Сторублевый Париж
Устроила себе Париж за 100 рублей - купила в пекарне круглый, нарядно-зеленый, под цвет наступающего Рождества, макарун. Такие, помнится, продавали недалеко от улицы Брук, которую она про себя всегда называла Брюквой, и только сейчас поняла, что улица Брюк - игра слов прекрасная сама по себе, проспект Штанов, проулок имени мужского гардероба. В Париж Лиза ездила с маменькой. Та всегда бдительно следила, чтобы и первое, и второе («Ты же худенькая у меня, прозрачная совсем»), а уж потом - в награду - можно было съесть пирожное, чинно присев за столик в уличном кафе. Лизе тогда хотелось, нигде не задерживаясь, жевать свой макарун на ходу, стряхивая крошки, слизывая микроследы сладкого крема с кончиков пальцев. Вот, дорвалась, наконец, но оказалось, что в декабре холодно с голыми руками, а держать зеленый кругляшок протертыми до ниток вязаными перчатками было совсем невкусно. Маменька опять оказалась права, и так от этого тошно! Или от сладкого крема с непривычки?
Суп теперь, когда не стало бдительного кулинарного стража, Лиза ела почти каждый день - так удавалось надолго растянуть тощую синюшную курицу. Денег с каждым днем становилось все меньше, наследства родители, как выяснилось, не оставили, вернее, все, что было, отобрали за папенькины долги. Да так противно- ладно бы расписки остались или кредиты какие официальные, нет же. Пришли в семейное гнездо крепкие парни, отодвинули ее, в домашнем голубом халатике, в сторону и перетряхнули каждый угол, каждый ящик, разве что игрушкам не вспороли плюшевые животы, но иглами потыкали - и в них, и в стулья с круглыми, ставшими теперь неуютными, сиденьями. «Позвольте, но как же, да я полицию…» - Лиза хотела на них накричать, но от шока и ужаса свело горло, и она нервно сипела.
- Послушайте, барышня, - соизволил обратиться к ней один из роты (на самом деле, мародеров было всего трое, но ей они казались толпой), - зла мы вам не желаем, хотелось бы обойтись без жертв. Но ваш покойный папа крепко задолжал и с того света долги свои возвращать явно не собирается… Так что, тля, если не хочешь за ним, заткнись! - и с силой грохнул хрустальную вазу об пол.
Почему-то самым обидным был не резкий переход на «ты», даже не бабушкина ваза, разлетевшаяся по паркету, слезы вскипели в глазах от словечка «тля». Бандит-то, наверное, смягчал то крепко-матерное, что привычно валилось у него из рта, а Лиза вспомнила, как ее дразнили «бледной молью». Сначала в садике, потом в школе, и даже на филологическом, где все вроде должны были стать сестрами, как в книжках, которые она упоенно читала, вместе с бывшей одноклассницей прилетело эта «моль», крепко усевшись на вечно согнутых плечах.
Одежду Лизе тоже всегда выбирала мама, умудряясь из лучших побуждений одеть так, чтобы не было заметно ни красивой груди, ни тонкой талии, зато бросались в глаза согнутые плечи и чуть неровные ноги. И даже неплохая идея - поставить дочь на каблуки - провалилась с треском: к туфлям, перетянутым ремешком, прилагались носочки - чтобы не натерли. Так Лиза и пришла на собрание первокурсников - в юбке чуть ниже колена, шерстяной кофте на пуговицах и с вечным рюкзаком за спиной («для осанки. Сумка тебя скособочит»). Будь она чуть наглее, чуть увереннее в себе, выдала бы гардероб за стиль шестидесятых, но нет - моль и тихоня.
А после полный провал: когда вся компания, включая статного Николая, искренне влюбленного в литературу (бывает и такое), собралась отметить новообретенное студенчество в ближайшем кафе, за Лизой пришли родители. Высокий широкоплечий папа, дородная мама - на их фоне девушка совсем терялась, а робкое «до свидания» прозвучало не громче комариного писка. Однокурсники и не заметили, что кого-то не хватает. Заказали кто кофе, кто пива, а мальчики разошлись аж до вискаря (тщательно пересчитав рассованные по карманам нычки), перезнакомились, уточнили, у кого дача пустует, а кто быстрее всех читает и, значит, сможет пересказать группе самые зубодробительные произведения. Распределили, в общем, роли, в филфаковском театре сразу на пять лет вперед. Лизу в это время накормили праздничным обедом в ресторане «Пушкинъ» и приговорили максимум следить за реквизитом.
