Масловы
Давно я хотел записать про эту семью все, что помню, да как-то руки не доходили. А тут наткнулся в блоге у двоюродного брата на эту фотографию.
В коляске сам кузен лежит, мы с моей родной сестрой по бокам на карауле (судя по тому, что брат недавно родился, мне около восьми лет, сестре - около пяти). На скамейке за нами справа налево сидят мама младенца (его папа фотографирует) и наши родители. А рядом с нашей мамой пристроилась Наташа Маслова.
Мы с Масловыми познакомились еще в Ульяновске, когда после рождения моей сестры переехали из одной комнаты в коммуналке, где жили вчетвером, родители, дед, мамин отец, и я, в небольшую двухкомнатную квартиру на втором этаже. А на первом жили Клавдия Федотовна Маслова и три ее дочери - старшая Мила, средняя Ляля и младшая Наташа. Как именно мы познакомились, я по молодости лет не запомнил (мне было всего три года). Но для нас эта семья стала почти родной.
Муж Клавдии Федотовны погиб на войне, поэтому она тянула трех дочерей одна. Но при этом все как-то легко успевала, была веселая и очень гостеприимная. Вскоре я стал ходить к ним домой, как к себе, а когда чуть-чуть подросла сестра, то и она с удовольствием туда топала (и всегда вежливо спрашивала: "Тетя Кава, мона кам?", в смысле - "можно к вам"). Наташа была старше меня лет на пять, поэтому они все относились к нам как к младшим брату и сестре. Как старших сестер воспринимали их и мы. Ну а Клавдию Федотовну, которая была явно старше наших родителей, - как бабушку. На все праздники они приходили к нам, праздничный стол мама и К. Ф. готовили вместе, было вкусно и весело.
Наша семья была сугубо еврейская, причем родители совсем недавно жили в чисто еврейской среде в Польше, так что не очень еще ассимилировались, хотя и стремились к этому. Русский язык для них был сравнительно внове, они его осваивали на лету. А Масловы - сугубо русское семейство, я даже не знаю, были ли в их окружении евреи раньше. Во всяком случае, в нашем доме мы были единственными в своем роде. Тем не менее, сошлись мы с ними, что называется, душа в душу. Мама училась у К. Ф. готовить традиционные русские блюда, шила для девчонок. А К. Ф. осваивала у мамы вкусности еврейской кухни. Помню, как она позже с гордостью угощала нас некоторыми из них.
Запомнился и один забавный для меня, но не очень приятный для родителей эпизод. У папы от службы в тыловом военном госпитале остались полевая сумка и пилотка. Я их с удовольствием время от времени надевал, играя "в войну". К. Ф., наблюдая это, однажды спросила: "Откуда это у тебя?" Я ответил: "Это папино". - "Папа твой, наверное, офицер был?" На что я с гордостью возразил: "Не офицер, а санитар". К. Ф. удивилась: "Ты ничего не путаешь?" Я? Путаю? Я никогда ничего не путаю! Тогда она поинтересовалась у мамы, что это я такое странное говорю. И мама со смущением стала ей объяснять, что "западников" (она произносила "западэнцев" - выходцев из Западной Украины, бывших граждан Польши, да еще евреев) на фронт категорически не брали - только на тыловую службу. Так папа и прослужил в Кемерово в госпитале, пока не восстановился в Новосибирске в Московском инженерно-строительном институте (он учился в аналогичном во Львове до войны), с которым потом и реэвакуировался, прихватив с собой мою будущую маму, в столицу. К. Ф. это выслушала и сказала: "Как же можно так людям-то не доверять!" Добавлю, это сильно контрастировало с не раз слышанным мною позже, от других, насчет евреев, которые воевали в Ташкенте...
В 1950-м году наша семья перебралась в Саратов - поближе к папиному старшему брату (тому самому, который нас сфотографировал), да и папе там обещали продвижение по службе. Что в Ульяновске ему не светило, там уже вовсю развертывалась кампания борьбы с безродными космополитами, которая до Саратова если и дошла, то в каком-то ослабленном виде.
Казалось, мы распростились с Масловыми навсегда. Но через год-два у нас на пороге вдруг появилась К. Ф. Оказалось, что они тоже переехали в Саратов! Правда, жили мы теперь не по соседству, а в далеких друг от друга заводских районах, на разных концах города. Тем не менее, ульяновская дружба возобновилась. По выходным, хоть и нечасто, мы ездили друг к другу в гости.
Однажды мои родители собрались летом на три недели в дом отдыха, куда рискнули взять только меня (и то, как выяснилось зря, ибо семейных палат в это райском уголке советского отдыха не было, родителей распихали по койкам в мужскую и женскую, а меня вообще не знали куда приткнуть, пока одна работница ДО не сжалилась, за соответствующую плату, разумеется). Зато где оставить мою сестру вопроса не было - конечно, у Клавдии Федотовны! И конечно, бесплатно, о чем речь! "Ты же, Руфа, когда всем нам платья шьешь, разве деньги берешь?" И даже на прокорм лишнего рта К. Ф. деньги взять категорически отказалась.
