного унтер-офицера, и был наказан за это, но не унялся; когда ему в комиссии показали перехваченные записки его, то он озлобился до неистовства, кричал и бранился, не давая ответа. “В законе ничего не сказано, что будет за это, если кто заколет мальчика; мы ничего не боимся, только бы дело вышло из комиссии. Вы все разбойники; нам ничего не будет, а вас же судить будут, вот увидите!”
Ицка Вульфсон, который ездил вместе с Иоселем Мирласом осматривать выброшенный в лес труп младенца, до того потерялся, что, показав, будто не знает грамоты, сам подписал по-русски допрос свой. Уверяя, что Терентьевой вовсе не знает, прибавил: “и никто не обращал ее в еврейскую веру - по крайней мере при отъезде моем в Динабург она еврейкой не была”. Стало быть, он знал ее и тогда?
Жена его, Фейга, показала, что не была в то время вовсе в Велиже, тогда как муж ее показал, что она была там. На очных ставках едва не обмирала, не могла стоять, ложилась на стул, жаловалась на дурноту, упорно молчала и не подписала показаний своих, без всякой причины. Далее готова была во всем сознаться, но спросила: “есть ли такой закон, что когда кто во всем сознается, то будет прощен?” Ей сказали, что закон в таком случае облегчает наказание; тогда она проговорила в отчаянии: “я попалась с прочими по своей глупости” - и затем упорно молчала. Хотела креститься, а потом опять раздумала. “Мне нельзя уличать мать свою, - сказала она также, - да и тогда должны пропасть все евреи”.
Лыя Руднякова, бывшая работница Ривки Берлин, сперва отреклась, что никогда у Ривки не служила, потом уличена, созналась и поневоле уличила в том же Ривку. Уверяла, что Терентьевой вовсе не знает, а между тем сказала, что она была нищая и ходила по миру. Во время допросов чертила пальцем на спине бывшего у ней на руках ребенка какие-то знаки и, будучи спрошена, что она делает, отвечала: “Это Ривке, по-еврейски”. Когда показали ей кровавый лоскуток холста, то она сильно испугалась, зарыдала и поносила Терентьеву самою непристойною бранью.
Зуся Рудников, муж Лыи, также уверял, что даже не слыхал о происшествии, о коем толковали в Велиже три года на всех перекрестках. Смотрел в землю, говорил отрывисто ( 74 ), отпираясь ото всего. Задрожал, увидав кровавый лоскуток, отворотился, не хотел смотреть на него и ни за что не хотел подойти к столу. Не подписал очной ставки, потоку что у него закружилась голова, он сам не понимает, что ему читают, и не знает, то ли это, что он говорил.
Блюла Нафанова. Когда Терентьева сказала ей: “напрасно ты от меня отпираешься, ты знала меня давно, еще когда убили Хорьку”, - то Блюма закричала: “что тебе теперь до Хорьки? Тогда был суд”. - Оказалось, что Блюма в числе других подозревалась в 1821 году в убийстве Христины Слеповронской, также замученной в жидовской школе.
Рохля Фейтельсон, вошедши в присутствие, не дала еще ни о чем спросить себя и начала кричать: “я не знаю, за что меня взяли; меня не спрашивайте ни о чем, я ничего не знаю, нигде не была, ничего не видела”. Она также путалась, терялась и дрожала.
