Грамматика ароматов, часть первая
Одеколон и “Шанель № 5”
Lecteur as-tu quelqufois respire
Avec ivresse et lente gourmandise
Ce grain d’incens qui remplit une eglise
Ou d’un sachet le musc invetere!
Сh. Baudelaire
Нередко образы прошлого нам кажутся плоскими, сухими и скучными - слишком много тонких и нежных нюансов безвозвратно разрушается со временем. Исчезают объем и дыхание, динамика живого жеста, лучшие книжки по истории костюма не могут передать сопутствующую одежде звуковую гамму: так пропадает загадочный шелест юбки фру-фру, столь волновавший людей конца XIX века. Шорох шелковой оборки тогда воспринимался как cигнал и секрет женского очарования - теперь это ощущение восстановить, наверное, невозможно.
Очень часто такой утраченной культурной ассоциацией оказывается запах. Знаковый эффект аромата - самый мощный и одновременно самый хрупкий компонент, составляющий - и в буквальном, и в переносном смысле - атмосферу эпохи. Именно в этом потерянном измерении скрыты мегабайты значимой информации, поскольку именно запахи интимно связаны с человеческим телом, с работой интуиции, памяти и воображения. Запах - испаряющаяся аура тела и вещи, её вибрирующий контур, первый подвижный пограничный слой между оболочкой и внешней средой. Наслаждение ароматом - метафора владения материальным миром в его самой эфемерной, летучей субстанции, на грани перехода в небытие.
Не оттого ли самые изощренные писатели всегда старались найти верные слова, чтобы хоть как-то уловить дразнящую прелесть запахов? Бальзак, Бодлер, Гюисманс, Оскар Уайльд, наш современник Патрик Зюскинд посвятили благовониям прочувствованные страницы, а в романе “Наоборот” появляется образ денди-парфюмера Дез Эссента, который сам синтезирует запахи, экспериментируя с ароматическими веществами как вольный художник.
Исторические смыслы парфюмерии очень подвижны. Если спросить, существуют ли приятные и неприятные запахи сами по себе, то ответ культуролога будет отрицательным: эмоциональная аура запаха целиком зависит от момента и контекста, нет и не может быть “объективной” оценки запаха. При том, что обоняние физиологично, “расшифровка” запаха регулируется культурными установками.
Знаменитый парфюмер Эдмон Рудницка писал: “Запах, или собственно обонятельное (ольфакторное) впечатление, - это феномен сознания, вызванный действием определенного материала (натуральной эссенции или синтетического продукта)”. Эта схема предполагает несколько этапов: действие пахучего вещества - возбуждение обонятельных рецепторов - выработка “ольфакторного послания” - обонятельное впечатление. Из них для нас наиболее интересна стадия оформления “послания”, поскольку именно в этот момент активно подключается смысловое поле культуры: “возбуждение, чтобы вызвать общую реакцию, сначала переводится и кодируется”, а затем уже передается через нервные импульсы в головной мозг, где этот сигнал соотносится с другой информацией, то есть попадает в знаковое поле и расшифровывается как приятный или неприятный, опасный или, может быть, расслабляющий. Далее уже следует реакция на уровне поведения и социальных императивов - таков самый условный алгоритм обонятельного впечатления: это траектория, ведущая от природы к культуре.
Грамматика ароматов редко становится объектом рефлексии, но ее законы исполнены смысла: интересно изучать историю запахов как особую часть культуры. Попробуем для начала разобраться в исторической символике запахов на одном конкретном примере.
Современному человеку вряд ли понравится запах пачулей, скромного растения из семейства мятных, - он скорее воспринимается как резкий и малоприятный. “Пачули, не знавшие себе равных по едкости затхлого и ржавого запаха в необработаном виде...” - писал о них Гюисманс. А вот в эпоху наполеоновской империи пачули были в моде, и ни одна красавица не мыслила выхода в свет без их теплого смолистого аромата. Причина популярности пачулей скрывалась в индийских шалях: дамы носили неоклассические туники и, чтобы не замерзнуть, кутались в индийские кашемировые шали. А на Востоке кашемировые шали издавна прокладывали сухими пачулями, чтобы уберечь ткань от моли. Так землисто-древесный запах пачулей стал прочно ассоциироваться с красивыми шалями и превратился в символ модной экзотики. Дамы так обожали его, что парфюмерам пришлось срочно выпускать духи, настроенные на пачулях. Если представить себе женские образы на полотнах Энгра и Давида, то от этих дам должно веять пачулями.