Иногда она украдкой молилась Господу: «Боженька, забери маменьку к себе, ей у тебя будет хорошо, а мне - тут. И Николаша, наконец, пригласит на настоящее свидание». Николаша, конечно же, хотел сходить с ней не в кино, куда однажды отпустила маменька, настрого повелев вернуться к 9 вечера, а куда-нибудь в бар. «Злачное место», - мечтательно шептала Лиза, забыв о молитве, но в красках представляя все неизведанные уголки города, куда они с прекрасным спутником могли бы отправиться.
- Колян, слышь, а у тебя было чо с этой? Ну с этой, чеканутой, она еще говорит так, будто ее сюда из «Карениной» вышвырнуло прямым поездом?
- Да ты чо, крышей поехал, что ли? Я один раз в кино ее сдуру позвал, так там такая охрана нарисовалась… Доставил к дверям в двадцать один нуль нуль и бегом! Отвечаю, они ее или в монастырь отправят, или замуж девственницей отдадут такому же чеканутому ботану. А жаль, симпатичная в принципе девка. Но двинутая.
Все четыре с половиной года после рождественского (и Лиза так надеялась на чудо) похода в кино она буравила затылок однокурсника, претерпевая вместе с ним массу изменений. Когда Коля вдруг, забавы ради, поставил кок, Лиза посмотрела «Бриолин» и «Стиляги». Когда он внезапно оброс, Лиза тайком слушала группу «Кино» (маменька один раз услышала что-то про пачку сигарет и категорически запретила этого «без слуха и голоса, лучше поедем в Ла Скалу - вот там поют»). Когда, наконец, Николай избавился от хаера радикальным методом «под ноль», Лиза чуть не слегла с нервной горячкой: неужели он собрался в армию? Оказалось, просто побрился.
…
В библиотеку Лизу отпускали безропотно - это же для учебы, и она пряталась в тихом зале, читая под зеленой лампой все программные, непрограммные и внепрограммные произведения. Сюда же, получив красный диплом, устроилась на работу. Маменька было ринулась обзванивать всех знакомых в столичных газетах, но быстро остыла, услышав, в каких «притонах» бывают нынче журналисты в поисках интересных историй. К тому же, финансовый вопрос перед их семьей не стоял - работает девочка, и славно, лишь бы чувствовала себя нужной, а денег папа подбросит.
Здесь, в библиотеке, Лиза неожиданно вновь столкнулась с Николаем, который куда-то пропал после выпуска: не отвечал на сообщения и даже вроде бы сменил номер - абонент был вечно недоступен. Николаша ввалился с мороза - громкий, румяный - с кипой книг в руках: «Ау, библиотека, я вам классики принес и самой, между прочим, современной прозы». Радостно выложил бывшей однокурснице все свои новости: после выпуска и правда уехал, пригласили работать на чешском радио, там же познакомился с эмигранткой в черт знает каком поколении (по-русски говорит, но презабавно), теперь эта эмигрантка ждет ребенка, а он вот расчищает полки перед окончательным уже переездом в Прагу.
- Лизочек, дорогая, прости, вообще некогда ждать, пока ты это все каталогизируешь, но ты умница же, всегда была, зачем тебе мои обалдуйские советы? Я побегу, самолет через три дня - не успеваю ничего вообще.
И убежал. Книги Лиза забрала домой. Жила без них библиотека со дня своего открытия и еще проживет, ничего страшного. Читала Толстого, Обломова, Чехова, Бунина и, непонятно как затесавшиеся в достойной компании, бульварные романы. Прикасаясь к страницам пыталась мысленно совпасть с Николашиными отпечатками пальцев, лучшие места произносила вслух, будто он был рядом и мог оценить красоту цитаты. Маменька в те дни словно очнулась - испугалась дочкиного затворничества, засуетилась. В гостях начали появляться молодые люди, то при родителях, то сами по себе.
- Вот, Ольга Петровна, матушка просила занести вам книгу, - снова книги! Будто мало их было в Лизиной жизни.
Маменька каждого принимала, как самого дорогого гостя, чтоб не сказать близкого родственника, но с родственниками у Тихомировых было никак - мама, папа и Лиза, с самого детства так, и никого больше. На стол выставлялись то пирожки якобы собственного приготовления, то пирожные все из того же «Пушкинъ», бесконечно разливали чай, по три раза варили кофе… Лиза в лучшем случае высиживала за столом полчаса, в худшем, буркнув: «Добрый вечер, простите, я занята», - сразу же уходила в свою комнату.