Вот главнейшие ответы и оправдания жидов, - если только это можно называть ответами и оправданиями - выписанные вкратце, но с точностью и без опущения хотя одного слова, которое бы могло служить к оправданию подсудимых. Такого слова не было произнесено ни одним. Одно только отрицание, нередко явная ложь, страх и злоба, вот что обнаружилось при допросах. Между тем дело тянулось, и комиссия, несмотря на все старание свoe, не могла подвинуться вперед; жиды, явно и несомненно уличенные, молчали, упорствовали, грубили; генерал-губернатор князь Хованский донес об этом государю и ведено было увещевать жидов, а буйных наказывать. По поводу открывшихся в 1827 году, через тех же доказчиц, нескольких подобных дел, поведено было исследовать той же комиссии все; в 1828 году командирован в комиссию чиновник от Правительствующего Сената; а затем еще поведено опросить подсудимых, не было ли им пристрастия. Некоторые показали, что не было, но другие жаловались на пристрастие, не будучи, однако же, в состоянии объяснить, в чем именно оно состояло; они говорили только в общих словах, что их не так допрашивали, не теми словами писали ответы, спрашивали, как преступников, тогда как три бабы сознались и, следовательно, были настоящими преступницами; что не отстраняли по их требованию следователей и членов комиссии, и тому подобное.
В 1829 году комиссия представила наконец полный обзор этих ужасных происшествий, обвиняя жидов во всем и считая их уличенными; кроме умерших и бежавших, их осталось еще под стражей сорок два человека обоего пола. Генерал-губернатор того же мнения, как и предшественник его, - представил обстоятельный всеподданнейший рапорт, в коем также положительно обвинял жидов и считал их изобличенными.
В самой вещи, сообразив все обстоятельства, нельзя не согласиться с заключением комиссии и генерал-губернатора. Предсказания Терентьевой и Еремеевой, согласно с коими происшествие исполнилось, совершенно не ( 75 ) объяснимы, если не поверить им, что одна сама продала мальчика, а другая подслушала разговор; согласное показание Терентьевой, Максимовой и Козловской обо всех подробностях убийства и согласные с сим подобные обстоятельства, подтвержденные посторонними свидетелями под присягой, совершенная невозможность сделать такое во всем согласное показание и не изменять его в течение нескольких лет, если бы это не была одна истина - особенно если рассудить, что две из женщин сих жили в постоянной вражде, не могли говорить между собою равнодушно, даже в присутствии комиссии, а третья была уже замужем за шляхтичем и не могла иметь никакого повода к такому ужасному поклепу на себя и на других; далее, показание посторонних свидетелей, из коих иные видели, как жиды проскакали на заре в бричке по тому направлению, где найден труп, - одна видела мальчика в руках Цетлиной, - два других видели его в доме ее, в спальне и в ларе ( 76 ); состояние, в коем найден труп - накожные ссадины, ранки, затекшие, побагровевшие ноги, приплюснутый рот и нос, синяк от узла на затылке, вплоть остриженные ногти, еврейское обрезание, и проч. - вполне согласовавшееся с показанием трех женщин о том, каким образом замучен ребенок; поведение подсудимых при допросах, обнаруженная стычка их, наглое и бессмысленное запирательство во всем относящемся к этому делу; изобличение каждого из них во многих ложных показаниях; притворство некоторых больными и сумасшедшими; бегство других и попытки к тому третьих; старание подкупить священника, увещателя доказчиц; ночной караул и сборища у Берлиных, Нахимовских, Цетлиных - в чем они сначала также запирались; и наконец собственное сознание Ноты Прудкова, Зелика Брусованскаго, Фратки Девирц, Фейги Вульфсон и Ицки Нахимовского в преступлении ( 77 ) и явное колебание других, а равно и изобличающая виновных перехваченная у них переписка, - вот улики и доказательства, на коих комиссия и генерал-губернатор основывались, почитали евреев до того уличенными, что находили уже собственное сознание их не нужным, тем более, что в пользу евреев не говорило ровно ни одно обстоятельство и оправданий или доказательств невинности своей ни один из них не мог представить никаких - кроме явной лжи и наглого запирательства. Они представили ( 78 ), при общем и подробном донесении ( 79 ), именной список евреев, где степень вины каждого была в подробности обозначена.
