Памяти Геннадия Пантелеймоновича Проваторова (1929 - 2010)
4 мая исполнилось 10 лет со дня смерти замечательного дирижера. Музыкант он, на мой взгляд, недооцененный да и не добившийся такого успеха, на который мог бы рассчитывать по своему дарованию, хоть и возглавлял разные оркестры и оперные театры. У меня нет особого права писать о нем. Под его управлением я почти не играл. Концертов его слышал не так уж много, спектаклей - вообще ни одного. Наши с ним пересечения случались редко. Правда, каждое было своего рода вехой на моем пути, но кому это интересно. Однако те, кто знал его лучше и больше, что-то молчат…
Я не буду излагать его биографию, с ней можно познакомиться в Википедии (на других сайтах, в основном, перепечатывают написанное в ней), разве что внесу два уточнения, связанные с тем, чему сам был свидетелем. В остальном ограничусь краткими заметками.Впервые я услышал его имя, как, наверное, и многие, в связи с премьерой второй редакции оперы Шостаковича "Катерина Измайлова" ("Леди Макбет Мценского уезда"). После того, как эта опера удостоилась в 1936 году высочайшего определения "сумбур вместо музыки", ее возобновление в 1962 году в Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко стало событием почти революционным. Земляки-саратовцы, кому посчастливилось побывать на первом представлении в Москве, с восторгом рассказывали, что в оркестре играл сам Мстислав Ростропович! Тем удивительнее казалось, что провести премьеру доверили не тогдашнему главному дирижеру театра Кемалу Абдуллаеву, а малоизвестному 33-летнему Геннадию Проваторову. Это спектакль, как и последующая его запись, удостоенная Grand Prix du Disque 1966 года, стали звездными моментами в его жизни, событиями такого уровня, которого он был достоин.
Но это я понял позже. А когда году в 1968-м услышал от своей бывшей однокурсницы скрипачки Светы Гурской, работавшей к тому времени в ленинградском Малом театре оперы и балета, что у них появился новый главный дирижер, и он - гений, то не очень-то поверил. Светка была натурой увлекающейся, и каждым новым главным восхищалась с новой силой. Разве что гением она за все годы, что мы с ней встречались, назвала только одного - Проваторова. Пришлось верить ей на слово, так как проверить удалось не скоро.
Летом 1971 года главный дирижер симфонического оркестра Саратовской филармонии Мартин Саакович Нерсесян перебрался на работу в Москву, в Оркестр кинематографии. Вот тут у нас на репетиции впервые и появился Геннадий Пантелеймонович. Почему он ушел (или его ушли) из МАЛЕГОТа, я не знаю. Или, если об этом тогда говорилось, то не помню. Зато помню, что с первой же репетиции убедился, что Светка не преувеличивала. Сезон уже закончился, продолжались только парковые концерты, и это была репетиция к одному из них. Репертуар был дежурным для такого рода выступлений, его бы и репетировать не стали, что мы сюиту из "Лебединого озера" сто раз не играли! Но поскольку речь шла о приглашении нового главного, Проваторова решили сразу попробовать в деле. И оказалось, что мы до сих пор играли совсем не ту музыку! Зачуханный "Танец маленьких лебедей", всегда звучавший как механическая игрушка, вдруг превратился в зачарованный волшебный цветок. А ведь, вроде, всего-то - дирижер чуть придержал темп и попросил духовиков не "квакать", а играть максимально нежно, воздушно. И так было с каждой частью сюиты и с каждой репетируемой пьесой!
На следующей репетиции мы взялись за 4-ю симфонию Шостаковича. Ее запланировал для открытия следующего сезона еще Нерсесян и даже провел несколько репетиций. Я хорошо знал симфонию по кондрашинской записи, пластинки с которой приобрел еще в 1963 году, но тут, прямо как в приснопамятной статье "Правды", услышал "сумбур вместо музыки". Наш Мартын, похоже, просто не знал, что с этим делать. Стоило, однако, встать за пульт Проваторову, как картина чудесным образом прояснилась, и вместо музыкальных руин стали четко просматриваться стройные конструкции. Подробностей сейчас не помню, но ощущение "прочищенной оптики" в памяти сохранилось.
В то лето 1971-го я поступил в консерваторию второй раз, на музыковедческий факультет. Ректор Борис Андреевич Сосновцев, который по совместительству был заведующим теоретическим отделом, категорически потребовал, чтобы я ушел из филармонического оркестра, справедливо, как я позже понял, полагая, что совмещать учебу с этой работой невозможно. Поэтому весь мой опыт сотрудничества с Проваторовым в качестве оркестранта ограничился несколькими июньскими репетициями и одним парковым концертом.