- Вот смотри, Матвей, например, очень приличный молодой человек. Я с его мамой познакомилась еще в институте, представляешь?
- Мама, он мне не нравится!
- Да что ты понимаешь! Мне, может, твой отец тоже не сразу понравился, не об этом думать надо, - вскипела было Ольга Петровна и тут же осеклась. Слишком уж эта резкая правда о продуманном замужестве не вязалась с культом купеческого уюта, царившего в их трехкомнатной квартире. Ну и что с того, что когда-то из всех ухажеров она выбрала начинающего финансиста, разумно вычислив, что этот - далеко пойдет. С тех пор прошло больше 30 лет, мужа она ценит и уважает, дочь ему родила, а что одну и не сына - так не от нее зависело.
Бывший тощий финансист и правда далеко пошел - в бурные девяностые открыл банк и умудрился ни разу ни с кем не поссориться: претензий к нему ни имели ни полиция, ни представители, как тогда (да и сейчас) говорили, организованного криминала. С криминалом неорганизованным разговор был короткий, и вести его, по счастью, приходилось не финансисту, а его многочисленным и очень разнообразным друзьям. Потом правда, в сытые двухтысячные, заскучал, продал банк и увлекся хитрыми схемами, да, увы, сам себя перехитрил.
День, когда погибли родители, Лиза почти не запомнила. В голове вертелось только «пропал Калабуховский дом», хотя никакого отношения к взрыву в загородном особняке цитата, конечно, не имела. Восстанавливать, как и хоронить, было практически нечего. Все наличные ушли на похоронную суету и жалкие, в одиночку, поминки - маминых подруг Лиза позвать не догадалась, а своих у нее за двадцать восемь лет не набралось. На следующий же после погребения день отправилась на работу - куда-то идти было просто необходимо. А вечером ее навестили те, в кожанках. Бандиты, мародеры, сволочи - она перебрала все вроде бы подходящие синонимы, но так и не нашла точного слова. Думала про них просто: «Те».
На уборку после разорения семейного гнезда ушло дней пять, а потом потянулись неделя за неделей. Жилье никто отобрать не пытался и слава Богу, библиотечной зарплаты еле хватало на оплату коммунальных счетов и покупку самой простой еды, болеть Лиза просто боялась. Оттого, видимо, и не болела, жалея только, что по выходным на работу не надо - суббота и воскресенье в одиночестве тянулись особенно медленно и липко.
Вдруг - кажется, все самое важное в ее жизни происходило зимой - выдали новогоднюю премию. Не предусмотренные строгим финансовым планом две тысячи пугали - сколько всего можно сделать, сколько купить… При пересчете на покупки, правда, денег все равно становилось тошнотворно мало, и Лиза решила неожиданное богатство прокутить в «злачном месте». Ну и что с того, что пойти не с кем (Коля так и не вернулся из Праги, она проверяла в надежде, что с чешской эмигранткой не сложится, а ребенок и вовсе не от него)? В конце концов, праздник!
В ближайшем к дому баре было шумно и накурено, а официантка сновала между столиками с таким видом, что окликнуть ее Лиза осмелилась лишь на третий раз. Заказала красное вино - в Париже они с маменькой пили бордо, и это было едва ли не единственным знакомым словом в меню. На втором бокале осмелела, к третьему заказала еще и пачку сигарет, правда, неумело затянувшись тут же закашлялась, но не смутилась, а продолжила изящно, как ей казалось, курить, не глотая больше дым, а только набирая его в рот. Знакомиться, правда, так никто и не подошел и ближе к часу ночи на нетвердых ногах Лиза побрела домой. Праздник вроде бы удался, но чувство оставил странное: чего-то не хватило - то ли компании, то ли четвертого бокала, денег на который не было. До дома добралась быстро, но ключом в замочную скважину попала не с первого раза и, запнувшись на пороге, упала на деревянную подставку для обуви, оставшуюся в наследство то ли от бабушки, то ли даже от прадедушки. Старое дерево не вынесло это хлипкого натеска и развалилось, а на пол из незаметного раньше паза выкатились несколько прозрачных камней.