К середине XIX века пачули, однако, уже утратили свою магнетическую привлекательность - прошла мода на Восток, и ориентализм временно отступил на задний план. Пачули стали неуместны в обонятельном пейзаже второй половины XIX века и воспринимались как символ дурного вкуса. Реабилитировала пачули только в 1937 году модельер-сюрреалистка Эльза Скьяпарелли, придумав духи “Shocking”. А еще позднее, в шестидесятые годы, пачулями увлеклись хиппи, проповедовавшие восточную мудрость и flower power: на волне возрождения ориентализма к нам вернулись и пачули.
Итак, история с пачулями подтверждает, что “прочтение” запаха целиком зависит от культурного контекста. Но как складывается тот или иной контекст? Это не просто механический срез исторических обстоятельств, текущей ситуации в искусстве и в науке. Порой все решают почти незаметные тонкие условности вкуса и этикета: в свое время они были аксиомами, настолько очевидными, что их даже было не принято обсуждать, а сейчас они уже непонятны. И конечно, отношение к аромату во многом задает парфюмерная мода, а ее движущие силы - новизна и престиж.
Приглядимся - или принюхаемся - к истории всем знакомого одеколона. Родословная “Кёльнской воды” связана с итальянским семейством Феминис, владевшим старинным монастырским рецептом Aqua Admirabilis, куда входили бергамот, лаванда, розмарин, настоянные на виноградном спирту. Точные пропорции держались, разумеется, в тайне от посторонних. В 1709 году глава рода Жан Паоло Феминис переехал в Кёльн и вызвал туда на помощь племянника Джованни Мария Фарину, который обнаружил незаурядные способности, как мы бы сейчас сказали, менеджера и очень удачно стал продвигать продукт на рынке.
В период Семилетней войны 1756-1763 годов французские солдаты, побывав в Кёльне, привезли оттуда одеколон. Это была удивительная новинка, немедленно породившая спрос в Париже; тогда же возникло французское название “Eau de Cologne” - “Кёльнская вода”. Новизна и редкость одеколона обусловили его дороговизну в Европе. Очевидно, что изначальный престиж одеколона был также связан с его недоступностью, иностранным происхождением и тайной аромата. Самые известные личности стали увлекаться одеколоном: большой любительницей одеколона была мадам Дюбарри.
Император Наполеон даже во время военных кампаний всегда имел при себе бутылочку с “Кёльнской водой”, причем для него изготовили флакон специальной формы в виде валика, который можно было носить за отворотом сапога. Наполеон расходовал до двух флаконов в день, причем он не только душился одеколоном, но и капал его на сахар, в воду для ванны, для полоскания, считая, что одеколон в принципе полезен и стимулирует работу мозга.
Любовь императора к одеколону служила мощной дополнительной рекламой: каждый любитель одеколона чувствовал себя причастным к вкусам наполеоновского двора. Одеколон в то время уже продавался в Париже, где в 1806 году был открыт парфюмерный магазин Фарины. Три декады XIX столетия одеколон пользовался успехом и слыл элитарным запахом, однако его репутации роковым образом повредил... технический прогресс в парфюмерии.
В 1830 году был изобретен метод экстракции растворителями, позволяющий выделять душистости из эфирных масел. Так был получен ментол из мятного масла и гераниол из цитронеллового масла. Это позволило удешевить производство некоторых марок духов. Если раньше настоящие духи все-таки были предметом роскоши, то теперь ряд ароматов стал доступен по ценам для широкой публики и, соответственно, утратил оттенок престижности.