Зато с началом сезона я начал писать для двух областных газет рецензии на концерты своего уже бывшего оркестра. К тому времени мой друг, концертмейстер этого оркестра Валерий Найден, познакомил меня с Проваторовым. Я пару раз встречался с ним у Валеры дома. И за первую же рецензию, написанную о концертах открытия сезона, которые провели сам Проваторов и наш второй дирижер Володя Игнатьев, получил от Геннадия Пантелеймоновича втык. "Если вы хотите стать критиком, к мнению которого прислушиваются, вам надо научиться соотносить явления. Вы подробно разобрали мое выступление, что-то похвалили, сделали кое-какие замечания, довольно дельные. А по поводу концерта Игнатьева написали два общих похвальных слова. Получается, что критических слов заслуживаю только я. А что уровни были разные, вы не заметили?" Что мне было ему сказать в ответ? Что в моей рецензии как раз и было написано, что под управлением двух дирижеров предстали будто два разных оркестра, но редактор это под предлогом необходимости сокращений из-за нехватки места? Пришлось проглотить пилюлю.
Проваторов потрясающе умел выстраивать форму, подвести к кульминации и обозначить кульминационную точку (она у него никогда не "сползала", если воспользоваться замечательным определением Рахманинова), найти убедительные темпы и темповые соотношения. И обладал удивительной дирижерской харизмой, воздействовавшей в обе стороны - и на оркестр, и на слушателей. Исполнительские прозрения, случавшиеся в каждом его концерте, были поразительны. Я бы сказал, что он в эти мгновения, без преувеличения, вставал в один ряд с лучшими из известных мне дирижеров мира. Однако случались и шероховатости, бывшие оборотной стороной одного тоже замечательного его качества. Проваторов всегда был наэлектризован сам и умел наэлектризовать всех вокруг. Но порой его заносило. Он, чей жест был обычно точным и образным, мог вдруг "размахаться" так, что руки отлетали куда-то за спину. И ладно, если бы это лишь веселило публику. Случалось, это сбивало оркестрантов настолько, что целые группы вступления не вовремя. Тут он и вовсе начинал отчаянно махать, чтобы убрать неурочно влезший голос.
Возможно, эмоциональность Проваторова не порождала бы таких отрицательных побочных явлений, если бы не еще одна чисто человеческая его черта - некоторая неорганизованность. Он постоянно опаздывал, что-то терял, проливал еду на ноты (оркестровый библиотекарь просто выходил из себя, получая от него назад партитуры) и т. д. и т. п. Мне запомнился один характерный эпизод. С филармоническим оркестром играл Ростропович. В первом заезде оркестр репетировал без него. После перерыва он, придя точно к назначенному времени, сел на сцене. Уселся и оркестр. А дирижера все нет и нет. Ростропович подождал-подождал, отложил виолончель, стал за дирижерский пульт и начал репетицию сам. Спустя несколько минут явился Геннадий Пантелеймонович. Он явно еще что-то дожевывал в буфете, но услышав, что оркестр играет без него, поспешил в зал. Когда он появился на сцене, Ростропович любезно сказал ему: "Проходите- проходите, извините, мы тут начали без вас!" Г. П. ответил: "Ничего-ничего! У вас прекрасно получается! Может вы и будете дирижировать?" На что Ростропович мгновенно отреагировал: "Хорошо. Тогда берите виолончель!" Проваторов поднял руки вверх: сдаюсь! Инцидент был исчерпан. Но поверьте, такого Концерта Дворжака, какой мы услышали вечером на концерте, я не слыхал больше никогда в жизни! Дирижер и солист, а с ними и оркестр, были единым целым! Видно было, что Ростропович порой импровизировал с нюансами, а Проваторов ловил это на лету и отвечал тем же. И как они счастливо улыбались друг другу! И какая была потрясающая 6-я симфония Малера в тот же вечер! Это тоже один из звездных часов Проваторова, к сожалению, никак не отмеченных в истории и оставшихся только в памяти благодарных слушателей.
Проваторов отработал в Саратове в качестве главного (или и. о. главного) только один сезон. Параллельно он был главным в симфоническом оркестре Куйбышевской филармонии. Этот параллелизм абсолютно не отражен в Википедии, где в биографии Г. П. Саратов отсутствует напрочь. Между тем, случай для тех лет уникальный. Это сейчас дирижеры работают главными в двух-трех оркестрах, да еще в разных странах. Тогда подобные вещи не практиковались. Впрочем, ему, видимо, вскоре поставили ультиматум: Куйбышев или Саратов. Почему он выбрал первый, не знаю. Как-то не подвернулось повода спросить, а лезть с таким вопросом просто из любопытства я не счел возможным. Во всяком случае, он уехал из Саратова навсегда, увозя в качестве солистки и жены пианистку - студентку Саратовской консерватории (имя запамятовал).
