Анна Сандермоен "Секта в доме моей бабушки"
Книга основана на реальных событиях. Написана участницей секты Виктора Стовбуна. В коммуне (так называлось их сообщество) Анна провела 6 лет, попав туда по воле семьи в 7 лет.
На момент написания книги автору уже 45 лет, она живёт в Швейцарии с мужем и дочкой, вполне, по её словам, счастливо. В книге Анна вспоминает своё детство, рассказывает, как они жили, чем занимались, описывает методы «лечения». О самом основателе информации даёт мало (по её признанию, его не уважает и не хочет упоминать даже, но исходя из текста, ей толком и рассказать о нём нечего, слишком редко его видела и мала была, чтобы могла заинтересовать лидера).
Девочка приезжает в Душанбе в гости к бабушке и попадает в родную квартиру, но в чужую обстановку, где «собирались люди, желающие построить коммунизм, чтобы спасти мир, гибнущий из-за тотальной шизофрении». Главный, как и его помощники, не обладали медицинскими дипломами, но брались лечить от алкоголизма, наркомании, шизофрении, открывая на территории СССР медицинские центры. К детям применяли такие методы: очень долгие беседы, порой на них падали в обморок, стучание (по ним определяли агрессию и сопротивление), «слоение» (поливали тело хлорэтилом), разряды тока. И били.
Неоднозначные впечатления у меня остались от прочитанного. С одной стороны, это ужасно, с другой - очень много вопросов и сомнений возникло. Ну, например, Анна пишет, что никто не соблюдал правила гигиены, все ходили грязными (руки не мыли, подтереться могли одеждой, зубы не чистили), с вшами. При этом все дети посещали школы (для конспирации их определяли в разные учебные заведения). Это было во времена СССР. Я тоже училась в школе и прекрасно знаю, как там следили за опрятностью учеников. Были даже специальные «должности» в классе, обязательно проверяли, чистые ли руки, подстрижены ли ногти. И никто не замечал? Да их бы сами одноклассники зафукали и задразнили. И учителя бы не промолчали.
Также не совсем понятно, как дети совмещали обучение и поездки по всей стране со спектаклями и концертами (у них был хор и театр, постоянно участвовали в разных мероприятиях, снимались на ТВ), с походами, с работой на полях и фермах (хотя тогда были только колхозы, видимо, это слово выветрилось из головы заграницей). По словам девушки, их постоянно гнобили, унижали, но потом из писем родителей узнаешь, что они то на лыжах, то на коньках, от самой Ани ни слова об этом, но потом одной строчкой, что они были на экскурсии в золотодобывающей шахте, заводе КАМАЗ, музеях, театрах. Самое странное, что имена взрослых она помнит, а имена детей практически нет. И почти нет упоминаний о взаимодействии внутри детского коллектива, очень скупо (мол, мы играли), односложно, типа дружить было нельзя. Может, конечно, запомнилось только то, что было плохо.
Мне читать было тяжело. И не из-за самого факта тяжелого детства, а из-за мощного потока ненависти автора. Постоянно думала, что же это за горе-специалист, который решил, что такое травмирующее детство нужно трансформировать в оправдание родителей и неприятие страны? Ближе к концу оказалось, что у автора нет психологической травмы, она с нею справилась сама, без чьей-либо помощи, о чём с гордостью и сообщила читателям. И тогда всё стало на места. Психика ребёнка не смогла отвергнуть родню, из-за которой та очутилась в этом аду. «Бабушка стала главным сподвижником Главного. Мозгом и академическим ядром секты. Она всем сердцем верила в то, что делала. Читала лекции, писала труды, бегала по советским инстанциям и пробивала разрешения». Казалось бы, сама же пишет об этом, то есть понимает и признаёт, что бабушка такой же монстр (она ведь тоже присоединялась к побоям внучки), но нет - она жертва. Мать держала за руки, пока отец бил по лицу до крови? Ну тоже не изверги. Это государство виновато.
С первых же страниц Анна нелицеприятно отзывается о Союзе, называя его сектой (да и о России невысокого мнения). «Я считаю, что СССР был огромным концлагерем, который до отрыжки кормил партийных функционеров, а все остальные люди были в нем заключенными или рабами, работающими на аппаратчиков. По той же самой схеме строилась и секта». И каким-то образом все свои жизненные перипетии она увязала с СССР. Да, были тяжёлые времена и периоды, кризисы, но люди не отдавали своих детей в секты поголовно. Это исключение, а не правило. И если ты недоедал, собирая объедки с тарелок в придорожных столовых, это не означает, что хорошее мясо может быть только в Швейцарии. Если ты сам забил на своё здоровье, то это твоя ответственность, а не государства. Но я понимаю, почему она так делает. Хотя автор не поддерживает общение с родителями, но в книге она и их, и бабушку оправдала для самой себя, однако ненависть и обида никуда не ушли. Вот такой чудной перенос произошёл.
После прочтения я поискала информацию о Стовбуне. И вспомнила о конфликте в семье Успенского. Анна упоминает, что в секте были дети чиновников и знаменитостей. Пишет, что Успенский, Ролан Быков, семья Бондарчуков, Шаинский были её членами. В основном находятся негативные статьи в газетах, пару воспоминаний (среди них и положительное). На Стовбуна 2 раза заводили уголовное дело. Его центры закрывали, но при этом его метод (знали ли всю правду о нём?) одно время поддерживался на государственном уровне. Да и сама Анна признаёт, что в разговорах с ней люди, прошедшие жизнь в коммуне, говорят, что много было нехорошего, но метод был хороший, он делал людей счастливыми. Никто, кто провёл там много лет, не сказал, что в той жизни царило зло. То есть взрослые видели и понимали больше, чем ребёнок? Закрывают глаза? Или просто нельзя полагаться на воспоминания маленькой девочки?
В общем, книга вызвала много вопросов. И к сожалению, сомнений. Деревня в Смоленской области, которую она упоминает в книге, называется не Чёрная, а Чёрное. Мелочь, естественно, но элементарно проверить-то можно было. Не сомневаюсь, что детей били, заставляли работать, что питались скудно и экономили на всём. Вопрос в том, насколько сгущены краски?
Прочитать было интересно. Хотя из-за нечёткости повествования создалось ощущение недоговорённости, будто какие-то важные части были опущены, эдакий бег по поверхности. Не столько детские воспоминания, сколько детские обиды. И подчеркивание, как же хорошо в Швейцарии, только сильнее в этом убеждало. Ребёнка жалко, а автора уже нет.