Эта судьба постигла и одеколон. Массовое производство спровоцировало полную утрату элитарности самой известной туалетной водой. Одеколон стал окончательно считаться дешевым запахом после того, как его полюбили младшие клерки. Средний класс в то же время начал пользоваться одеколоном исключительно в гигиенических целях. Благодаря снижению цен одеколон довольно быстро превратился в популярную и дешевую марку, и в 1863 году в Кёльне насчитывалось уже 63 парфюмерных магазина, торгующих одеколоном, причем все владельцы претендовали на родство с семейством Феминис-Фарина.
Случай с одеколоном показывает, как безжалостно губит престиж аромата downward mobility - способность спускаться вниз по социальной лестнице. Нельзя сказать, впрочем, что никто не пытался вернуть одеколону утраченную элитарность и имперскую ауру. В 1860 году парфюмер Пьер Франсуа Паскаль Герлен создал марку “Императорский одеколон” специально для императрицы Евгении, супруги Наполеона III. В оформлении флакона использовался орнаментальный мотив пчел и сот - деталь герба Наполеона. Эти соты, кстати сказать, украшают и флакон самых последних духов Дома Герлен “Aqua Аllegoria”.
Как видно из истории одеколона, на протяжении XIX века одеколоном пользовались как дамы, так и кавалеры - разделения духов на мужские и женские еще не существовало. Принц Уэльский, будущий Георг IV, как-то раз “унюхал” приятный запах одной дамы на балу и с тех пор пользовался этими духами. Наполеоновское пристрастие к одеколону разделяли его придворные обоего пола. Перемены в сфере мужских и женских запахов пока еще только зрели.
В целом эпоха Директории и Первой империи была ориентирована на интенсивную чувственность. Желая получить наслаждение от жизни, в средствах не стеснялись. Легендарная мадам Тальен принимала ванны из молока, ароматизированного малиновым и клубничным маслами. В парфюмерии то же стремление выражалось в пристрастии к животным ароматам и интенсивным цветочным запахам типа пачулей и роз.
Супруга Наполеона Жозефина тоже в свое время отдала дань моде на пачули. Но ее любимыми запахами были розы (в дворцовых садах Мальмэзона цвели все виды роз) и мускус. В начале XIX столетия ароматы, в которых доминировали животные элементы - мускус, амбра, цибетин, - пользовались небывалым спросом, и про Жозефину говорили: “Без ума от мускуса”. Наполеон же, напротив, мускуса не переносил. Когда брак Жозефины с Наполеоном был расторгнут, она в отместку бывшему супругу надушила дворцовые апартаменты мускусом. Этот запах не выветривался, по свидетельству мемуаристов, десятилетиями и чувствовался еще в конце века.
Однако в тридцатые годы положение меняется. Период Реставрации завершается окончательным переходом от животных ароматов к легким цветочным. Мускус, амбра, цибетин вытесняются лавандой, розмарином, флердоранжем, акацией, фиалкой и туберозой. Теперь считается, что резкие животные запахи могут послужить причиной неврозов, меланхолии и позднее - истерии у женщин. Ароматы животного происхождения остаются на долю куртизанок, а благопристойным буржуазным дамам рекомендуется палитра из легких цветочных запахов. Это соответствует новой риторике любовного кокетства: надо уметь возбудить желание, не нарушая внешних канонов скромности, вскружить голову кавалеру, не делая недвусмысленных авансов.
Женщине предписывается слабость, утонченность, деликатность чувств и поэтичность натуры. Поэтому оптимальная метафорика женского образа - флоральная: женщина ассоциируется с цветком, невинным, слабым и прекрасным. Отсюда мода украшать наряд цветами, увлечение оранжереями и зимними садами. Светские героини из романа “Парижские тайны” Эжена Сю устраивают у себя дома роскошные зимние сады и украшают свои бальные наряды живыми цветами: “В тот вечер на маркизе было платье из белого крепа, украшенное веточкой камелии, в чашечке которой сверкали, наподобие капель росы, полускрытые в ней бриллианты; венок таких же цветов осенял ее чистый белый лоб”.