Когда Мила выходила замуж, нас пригласили на свадьбу - как единственных близких людей. Со стороны жениха народу была тьма, со стороны невесты - только мы. Это была первая и последняя русская деревенская свадьба (дело происходило в Затоне, одном из окраинных районов Саратова, еще недавно настоящей деревне), на которой мне довелось побывать. Гости вскоре перепились домашней брагой, дым стоял коромыслом. Пьяный гармонист чуть не наступил на меня, сидевшего на крыльце, что меня изрядно напугало. У родителей, как выяснилось из более поздних рассказов мамы, были свои неприятности. Во-первых, они браги не пили, ограничившись водкой в небольших количествах, и чувствовали себя трезвыми белыми воронами, Во-вторых, свой подарок они отдали невесте с женихом по приходе. И зря! Потому что в разгар веселья принялись ходить среди гостей с блюдом, на которое, как выяснилось, подарки и нужно было выкладывать. Что делать? К счастью, у отца в бумажнике оказалась крупная купюра, ее и кинули. Домой добирались на оставшуюся мелочь...
С новой Милочкиной семьей мы не сошлись. А Ляля вскоре умерла совсем молодой, ей было чуть более тридцати... Клавдия Федотовна сдала, постарела, к нам она больше не выбиралась. Мы навещали ее сами. Наташа была единственной, кто продолжал к нам ездить. Один из ее приездов и запечатлен на фотографии. Причем фото сделано в центре города, а не на нашей окраине. Это значит, что она в тот раз (да и не только в тот, я думаю) отправилась с нами в дальнюю прогулку. Я очень любил ее приезды. Мне всегда хотелось иметь старшую сестру, а тут вот она, пожалуйста, да еще такая красивая! Причем с каждым нечастым своим приездом расцветающая все более и более.
Для меня Масловы всегда были примером, какие они, настоящие русские люди. А для них мы были живым и исчерпывающим ответом на всяческие сплетни, которых о евреях в русской среде ходило предостаточно. Предполагаю это уверенно. Потому что однажды Наташа приехала к нам не одна, а с женихом - знакомить. И жених ее, Феликс, оказался евреем. "Вот, - сказала она полушутя, - видно, я так с вами сроднилась, что и в мужья себе еврея присмотрела".
К сожалению, детей у них не было, да и Феликс умер довольно рано, лет в 49. И Наташа осталась вдовой. Я перебрался в Москву. Она появлялась у моих родных в Саратове, поэтому окончание этой истории, весьма и весьма грустное, вы можете прочесть в комменте моей сестры, ниже...
В коляске сам кузен лежит, мы с моей родной сестрой по бокам на карауле (судя по тому, что брат недавно родился, мне около восьми лет, сестре - около пяти). На скамейке за нами справа налево сидят мама младенца (его папа фотографирует) и наши родители. А рядом с нашей мамой пристроилась Наташа Маслова.
Мы с Масловыми познакомились еще в Ульяновске, когда после рождения моей сестры переехали из одной комнаты в коммуналке, где жили вчетвером, родители, дед, мамин отец, и я, в небольшую двухкомнатную квартиру на втором этаже. А на первом жили Клавдия Федотовна Маслова и три ее дочери - старшая Мила, средняя Ляля и младшая Наташа. Как именно мы познакомились, я по молодости лет не запомнил (мне было всего три года). Но для нас эта семья стала почти родной.
Муж Клавдии Федотовны погиб на войне, поэтому она тянула трех дочерей одна. Но при этом все как-то легко успевала, была веселая и очень гостеприимная. Вскоре я стал ходить к ним домой, как к себе, а когда чуть-чуть подросла сестра, то и она с удовольствием туда топала (и всегда вежливо спрашивала: "Тетя Кава, мона кам?", в смысле - "можно к вам"). Наташа была старше меня лет на пять, поэтому они все относились к нам как к младшим брату и сестре. Как старших сестер воспринимали их и мы. Ну а Клавдию Федотовну, которая была явно старше наших родителей, - как бабушку. На все праздники они приходили к нам, праздничный стол мама и К. Ф. готовили вместе, было вкусно и весело.
Наша семья была сугубо еврейская, причем родители совсем недавно жили в чисто еврейской среде в Польше, так что не очень еще ассимилировались, хотя и стремились к этому. Русский язык для них был сравнительно внове, они его осваивали на лету. А Масловы - сугубо русское семейство, я даже не знаю, были ли в их окружении евреи раньше. Во всяком случае, в нашем доме мы были единственными в своем роде. Тем не менее, сошлись мы с ними, что называется, душа в душу. Мама училась у К. Ф. готовить традиционные русские блюда, шила для девчонок. А К. Ф. осваивала у мамы вкусности еврейской кухни. Помню, как она позже с гордостью угощала нас некоторыми из них.
