Леонид Парфенов: "Запрет никому не идет на пользу"
Брать интервью у одного из лучших российских журналистов Леонида Парфёнова - всё равно что предлагать Бродскому посмотреть свои стихи. Пересказывать его биографию ни к чему: пижон, умница, революционер - всё это не мной придуманные определения. Последнее появилось, когда на вручении премии Владислава Листьева Парфёнов взял в руки лист бумаги (впервые в эфире он читал с листа) и начал говорить: «Сегодня утром я был в больнице у Олега Кашина…» В прямой эфир федеральные каналы его, кажется, больше не пускали. Зато с удовольствием показывали фильмы Парфёнова.
Леонид согласился поговорить со мной о внутренней свободе, журналистском ремесле, выездной России и «возрасте счастья» на одноименном фестивале в Будве.
Вы ведь первый раз в Черногории - как вам?
Я не столько в Черногории, сколько на русском мероприятии - это такая выездная Россия. Мои впечатления исчерпываются Маратом Гельманом, что тоже не вполне Черногория. То, что он показал, то, как мы общались, - всё это либо через русский фестиваль, либо через даже в большей степени центр современного искусства и кипучую фигуру Марата. Говорить о впечатлениях от именно Черногории я не могу.
Искупаться хоть успели?
Искупаться - успел. А вообще я не был в бывшей Югославии со времён постсоциализма, и больше всего времени на Балканах проводил в Болгарии. Даже язык помню, но здесь он не очень пригождается. Вон там написано «излаз» (выход - В.М.), а по-болгарски это будет: «изход». По-болгарски можно сказать «излезам» - "вылезаю" - из машины, например.
Вы говорите о выездной России, да и Черногория потихоньку становится «шестнадцатой республикой»…
Не становится, конечно! Количество русских не влияет - шестнадцатой республикой страны становились при правлении поставленной Кремлем коммунистической партии и выборах с заранее известным результатом. А вы совершенно точно - за границей!
Я имела в виду, что здесь - большая и сильная диаспора.
Да, экспаты - это даже не диаспора.
Вам какая Россия больше нравится?
Не надо придумывать: Россия одна, и нельзя унести её на подошвах. Хотя, конечно, Марат Гельман для меня навсегда останется частью России, и его могучая энергия, которую я имею счастье знать уже 20 с лишним лет, - это русская традиция и русская культура. Но, конечно, диаспоры я тоже не знаю.
Говоря о Марате, не могу не спросить о фестивале: вы согласны с утверждением, что после 50 наступает возраст счастья?
Ой, не знаю - я так серьёзно не думал. Это концептуальный взгляд организаторов фестиваля. Я согласился на участие, потому что мы договаривались о нём в марте - в марте очень легко соглашаться на то, что будет в октябре. Выступление стало отличным поводом подурачиться - ну какой из меня музыкант или певец? И я, конечно, очень рад что наша программа с группой «Мейделех» - оказалось очень уместной именно здесь.
Почему совсем не обновляется ваш сайт?
Это не мой сайт - я не имею никакого отношения ни к одному сайту. Кто-то зачем-то что-то пишет - я не знаю зачем. Так и в youtube есть те, кто собирает и выкладывает мои фильмы, а я никогда ничего не делаю.
Погодите, на этом сайте есть видео, где вы называете адрес…
Может, меня попросили? Я туда точно никогда не заходил.
Обидно просто, что и список ваших работ заканчивается…
Кому надо - тот найдёт! Ну хорошо: в 2010 был «Зворыкин-Муромец», в 2012 - «Глаз Божий», в 2013 - «Цвет нации», в нынешнем 2016 - «Русские евреи. Фильм первый. До революции». Второй и третий фильмы на подходе. И восьмой том "Намедни" про 1930-е почти закончен. Вот, пожалуйста, я вам восполнил все пробелы в списке.
«Кому надо - тот найдёт»… Когда вас уволили из компании «НТВ», и вы на какое-то время уходили с телевидения, у вас не было ощущения…
Не на время, а навсегда! Я снимаю телевизионные фильмы, и уже забыл, какое у меня было ощущение от работы в текущем эфире - помилуйте, это было 12 лет назад! Мне это вообще неинтересно, и ничем этим я больше не живу.
А контакт со зрителями?
Так я снимаю фильмы, у меня продано больше полумиллиона экземпляров книг-альбомов «Намедни». Я даже горд немножко, что я придумал такой формат - это и не фотоальбомы, и не просто книги. Я выпустил за эти годы больше фильмов, чем когда-либо, и никогда так много не работал, как сейчас. К тому же эфирные показы стали совсем не важны - люди смотрят всё в интернете. «Цвет нации» был показан по Первому каналу на День России в 2014 г., но я так и не встретил ни одного человека, который увидел бы его именно в эфире. Нет, наверное, такие есть - просто они со мной не сталкиваются, а в моём круге никто не смотрит эфирное телевидение.