Изменяются и правила использования косметики: отброшены пудра, румяна и белила, столь популярные в XVIII веке. Отныне врачи говорят, что кожа должна дышать, поры должны быть открыты, поэтому следует больше применять очищающие лосьоны, ополаскивать лицо мыльным раствором и увлажнять миндальным кремом. Хотя для вечерних выходов по-прежнему используется пудра, позволяющая достичь эффекта “жемчужной кожи”, и черная подводка для глаз, в целом потребление косметики и духов сокращается.
Новые манеры требуют иного обращения с духами: теперь духи нельзя наносить прямо на кожу, как раньше. Полагается душить отдельные предметы туалета: носовые платки, веер, перчатки и митенки, кружева, окаймляющие бальный букетик цветов. Белье в доме должно благоухать свежим запахом лаванды.
За этими меняющимися канонами парфюмерного этикета стоят крупные сдвиги в жизни общества и прежде всего оформление среднего класса как активной социальной силы. Новый класс хочет маркировать свой статус через особое отношение к телу, чему весьма способствует развернувшаяся как раз в этот период санитарная реформа. Забота о гигиене позволяет прежде всего отделить себя от “грязной” бедноты, выдвигая идеал стерильного буржуазного уклада. Но другим полюсом противопоставления является прежняя аристократия, употреблявшая раньше слишком тяжелые животные ароматы. В поисках своего гигиенического стандарта средний класс снижает потребление духов, поскольку теперь уже не надо заглушать духами запах немытого тела, и открывает для себя преимущества частых купаний. Духи, напротив, начинают рассматриваться как нечто вредное, забивающее поры чистой кожи.
Описанный сдвиг в смысловой символике парфюмерии аналогичен происходившей в то же время революции в мужском костюме. Из мужского костюма уходит цвет: взамен ярких синих, зеленых, коричневых оттенков воцаряется унылый черный. Черный фрак и сюртук становятся универсальной мужской униформой: столетие предпочитает облачиться в траур, как говорит Бодлер.
Еще один признак из той же серии подспудных перемен - изменения в диете. Блюда с большим количеством пряностей в тридцатые годы становятся немодными. Они ждут своего часа до новой волны увлечения Востоком ближе к концу века. Пока же средний класс опасается экзотики. По сходной логике буржуа - завоеватель колоний относит экзотические ароматы к признакам “низшей” колониальной культуры. Это лишний раз показывает, что в культуре все взаимосвязано и существенные изменения срабатывают комплексно, в нескольких сферах сразу.
В то же время изменяется отношение к сексу, что особенно заметно в Англии: пресловутая викторианская чопорность диктует подчеркнутую скромность, а животные ароматы читаются как “нескромные”. Буржуазная стыдливость подразумевает повышенную бдительность в отношении женского тела: мода на кринолины в середине века окончательно скрывает естественные очертания женской фигуры. Все, что связано с телесным низом - сексуальные удовольствия, менструации, роды, - становится абсолютным табу в обществе.
Неслучайно именно в этот период происходит решающая перемена в нормативных представлениях о женских и мужских запахах в парфюмерии: появляется потребность провести четкую символическую границу, чтобы исключить любые недоразумения. Счастливые заимствования понравившихся запахов (как в случае с принцем Уэльским) или универсальность одеколона теперь уже отнюдь не приветствуются.
С тридцатых годов традиция унисексных духов полностью отступает и духи начинают отчетливо подразделяться на мужские и женские. В Англии, а потом и в других странах мужчины перестают пользоваться животными и цветочными ароматами. На их долю остаются “лесные” запахи - сосна, кедр, дубовый мох, отражающие метафорику охоты, потом к ним добавляется запах кожи, на что позднее делает ставку фирма Гермес. Другие допустимые мужские запахи - аромат благородных сигар и табака, запах чистого тела и виски. Основные парфюмерные дома середины XIX века - Убиган, Любен, Пивер - практически не выпускают специальных духов для мужчин. Отсутствие искусственного запаха у мужчин маркируется как новая культурная норма, символическая проекция честности, прямодушия, порядочности.
(c) Ольга Вайнштейн.
Опубликовано в журнале: «Иностранная литература» 2001, №8.
http://magazines.russ.ru/inostran/2001/8/vainstein.html
Позже вошло в сборник "Ароматы и запахи в культуре", НЛО 2003.