Позже мы встречались эпизодически. В 1976 году, будучи аспирантом Московской консерватории, я столкнулся с ним на 4-м Всесоюзном дирижерском конкурсе, лауреатами которого стали тогда еще никому не известные Валерий Гергиев и Валентин Кожин (последний умер очень рано, да еще умудрился остаться во время одной из гастрольных поездок за границей, так что его, несмотря на перестроечное время, тут же перестали упоминать на родине, и даже не вспомнили после его скорой смерти). Мы с Г. П. оказались рядом в первом амфитеатре БЗК. Он меня узнал, хотя прошло несколько лет. И я получил огромное удовольствие и урок, слушая его комментарии к происходящему на сцене. Особо мне запомнилось, как он критически отнесся к темповым соотношениям, предложенным конкурсантами в первой части 5-й симфонии Чайковского, очень заковыристой в этом смысле. И тут же тихонько продемонстрировал, как бы выстраивал эти темповые перепады он сам.
В другой раз я попал на концерт Госоркестра с Проваторовым за дирижерским пультом. Все прошло замечательно, только в "Поэме экстаза" Скрябина Г. П., войдя в раж, умудрился каким-то образом показать в одном месте вступление трубам раньше времени. Они радостно взревели, но он быстро их "снял", что в шумном тутти в зале мало кто заметил. Придя в артистическую его поздравлять, я застал извиняющихся друг перед другом музыкантов и дирижера. Мне даже показалось по некоторым признакам, что трубачи вступили нарочно - ведь не в первый раз играли "Экстаз", вполне могли бы не среагировать на неловкий дирижерский жест. Заходили и другие музыканты оркестра - поздравлять Г. П. В артистической царила такая обстановка, в которой читалось: мы, мол, хорошо тебя знаем и очень ценим, с удовольствием с тобой играем, ты прекрасный музыкант, но разгильдяй, черт тебя побери!
Это был, насколько я сейчас понимаю, куйбышевский период Проваторова. Потом он перебрался в Минск, где стал главным в Белорусском оперном театре и преподавателем в консерватории. Во второй половине 1980-х я дважды ездил в Минск в командировки от журнала, в котором работал, оба раза побывал на спектаклях в оперном театре, помнится, даже брал интервью у Ярослава Антоновича Вощака, бывшего главного дирижера этого театра (он вскоре скончался), а вот с Проваторовым как-то не пересекся.
Встретились же мы снова в Москве в 1992 году, в тот краткий период, который тоже почему-то не отмечен в его биографии. В конце зимы - начале весны некая предпринимательница по имени Софи Нери, то ли владелица, то ли главный менеджер московской сети кафе-мороженых и магазинов от американской фирмы "Баскин Роббинс", решила обзавестись собственным симфоническим оркестром (а что мелочиться-то!). Он так и назывался "Оркестр Софи Нери". Придя по заданию редакции "Российской музыкальной газеты" интервьюировать ее на эту тему, я столкнулся с Геннадием Пантелеймоновичем. Его, как оказалось, пригласили руководить новоиспеченным оркестром. К тому времени он уже перестал быть главным в Белорусском оперном, и видимо, это был для него шанс если не перебраться в Москву, то получить здесь какую-то работу, позволяющую актуализировать московские связи. Мы с ним снова хорошо пообщались, но мне показалось, что в этот раз он был какой-то усталый и без прежнего огонька в глазах. Впрочем, репетицию он провел уверенно и четко. Их презентационный концерт в БЗК особо удачным не назовешь, хотя накладок не было. Чувствовалось, что оркестр собран с бору по сосенке, музыканты пока не притерлись друг к другу. Госпожа Нери была полна энтузиазма, а вот Проваторов особого оптимизма не высказывал: "Не знаю, посмотрим… По-моему, она не очень понимает, что такое оркестр и сколько это предприятие стоит…" Увы, он оказался прав. Оркестр продержался несколько месяцев, дал, кажется, еще пару концертов в не столь престижных залах и распался. Проваторов вернулся в Минск, и больше мы с ним никогда не встречались.
Вспоминая сейчас его концерты в Саратове, которые мне довелось слышать, видя список его исполнительских работ, я все же с грустью думаю, что потенциал его был не меньше, чем, например, у Евгения Светланова, с которым они внешне немного похожи. И чисто музыкально он его порой реализовывал в условиях куда худших (такой "инструмент", как Госоркестр, ему доставался не часто). А вот, так сказать, карьерных высот он не достиг. Жаль! И все-таки счастье, что мне довелось быть свидетелем его настоящих художественных озарений. Светлая ему память!