Представить, что кто-то так тщательно спрятал стекляшки было просто нелепо. «Бриллианты - вот что искали те», - поняла Лиза и скорее-скорее заперла дверь изнутри. Камни лежали на полу, издевательски переливаясь в свете тусклой лампочки. Стоили они, пожалуй, целое состояние, но разве же может Лиза с этим справиться? Как найти ювелира, кому продать, как поверить, что не обманули? С деньгами было понятно - за сто рублей почти парижский макарун, за две тысячи - поход в бар. А это!
И расплакалась горькими злыми слезами, проклиная и маменьку, и отца, не оставившего полезного, и Николашу, сбежавшего в свою Чехию, и себя, больше всех - себя, бессмысленную и нелепую посреди сбывшейся мечты.
Суп теперь, когда не стало бдительного кулинарного стража, Лиза ела почти каждый день - так удавалось надолго растянуть тощую синюшную курицу. Денег с каждым днем становилось все меньше, наследства родители, как выяснилось, не оставили, вернее, все, что было, отобрали за папенькины долги. Да так противно- ладно бы расписки остались или кредиты какие официальные, нет же. Пришли в семейное гнездо крепкие парни, отодвинули ее, в домашнем голубом халатике, в сторону и перетряхнули каждый угол, каждый ящик, разве что игрушкам не вспороли плюшевые животы, но иглами потыкали - и в них, и в стулья с круглыми, ставшими теперь неуютными, сиденьями. «Позвольте, но как же, да я полицию…» - Лиза хотела на них накричать, но от шока и ужаса свело горло, и она нервно сипела.
- Послушайте, барышня, - соизволил обратиться к ней один из роты (на самом деле, мародеров было всего трое, но ей они казались толпой), - зла мы вам не желаем, хотелось бы обойтись без жертв. Но ваш покойный папа крепко задолжал и с того света долги свои возвращать явно не собирается… Так что, тля, если не хочешь за ним, заткнись! - и с силой грохнул хрустальную вазу об пол.
Почему-то самым обидным был не резкий переход на «ты», даже не бабушкина ваза, разлетевшаяся по паркету, слезы вскипели в глазах от словечка «тля». Бандит-то, наверное, смягчал то крепко-матерное, что привычно валилось у него из рта, а Лиза вспомнила, как ее дразнили «бледной молью». Сначала в садике, потом в школе, и даже на филологическом, где все вроде должны были стать сестрами, как в книжках, которые она упоенно читала, вместе с бывшей одноклассницей прилетело эта «моль», крепко усевшись на вечно согнутых плечах.
Одежду Лизе тоже всегда выбирала мама, умудряясь из лучших побуждений одеть так, чтобы не было заметно ни красивой груди, ни тонкой талии, зато бросались в глаза согнутые плечи и чуть неровные ноги. И даже неплохая идея - поставить дочь на каблуки - провалилась с треском: к туфлям, перетянутым ремешком, прилагались носочки - чтобы не натерли. Так Лиза и пришла на собрание первокурсников - в юбке чуть ниже колена, шерстяной кофте на пуговицах и с вечным рюкзаком за спиной («для осанки. Сумка тебя скособочит»). Будь она чуть наглее, чуть увереннее в себе, выдала бы гардероб за стиль шестидесятых, но нет - моль и тихоня.
А после полный провал: когда вся компания, включая статного Николая, искренне влюбленного в литературу (бывает и такое), собралась отметить новообретенное студенчество в ближайшем кафе, за Лизой пришли родители. Высокий широкоплечий папа, дородная мама - на их фоне девушка совсем терялась, а робкое «до свидания» прозвучало не громче комариного писка. Однокурсники и не заметили, что кого-то не хватает. Заказали кто кофе, кто пива, а мальчики разошлись аж до вискаря (тщательно пересчитав рассованные по карманам нычки), перезнакомились, уточнили, у кого дача пустует, а кто быстрее всех читает и, значит, сможет пересказать группе самые зубодробительные произведения. Распределили, в общем, роли, в филфаковском театре сразу на пять лет вперед. Лизу в это время накормили праздничным обедом в ресторане «Пушкинъ» и приговорили максимум следить за реквизитом.
Иногда она украдкой молилась Господу: «Боженька, забери маменьку к себе, ей у тебя будет хорошо, а мне - тут. И Николаша, наконец, пригласит на настоящее свидание». Николаша, конечно же, хотел сходить с ней не в кино, куда однажды отпустила маменька, настрого повелев вернуться к 9 вечера, а куда-нибудь в бар. «Злачное место», - мечтательно шептала Лиза, забыв о молитве, но в красках представляя все неизведанные уголки города, куда они с прекрасным спутником могли бы отправиться.