Lecteur as-tu quelqufois respire
Avec ivresse et lente gourmandise
Ce grain d’incens qui remplit une eglise
Ou d’un sachet le musc invetere!
Сh. Baudelaire
Нередко образы прошлого нам кажутся плоскими, сухими и скучными - слишком много тонких и нежных нюансов безвозвратно разрушается со временем. Исчезают объем и дыхание, динамика живого жеста, лучшие книжки по истории костюма не могут передать сопутствующую одежде звуковую гамму: так пропадает загадочный шелест юбки фру-фру, столь волновавший людей конца XIX века. Шорох шелковой оборки тогда воспринимался как cигнал и секрет женского очарования - теперь это ощущение восстановить, наверное, невозможно.
Очень часто такой утраченной культурной ассоциацией оказывается запах. Знаковый эффект аромата - самый мощный и одновременно самый хрупкий компонент, составляющий - и в буквальном, и в переносном смысле - атмосферу эпохи. Именно в этом потерянном измерении скрыты мегабайты значимой информации, поскольку именно запахи интимно связаны с человеческим телом, с работой интуиции, памяти и воображения. Запах - испаряющаяся аура тела и вещи, её вибрирующий контур, первый подвижный пограничный слой между оболочкой и внешней средой. Наслаждение ароматом - метафора владения материальным миром в его самой эфемерной, летучей субстанции, на грани перехода в небытие.
Не оттого ли самые изощренные писатели всегда старались найти верные слова, чтобы хоть как-то уловить дразнящую прелесть запахов? Бальзак, Бодлер, Гюисманс, Оскар Уайльд, наш современник Патрик Зюскинд посвятили благовониям прочувствованные страницы, а в романе “Наоборот” появляется образ денди-парфюмера Дез Эссента, который сам синтезирует запахи, экспериментируя с ароматическими веществами как вольный художник.
Исторические смыслы парфюмерии очень подвижны. Если спросить, существуют ли приятные и неприятные запахи сами по себе, то ответ культуролога будет отрицательным: эмоциональная аура запаха целиком зависит от момента и контекста, нет и не может быть “объективной” оценки запаха. При том, что обоняние физиологично, “расшифровка” запаха регулируется культурными установками.
Знаменитый парфюмер Эдмон Рудницка писал: “Запах, или собственно обонятельное (ольфакторное) впечатление, - это феномен сознания, вызванный действием определенного материала (натуральной эссенции или синтетического продукта)”. Эта схема предполагает несколько этапов: действие пахучего вещества - возбуждение обонятельных рецепторов - выработка “ольфакторного послания” - обонятельное впечатление. Из них для нас наиболее интересна стадия оформления “послания”, поскольку именно в этот момент активно подключается смысловое поле культуры: “возбуждение, чтобы вызвать общую реакцию, сначала переводится и кодируется”, а затем уже передается через нервные импульсы в головной мозг, где этот сигнал соотносится с другой информацией, то есть попадает в знаковое поле и расшифровывается как приятный или неприятный, опасный или, может быть, расслабляющий. Далее уже следует реакция на уровне поведения и социальных императивов - таков самый условный алгоритм обонятельного впечатления: это траектория, ведущая от природы к культуре.
Грамматика ароматов редко становится объектом рефлексии, но ее законы исполнены смысла: интересно изучать историю запахов как особую часть культуры. Попробуем для начала разобраться в исторической символике запахов на одном конкретном примере.
Современному человеку вряд ли понравится запах пачулей, скромного растения из семейства мятных, - он скорее воспринимается как резкий и малоприятный. “Пачули, не знавшие себе равных по едкости затхлого и ржавого запаха в необработаном виде...” - писал о них Гюисманс. А вот в эпоху наполеоновской империи пачули были в моде, и ни одна красавица не мыслила выхода в свет без их теплого смолистого аромата. Причина популярности пачулей скрывалась в индийских шалях: дамы носили неоклассические туники и, чтобы не замерзнуть, кутались в индийские кашемировые шали. А на Востоке кашемировые шали издавна прокладывали сухими пачулями, чтобы уберечь ткань от моли. Так землисто-древесный запах пачулей стал прочно ассоциироваться с красивыми шалями и превратился в символ модной экзотики. Дамы так обожали его, что парфюмерам пришлось срочно выпускать духи, настроенные на пачулях. Если представить себе женские образы на полотнах Энгра и Давида, то от этих дам должно веять пачулями.