Запомнился и один забавный для меня, но не очень приятный для родителей эпизод. У папы от службы в тыловом военном госпитале остались полевая сумка и пилотка. Я их с удовольствием время от времени надевал, играя "в войну". К. Ф., наблюдая это, однажды спросила: "Откуда это у тебя?" Я ответил: "Это папино". - "Папа твой, наверное, офицер был?" На что я с гордостью возразил: "Не офицер, а санитар". К. Ф. удивилась: "Ты ничего не путаешь?" Я? Путаю? Я никогда ничего не путаю! Тогда она поинтересовалась у мамы, что это я такое странное говорю. И мама со смущением стала ей объяснять, что "западников" (она произносила "западэнцев" - выходцев из Западной Украины, бывших граждан Польши, да еще евреев) на фронт категорически не брали - только на тыловую службу. Так папа и прослужил в Кемерово в госпитале, пока не восстановился в Новосибирске в Московском инженерно-строительном институте (он учился в аналогичном во Львове до войны), с которым потом и реэвакуировался, прихватив с собой мою будущую маму, в столицу. К. Ф. это выслушала и сказала: "Как же можно так людям-то не доверять!" Добавлю, это сильно контрастировало с не раз слышанным мною позже, от других, насчет евреев, которые воевали в Ташкенте...
В 1950-м году наша семья перебралась в Саратов - поближе к папиному старшему брату (тому самому, который нас сфотографировал), да и папе там обещали продвижение по службе. Что в Ульяновске ему не светило, там уже вовсю развертывалась кампания борьбы с безродными космополитами, которая до Саратова если и дошла, то в каком-то ослабленном виде.
Казалось, мы распростились с Масловыми навсегда. Но через год-два у нас на пороге вдруг появилась К. Ф. Оказалось, что они тоже переехали в Саратов! Правда, жили мы теперь не по соседству, а в далеких друг от друга заводских районах, на разных концах города. Тем не менее, ульяновская дружба возобновилась. По выходным, хоть и нечасто, мы ездили друг к другу в гости.
Однажды мои родители собрались летом на три недели в дом отдыха, куда рискнули взять только меня (и то, как выяснилось зря, ибо семейных палат в это райском уголке советского отдыха не было, родителей распихали по койкам в мужскую и женскую, а меня вообще не знали куда приткнуть, пока одна работница ДО не сжалилась, за соответствующую плату, разумеется). Зато где оставить мою сестру вопроса не было - конечно, у Клавдии Федотовны! И конечно, бесплатно, о чем речь! "Ты же, Руфа, когда всем нам платья шьешь, разве деньги берешь?" И даже на прокорм лишнего рта К. Ф. деньги взять категорически отказалась.
Когда Мила выходила замуж, нас пригласили на свадьбу - как единственных близких людей. Со стороны жениха народу была тьма, со стороны невесты - только мы. Это была первая и последняя русская деревенская свадьба (дело происходило в Затоне, одном из окраинных районов Саратова, еще недавно настоящей деревне), на которой мне довелось побывать. Гости вскоре перепились домашней брагой, дым стоял коромыслом. Пьяный гармонист чуть не наступил на меня, сидевшего на крыльце, что меня изрядно напугало. У родителей, как выяснилось из более поздних рассказов мамы, были свои неприятности. Во-первых, они браги не пили, ограничившись водкой в небольших количествах, и чувствовали себя трезвыми белыми воронами, Во-вторых, свой подарок они отдали невесте с женихом по приходе. И зря! Потому что в разгар веселья принялись ходить среди гостей с блюдом, на которое, как выяснилось, подарки и нужно было выкладывать. Что делать? К счастью, у отца в бумажнике оказалась крупная купюра, ее и кинули. Домой добирались на оставшуюся мелочь...
С новой Милочкиной семьей мы не сошлись. А Ляля вскоре умерла совсем молодой, ей было чуть более тридцати... Клавдия Федотовна сдала, постарела, к нам она больше не выбиралась. Мы навещали ее сами. Наташа была единственной, кто продолжал к нам ездить. Один из ее приездов и запечатлен на фотографии. Причем фото сделано в центре города, а не на нашей окраине. Это значит, что она в тот раз (да и не только в тот, я думаю) отправилась с нами в дальнюю прогулку. Я очень любил ее приезды. Мне всегда хотелось иметь старшую сестру, а тут вот она, пожалуйста, да еще такая красивая! Причем с каждым нечастым своим приездом расцветающая все более и более.
Для меня Масловы всегда были примером, какие они, настоящие русские люди. А для них мы были живым и исчерпывающим ответом на всяческие сплетни, которых о евреях в русской среде ходило предостаточно. Предполагаю это уверенно. Потому что однажды Наташа приехала к нам не одна, а с женихом - знакомить. И жених ее, Феликс, оказался евреем. "Вот, - сказала она полушутя, - видно, я так с вами сроднилась, что и в мужья себе еврея присмотрела".
К сожалению, детей у них не было, да и Феликс умер довольно рано, лет в 49. И Наташа осталась вдовой. Я перебрался в Москву. Она появлялась у моих родных в Саратове, поэтому окончание этой истории, весьма и весьма грустное, вы можете прочесть в комменте моей сестры, ниже...