В Правительствующем Сенате произошло разногласие; некоторые г.г. сенаторы соглашались с заключением комиссии и присуждали жидов к наказанию; другие колебались; третьи оправдывали их; опять иные желали только принять предупредительные меры на будущее время и делали различные по сему предположения. Посему дело внесено было в Государственный Совет, где состоялось 18-го января 1835 года Высочайше утвержденное мнение:
Что показания доносчиц, заключая в себе многие противоречия и несообразности, без всяких положительных улик или несомненных доводов, не могут быть приняты судебным доказательством к обвинению евреев; а потому:
1. Евреев подсудимых по делу об умерщвлении солдатского сына Емельянова и по другим подобным делам, заключающимся в Велижском производстве, а равно по делам о поругании над христианскою святынею, как положительно не уличены, от суда и следствия освободить.
2. Доказчиц, христианок: крестьянку Терентьеву, солдатку Максимову и шляхтянку Козловскую, не доказавших тех ужасных преступлений и отступления от веры, которые они сами на себя возводили, но виновных в изветах, коих впоследствии ничем не могли подтвердить, сослать в Сибирь на поселение, лишив Козловскую шляхетства.
Затем ( 80 ), Еремееву, Желнову и проч. освободить, предав первую церковному покаянию.
6.Вместо: “в ведомостях” читается: “свидетелей”.
47.Вст.: "Павловича".
48.Корыто.
49.“Который сделал обрезание” нет.
50.Сестра мальчика, вышедшая вместе с ним из дома, показала, что он не хотел с нею идти далее, а сел подле моста.
51.Посторонние свидетели показали, что видели в это утро Ханну, стоявшую у калитки своего дома; а одна, Косачевская, что видела, как Ханна вела за руку мальчика.
52.Дочь Максимовой, по мужу Желнова, приходившая в это время за чем-то к Цетлиным, видела ребенка в сундуке, в рубашке, или накрытым чем-то белым, но второпях хорошенько не рассмотрела.
В лекарском свидетельстве сказано, что желудок и кишки у мальчика были пусты, хотя сам он хорошо кормлен, из чего и должно, заключить, что он последние дни перед смертью * ничего не ел. * “Перед смертью” нет.
53.Это также вполне согласно частью с врачебным свидетельством, а частью с показанием под присягой одиннадцати свидетелей.
54.Это также вполне согласно частью с врачебным свидетельством, а частью с показанием свидетелей.
55.Вст.: “Каждый по очереди всадил гвоздь в тело дитяти”.
56.Вст.: “медленно двигал ногами”.
57.Это также согласно с врачебным свидетельством и с показанием свидетелей.
58.По справке в церкви оказалось, что ветхий антиминс действительно был похищен, а Терентьева показала, со всею подробностью, каким образом она его украла.
59.Семь свидетелей показали под присягой, что видели, как бричка эта на заре проскакала взад и вперед; а одна женщина, что в ней именно сидел еврей Иосель.
60.“Потом жиды... город” нет.
61.Вст.: “водкою.”
62.Вст.: “куда девалась из тела кровь”.
63.Терентьева и Максимова сознались впоследствии в нескольких подобных злодействах, совершенных вместе с жидами,- как о том упомянуто было выше.
64.Чудовищный.
65.Наказаны.
66.Вст.: “и вообще их поведение при допросах”.
67.Вст.: “как невиновных”.
68.Вст.: “Фратка”.
69.Очной ставки.
70.Сергиевской.
71.Со времени этого дела в Витебске и окружных местах сохранилась в народе молва, что “после солдатского сына ни на одной велижской еврейке не осталось на головном уборе ни зерна жемчуга”. - 72.Это можно слышать поныне.
73.Вст.: “Ната”.
74.Вст.: “заикался”.
75.“Не” нет.
76.В сундуке.
77.В присутствии.
78.“Они представили” нет.
79.Вот.: “был представлен”.
80.“Затем Еремееву... покаянию” нет.
Взято из материалов Русской Библиотеки (http://www.libereya.ru
)