К середине XIX века пачули, однако, уже утратили свою магнетическую привлекательность - прошла мода на Восток, и ориентализм временно отступил на задний план. Пачули стали неуместны в обонятельном пейзаже второй половины XIX века и воспринимались как символ дурного вкуса. Реабилитировала пачули только в 1937 году модельер-сюрреалистка Эльза Скьяпарелли, придумав духи “Shocking”. А еще позднее, в шестидесятые годы, пачулями увлеклись хиппи, проповедовавшие восточную мудрость и flower power: на волне возрождения ориентализма к нам вернулись и пачули.
Итак, история с пачулями подтверждает, что “прочтение” запаха целиком зависит от культурного контекста. Но как складывается тот или иной контекст? Это не просто механический срез исторических обстоятельств, текущей ситуации в искусстве и в науке. Порой все решают почти незаметные тонкие условности вкуса и этикета: в свое время они были аксиомами, настолько очевидными, что их даже было не принято обсуждать, а сейчас они уже непонятны. И конечно, отношение к аромату во многом задает парфюмерная мода, а ее движущие силы - новизна и престиж.
Приглядимся - или принюхаемся - к истории всем знакомого одеколона. Родословная “Кёльнской воды” связана с итальянским семейством Феминис, владевшим старинным монастырским рецептом Aqua Admirabilis, куда входили бергамот, лаванда, розмарин, настоянные на виноградном спирту. Точные пропорции держались, разумеется, в тайне от посторонних. В 1709 году глава рода Жан Паоло Феминис переехал в Кёльн и вызвал туда на помощь племянника Джованни Мария Фарину, который обнаружил незаурядные способности, как мы бы сейчас сказали, менеджера и очень удачно стал продвигать продукт на рынке.
В период Семилетней войны 1756-1763 годов французские солдаты, побывав в Кёльне, привезли оттуда одеколон. Это была удивительная новинка, немедленно породившая спрос в Париже; тогда же возникло французское название “Eau de Cologne” - “Кёльнская вода”. Новизна и редкость одеколона обусловили его дороговизну в Европе. Очевидно, что изначальный престиж одеколона был также связан с его недоступностью, иностранным происхождением и тайной аромата. Самые известные личности стали увлекаться одеколоном: большой любительницей одеколона была мадам Дюбарри.
Император Наполеон даже во время военных кампаний всегда имел при себе бутылочку с “Кёльнской водой”, причем для него изготовили флакон специальной формы в виде валика, который можно было носить за отворотом сапога. Наполеон расходовал до двух флаконов в день, причем он не только душился одеколоном, но и капал его на сахар, в воду для ванны, для полоскания, считая, что одеколон в принципе полезен и стимулирует работу мозга.
Любовь императора к одеколону служила мощной дополнительной рекламой: каждый любитель одеколона чувствовал себя причастным к вкусам наполеоновского двора. Одеколон в то время уже продавался в Париже, где в 1806 году был открыт парфюмерный магазин Фарины. Три декады XIX столетия одеколон пользовался успехом и слыл элитарным запахом, однако его репутации роковым образом повредил... технический прогресс в парфюмерии.
В 1830 году был изобретен метод экстракции растворителями, позволяющий выделять душистости из эфирных масел. Так был получен ментол из мятного масла и гераниол из цитронеллового масла. Это позволило удешевить производство некоторых марок духов. Если раньше настоящие духи все-таки были предметом роскоши, то теперь ряд ароматов стал доступен по ценам для широкой публики и, соответственно, утратил оттенок престижности.