В своей речи 2010 года вы говорили, что журналистика как профессия вымирает, а журналисты превращаются в чиновников.
Я не так говорил. Я говорил, что государственная журналистика является частью государственной пропаганды и агитации. Ну да, так было и про советской власти - да большую часть истории России так было: журналистика являлась частью госаппарата.
Сейчас у нас, в России, есть новостная журналистика?
Есть, конечно. Я смотрю каждый день сайты «Слона», «Ведомостей», «Коммерсанта», еще несколько. Мы достаточно квалифицированная аудитория, чтобы понимать, в каком случае это явно ангажированный материал, а в каком случае - стремление отыскать истину, не зная заранее, какой она является. По-моему, любой человек, и уж точно возраста этого фестиваля, т.е. заставший в зрелом возрасте Советский Союз, очень просто отличает одно от другого.
Есть теория, что художникам запрет помогает творить ярче, раскрываться. К журналистам это относится?
Нет, запрет никому не идёт на пользу. Мне кажется, эта теория - какая-то глупая выдумка. Даже Дмитрий Медведев говорил, что свобода лучше несвободы (смеётся), хотя казалось бы…
Вы сейчас абсолютно свободный человек?
Абсолютной свободы, очевидно, не бывает: мы все имеем какие-то обязательства. Но работая над фильмами или книгами, я исхожу только из собственных соображений - как нужно их сделать. Как нужно решить эпизод, как написать текст, какую выбрать иллюстрацию, каким образом расположить материал в книге-альбоме, нужен ли здесь комментарий в кадре и т.д. У меня нет ничего, кроме собственного мнения, как сделать медийный продукт.
Я опять скорее про ощущения. Это, конечно, проход по общим местам, но, простите, вынужденный. Во время съёмок одного из эпизодов «Школы злословия» вы прекратили разговор и покинули студию. Во всех ли некомфортных ситуациях вы сейчас можете позволить себе просто встать и уйти?
Думаю, что в большинстве случаев да. Я не раз повторял, меня это даже как-то тревожит: я избалованный человек. Я очень давно занимаюсь только тем, чем хочу. А чем не хочу - не занимаюсь.
Но в 25 так не было?
Послушайте, когда мне было 25, ещё был жив Черненко. Никто и не думал, что будет какая-то иная ситуация. Это вообще не критерий.
Так, может, при правильном развитии жизни мы зарабатываем с годами право хотя бы не делать того, чего делать не хотим?
Не знаю! Это доктрина, а я не доктринёр. Я не живу, исходя из того, что есть какое-то правило: в этом возрасте наступает счастье, а в этом ещё не наступает… Это ведь просто формула, девиз, слоган, а жизнь сложнее. Хотя сам девиз понятен: «Не дрейфь! Ты не пожилой. Это такая зрелость. Границы возраста раздвинулись». Что правда.
Вы, когда уходите или остаётесь, произносите или как минимум пишете речь 2010 года, считаете себя храбрым человеком или просто порядочным?
Я про это не думаю, и никакой себе оценки не выставляю. Это вопрос темперамента: ты хочешь, считаешь нужным поступить именно так. Мы действуем определённым образом потому, что мы так устроены. Это характер, это судьба. Но в журналистику, как мне кажется, идут люди с вот таким темпераментом - более обострённым. Мне многие говорят: «Зачем то? Зачем сё? Да откуда ты такое выдумал?». В общем, много вопросов от людей, в чьи жизненные планы подобные задачи не входят. И они удивляются, что ты сам по себе, сам себе начальник, давно нигде не работаешь, индивидуальный предприниматель, который сам себе ставит задачи, сам себе устанавливает сроки, сам себя торопит, сам чем-то доволен или недоволен. Наверное, у большинства людей, которых как-то оценивает начальство, спускает задачи сверху, есть внешние мотивы, которые заставляют их действовать. А у меня все мотивы - внутренние. Наверное, со стороны это выглядит нетипично. Ну, вот так.
Когда к вам приходят такие, как я, и берут у вас интервью, не возникает внутреннего сопротивления: тут бы я сделал так, а вот здесь спросил бы иначе?
Нет, у меня нет такого шиза. Вот только когда люди не знают, что спросить, и мучают и себя, и меня - так это у кого угодно вызовет раздражение. Но всё время думать про ремесло - не могу и не хочу.