- Колян, слышь, а у тебя было чо с этой? Ну с этой, чеканутой, она еще говорит так, будто ее сюда из «Карениной» вышвырнуло прямым поездом?
- Да ты чо, крышей поехал, что ли? Я один раз в кино ее сдуру позвал, так там такая охрана нарисовалась… Доставил к дверям в двадцать один нуль нуль и бегом! Отвечаю, они ее или в монастырь отправят, или замуж девственницей отдадут такому же чеканутому ботану. А жаль, симпатичная в принципе девка. Но двинутая.
Все четыре с половиной года после рождественского (и Лиза так надеялась на чудо) похода в кино она буравила затылок однокурсника, претерпевая вместе с ним массу изменений. Когда Коля вдруг, забавы ради, поставил кок, Лиза посмотрела «Бриолин» и «Стиляги». Когда он внезапно оброс, Лиза тайком слушала группу «Кино» (маменька один раз услышала что-то про пачку сигарет и категорически запретила этого «без слуха и голоса, лучше поедем в Ла Скалу - вот там поют»). Когда, наконец, Николай избавился от хаера радикальным методом «под ноль», Лиза чуть не слегла с нервной горячкой: неужели он собрался в армию? Оказалось, просто побрился.
…
В библиотеку Лизу отпускали безропотно - это же для учебы, и она пряталась в тихом зале, читая под зеленой лампой все программные, непрограммные и внепрограммные произведения. Сюда же, получив красный диплом, устроилась на работу. Маменька было ринулась обзванивать всех знакомых в столичных газетах, но быстро остыла, услышав, в каких «притонах» бывают нынче журналисты в поисках интересных историй. К тому же, финансовый вопрос перед их семьей не стоял - работает девочка, и славно, лишь бы чувствовала себя нужной, а денег папа подбросит.
Здесь, в библиотеке, Лиза неожиданно вновь столкнулась с Николаем, который куда-то пропал после выпуска: не отвечал на сообщения и даже вроде бы сменил номер - абонент был вечно недоступен. Николаша ввалился с мороза - громкий, румяный - с кипой книг в руках: «Ау, библиотека, я вам классики принес и самой, между прочим, современной прозы». Радостно выложил бывшей однокурснице все свои новости: после выпуска и правда уехал, пригласили работать на чешском радио, там же познакомился с эмигранткой в черт знает каком поколении (по-русски говорит, но презабавно), теперь эта эмигрантка ждет ребенка, а он вот расчищает полки перед окончательным уже переездом в Прагу.
- Лизочек, дорогая, прости, вообще некогда ждать, пока ты это все каталогизируешь, но ты умница же, всегда была, зачем тебе мои обалдуйские советы? Я побегу, самолет через три дня - не успеваю ничего вообще.
И убежал. Книги Лиза забрала домой. Жила без них библиотека со дня своего открытия и еще проживет, ничего страшного. Читала Толстого, Обломова, Чехова, Бунина и, непонятно как затесавшиеся в достойной компании, бульварные романы. Прикасаясь к страницам пыталась мысленно совпасть с Николашиными отпечатками пальцев, лучшие места произносила вслух, будто он был рядом и мог оценить красоту цитаты. Маменька в те дни словно очнулась - испугалась дочкиного затворничества, засуетилась. В гостях начали появляться молодые люди, то при родителях, то сами по себе.
- Вот, Ольга Петровна, матушка просила занести вам книгу, - снова книги! Будто мало их было в Лизиной жизни.
Маменька каждого принимала, как самого дорогого гостя, чтоб не сказать близкого родственника, но с родственниками у Тихомировых было никак - мама, папа и Лиза, с самого детства так, и никого больше. На стол выставлялись то пирожки якобы собственного приготовления, то пирожные все из того же «Пушкинъ», бесконечно разливали чай, по три раза варили кофе… Лиза в лучшем случае высиживала за столом полчаса, в худшем, буркнув: «Добрый вечер, простите, я занята», - сразу же уходила в свою комнату.
- Вот смотри, Матвей, например, очень приличный молодой человек. Я с его мамой познакомилась еще в институте, представляешь?
- Мама, он мне не нравится!