Эта судьба постигла и одеколон. Массовое производство спровоцировало полную утрату элитарности самой известной туалетной водой. Одеколон стал окончательно считаться дешевым запахом после того, как его полюбили младшие клерки. Средний класс в то же время начал пользоваться одеколоном исключительно в гигиенических целях. Благодаря снижению цен одеколон довольно быстро превратился в популярную и дешевую марку, и в 1863 году в Кёльне насчитывалось уже 63 парфюмерных магазина, торгующих одеколоном, причем все владельцы претендовали на родство с семейством Феминис-Фарина.
Случай с одеколоном показывает, как безжалостно губит престиж аромата downward mobility - способность спускаться вниз по социальной лестнице. Нельзя сказать, впрочем, что никто не пытался вернуть одеколону утраченную элитарность и имперскую ауру. В 1860 году парфюмер Пьер Франсуа Паскаль Герлен создал марку “Императорский одеколон” специально для императрицы Евгении, супруги Наполеона III. В оформлении флакона использовался орнаментальный мотив пчел и сот - деталь герба Наполеона. Эти соты, кстати сказать, украшают и флакон самых последних духов Дома Герлен “Aqua Аllegoria”.
Как видно из истории одеколона, на протяжении XIX века одеколоном пользовались как дамы, так и кавалеры - разделения духов на мужские и женские еще не существовало. Принц Уэльский, будущий Георг IV, как-то раз “унюхал” приятный запах одной дамы на балу и с тех пор пользовался этими духами. Наполеоновское пристрастие к одеколону разделяли его придворные обоего пола. Перемены в сфере мужских и женских запахов пока еще только зрели.
В целом эпоха Директории и Первой империи была ориентирована на интенсивную чувственность. Желая получить наслаждение от жизни, в средствах не стеснялись. Легендарная мадам Тальен принимала ванны из молока, ароматизированного малиновым и клубничным маслами. В парфюмерии то же стремление выражалось в пристрастии к животным ароматам и интенсивным цветочным запахам типа пачулей и роз.
Супруга Наполеона Жозефина тоже в свое время отдала дань моде на пачули. Но ее любимыми запахами были розы (в дворцовых садах Мальмэзона цвели все виды роз) и мускус. В начале XIX столетия ароматы, в которых доминировали животные элементы - мускус, амбра, цибетин, - пользовались небывалым спросом, и про Жозефину говорили: “Без ума от мускуса”. Наполеон же, напротив, мускуса не переносил. Когда брак Жозефины с Наполеоном был расторгнут, она в отместку бывшему супругу надушила дворцовые апартаменты мускусом. Этот запах не выветривался, по свидетельству мемуаристов, десятилетиями и чувствовался еще в конце века.
Однако в тридцатые годы положение меняется. Период Реставрации завершается окончательным переходом от животных ароматов к легким цветочным. Мускус, амбра, цибетин вытесняются лавандой, розмарином, флердоранжем, акацией, фиалкой и туберозой. Теперь считается, что резкие животные запахи могут послужить причиной неврозов, меланхолии и позднее - истерии у женщин. Ароматы животного происхождения остаются на долю куртизанок, а благопристойным буржуазным дамам рекомендуется палитра из легких цветочных запахов. Это соответствует новой риторике любовного кокетства: надо уметь возбудить желание, не нарушая внешних канонов скромности, вскружить голову кавалеру, не делая недвусмысленных авансов.
Женщине предписывается слабость, утонченность, деликатность чувств и поэтичность натуры. Поэтому оптимальная метафорика женского образа - флоральная: женщина ассоциируется с цветком, невинным, слабым и прекрасным. Отсюда мода украшать наряд цветами, увлечение оранжереями и зимними садами. Светские героини из романа “Парижские тайны” Эжена Сю устраивают у себя дома роскошные зимние сады и украшают свои бальные наряды живыми цветами: “В тот вечер на маркизе было платье из белого крепа, украшенное веточкой камелии, в чашечке которой сверкали, наподобие капель росы, полускрытые в ней бриллианты; венок таких же цветов осенял ее чистый белый лоб”.
Изменяются и правила использования косметики: отброшены пудра, румяна и белила, столь популярные в XVIII веке. Отныне врачи говорят, что кожа должна дышать, поры должны быть открыты, поэтому следует больше применять очищающие лосьоны, ополаскивать лицо мыльным раствором и увлажнять миндальным кремом. Хотя для вечерних выходов по-прежнему используется пудра, позволяющая достичь эффекта “жемчужной кожи”, и черная подводка для глаз, в целом потребление косметики и духов сокращается.
Новые манеры требуют иного обращения с духами: теперь духи нельзя наносить прямо на кожу, как раньше. Полагается душить отдельные предметы туалета: носовые платки, веер, перчатки и митенки, кружева, окаймляющие бальный букетик цветов. Белье в доме должно благоухать свежим запахом лаванды.
За этими меняющимися канонами парфюмерного этикета стоят крупные сдвиги в жизни общества и прежде всего оформление среднего класса как активной социальной силы. Новый класс хочет маркировать свой статус через особое отношение к телу, чему весьма способствует развернувшаяся как раз в этот период санитарная реформа. Забота о гигиене позволяет прежде всего отделить себя от “грязной” бедноты, выдвигая идеал стерильного буржуазного уклада. Но другим полюсом противопоставления является прежняя аристократия, употреблявшая раньше слишком тяжелые животные ароматы. В поисках своего гигиенического стандарта средний класс снижает потребление духов, поскольку теперь уже не надо заглушать духами запах немытого тела, и открывает для себя преимущества частых купаний. Духи, напротив, начинают рассматриваться как нечто вредное, забивающее поры чистой кожи.
Описанный сдвиг в смысловой символике парфюмерии аналогичен происходившей в то же время революции в мужском костюме. Из мужского костюма уходит цвет: взамен ярких синих, зеленых, коричневых оттенков воцаряется унылый черный. Черный фрак и сюртук становятся универсальной мужской униформой: столетие предпочитает облачиться в траур, как говорит Бодлер.
Еще один признак из той же серии подспудных перемен - изменения в диете. Блюда с большим количеством пряностей в тридцатые годы становятся немодными. Они ждут своего часа до новой волны увлечения Востоком ближе к концу века. Пока же средний класс опасается экзотики. По сходной логике буржуа - завоеватель колоний относит экзотические ароматы к признакам “низшей” колониальной культуры. Это лишний раз показывает, что в культуре все взаимосвязано и существенные изменения срабатывают комплексно, в нескольких сферах сразу.
В то же время изменяется отношение к сексу, что особенно заметно в Англии: пресловутая викторианская чопорность диктует подчеркнутую скромность, а животные ароматы читаются как “нескромные”. Буржуазная стыдливость подразумевает повышенную бдительность в отношении женского тела: мода на кринолины в середине века окончательно скрывает естественные очертания женской фигуры. Все, что связано с телесным низом - сексуальные удовольствия, менструации, роды, - становится абсолютным табу в обществе.
Неслучайно именно в этот период происходит решающая перемена в нормативных представлениях о женских и мужских запахах в парфюмерии: появляется потребность провести четкую символическую границу, чтобы исключить любые недоразумения. Счастливые заимствования понравившихся запахов (как в случае с принцем Уэльским) или универсальность одеколона теперь уже отнюдь не приветствуются.
С тридцатых годов традиция унисексных духов полностью отступает и духи начинают отчетливо подразделяться на мужские и женские. В Англии, а потом и в других странах мужчины перестают пользоваться животными и цветочными ароматами. На их долю остаются “лесные” запахи - сосна, кедр, дубовый мох, отражающие метафорику охоты, потом к ним добавляется запах кожи, на что позднее делает ставку фирма Гермес. Другие допустимые мужские запахи - аромат благородных сигар и табака, запах чистого тела и виски. Основные парфюмерные дома середины XIX века - Убиган, Любен, Пивер - практически не выпускают специальных духов для мужчин. Отсутствие искусственного запаха у мужчин маркируется как новая культурная норма, символическая проекция честности, прямодушия, порядочности.
(c) Ольга Вайнштейн.
Опубликовано в журнале: «Иностранная литература» 2001, №8.
http://magazines.russ.ru/inostran/2001/8/vainstein.html
Позже вошло в сборник "Ароматы и запахи в культуре", НЛО 2003.