- Да что ты понимаешь! Мне, может, твой отец тоже не сразу понравился, не об этом думать надо, - вскипела было Ольга Петровна и тут же осеклась. Слишком уж эта резкая правда о продуманном замужестве не вязалась с культом купеческого уюта, царившего в их трехкомнатной квартире. Ну и что с того, что когда-то из всех ухажеров она выбрала начинающего финансиста, разумно вычислив, что этот - далеко пойдет. С тех пор прошло больше 30 лет, мужа она ценит и уважает, дочь ему родила, а что одну и не сына - так не от нее зависело.
Бывший тощий финансист и правда далеко пошел - в бурные девяностые открыл банк и умудрился ни разу ни с кем не поссориться: претензий к нему ни имели ни полиция, ни представители, как тогда (да и сейчас) говорили, организованного криминала. С криминалом неорганизованным разговор был короткий, и вести его, по счастью, приходилось не финансисту, а его многочисленным и очень разнообразным друзьям. Потом правда, в сытые двухтысячные, заскучал, продал банк и увлекся хитрыми схемами, да, увы, сам себя перехитрил.
День, когда погибли родители, Лиза почти не запомнила. В голове вертелось только «пропал Калабуховский дом», хотя никакого отношения к взрыву в загородном особняке цитата, конечно, не имела. Восстанавливать, как и хоронить, было практически нечего. Все наличные ушли на похоронную суету и жалкие, в одиночку, поминки - маминых подруг Лиза позвать не догадалась, а своих у нее за двадцать восемь лет не набралось. На следующий же после погребения день отправилась на работу - куда-то идти было просто необходимо. А вечером ее навестили те, в кожанках. Бандиты, мародеры, сволочи - она перебрала все вроде бы подходящие синонимы, но так и не нашла точного слова. Думала про них просто: «Те».
На уборку после разорения семейного гнезда ушло дней пять, а потом потянулись неделя за неделей. Жилье никто отобрать не пытался и слава Богу, библиотечной зарплаты еле хватало на оплату коммунальных счетов и покупку самой простой еды, болеть Лиза просто боялась. Оттого, видимо, и не болела, жалея только, что по выходным на работу не надо - суббота и воскресенье в одиночестве тянулись особенно медленно и липко.
Вдруг - кажется, все самое важное в ее жизни происходило зимой - выдали новогоднюю премию. Не предусмотренные строгим финансовым планом две тысячи пугали - сколько всего можно сделать, сколько купить… При пересчете на покупки, правда, денег все равно становилось тошнотворно мало, и Лиза решила неожиданное богатство прокутить в «злачном месте». Ну и что с того, что пойти не с кем (Коля так и не вернулся из Праги, она проверяла в надежде, что с чешской эмигранткой не сложится, а ребенок и вовсе не от него)? В конце концов, праздник!
В ближайшем к дому баре было шумно и накурено, а официантка сновала между столиками с таким видом, что окликнуть ее Лиза осмелилась лишь на третий раз. Заказала красное вино - в Париже они с маменькой пили бордо, и это было едва ли не единственным знакомым словом в меню. На втором бокале осмелела, к третьему заказала еще и пачку сигарет, правда, неумело затянувшись тут же закашлялась, но не смутилась, а продолжила изящно, как ей казалось, курить, не глотая больше дым, а только набирая его в рот. Знакомиться, правда, так никто и не подошел и ближе к часу ночи на нетвердых ногах Лиза побрела домой. Праздник вроде бы удался, но чувство оставил странное: чего-то не хватило - то ли компании, то ли четвертого бокала, денег на который не было. До дома добралась быстро, но ключом в замочную скважину попала не с первого раза и, запнувшись на пороге, упала на деревянную подставку для обуви, оставшуюся в наследство то ли от бабушки, то ли даже от прадедушки. Старое дерево не вынесло это хлипкого натеска и развалилось, а на пол из незаметного раньше паза выкатились несколько прозрачных камней.
Представить, что кто-то так тщательно спрятал стекляшки было просто нелепо. «Бриллианты - вот что искали те», - поняла Лиза и скорее-скорее заперла дверь изнутри. Камни лежали на полу, издевательски переливаясь в свете тусклой лампочки. Стоили они, пожалуй, целое состояние, но разве же может Лиза с этим справиться? Как найти ювелира, кому продать, как поверить, что не обманули? С деньгами было понятно - за сто рублей почти парижский макарун, за две тысячи - поход в бар. А это!
И расплакалась горькими злыми слезами, проклиная и маменьку, и отца, не оставившего полезного, и Николашу, сбежавшего в свою Чехию, и себя, больше всех - себя, бессмысленную и нелепую посреди сбывшейся мечты.