Волшебная Гора. № X, 2005. Часть I.

[vgora]

Ксавье Аккар

ИДЕНТИЧНОСТЬ И ТЕОФАНИЯ:

Рене Генон (1886-1951) и Анри Корбен (1903-1978)*

* POLITICA HERMETICA № 15, 2002.

Антуану Февру

…Корбен для меня человек оазиса, Генон - человек пустыни. Один слушает песни, легенды, всю музыку души, восходящей к ангельским иерархиям. Другой, вслушивается в молчание, приближается к Духу неспешным шагом, идя путем, на котором человек, преодолев всякий антропоморфизм, достигает тожества со своим высочайшим образом.
Фредерик Тристан


В последние годы возросло число исследований, посвящённых крупным фигурам в области религиозных учений, широкий кругозор и непредвзятость которых позволили по-новому взглянуть на этот предмет. Тем не менее, вероятно вследствие ненаучного подхода Генона и скрытого конфликта с отдельными востоковедами, который длился на протяжении всей его жизни, большинство исследователей продолжают хранить молчание по поводу его творчества, относящегося к столь одновременно спорной и притягательной области как «эзотеризм». Поэтому ещё только предстоит написать «историю истории религий», затрагивающую тему восприятия творчества Генона в академических кругах. И хотя такой книги пока нет, уже появились первые статьи, положившие начало разработкам в этой области. Прежде всего, здесь стоит упомянуть резкий рост исследований, посвящённых отношению М. Элиаде к трудам Генона и тому влиянию, которое они могли оказать на его творчество. Со своей стороны, мы посвятили одну из глав «Отшельника из Докки» отношениям Рене Генона и Луи Масиньона. Что касается Анри Корбена, то он был, с одной стороны, учеником и последователем «удивительного шейха» в École Pratique des Hautes Études, а, с другой, другом Элиаде. Все трое выступали с лекциями в секции религиоведения и принимали активное участие в кружке Эранос. Поэтому нам представляется полезным, в качестве вклада в общее дело, сопоставить работы Рене Генона и Анри Корбена.

Насколько нам известно, на данный момент существует два исследования, посвящённых этому вопросу. В первом, опубликованном в одном испанском востоковедческом журнале, предпринимается попытка сопоставить свойственный им подход к «восточной мысли». Дабы облегчить работу читателю, обрисуем вкратце эти работы. По мнению Хосе Пачеко, творчеству обоих этих авторов присущ «гностицизм», который он определяет как философскую позицию, независимо от места и времени ориентированную на познание божественной сущности, каковая «сущностно» преобразует субъекта. Далее он выделяет четыре пункта, характерных для «гностицизма» - который он отождествляет с «гнозисом» - где, по его мнению, сходятся рассматриваемые авторы. Первым является обесценивание истории как средства познания. История обладает ценностью и реальностью только в той мере, насколько в ней отражается священная история. Во-вторых, это докетизм, определяемый как доктрина, рассматривающая формы «проявления», которые не сводимы к чувственной материи. Этот пункт является центральным для обоих авторов - они сходятся на том, что для «восточной философии» характерна недвойственность или отсутствие абсолютного разрыва между материальным и духовным. Третьим пунктом является теория множественных состояний бытия, как назвал её Генон, которая также находит свой отклик в корбеновской ангелологии. Универсальная иерархия бытия развёртывается на множественных уровнях, которые открывают всем сферам реальности доступ к интеллигибельному и одновременно устанавливают связь между этими сферами и высочайшими иерархиями Бытия. Именно поэтому, как считает Пачеко, авторы останавливаются на символах ангелов, древа, птиц. В-четвёртых, их объединяет понимание «Востока» не столько как географической точки, сколько как духовной реальности. По мнению испанского автора, этих четырёх пунктов вполне достаточно, чтобы сделать вывод о сущностном сходстве этих двух подходов к «восточной мысли». Это исследование производит впечатление бездоказательного и оставляет чувство неудовлетворённости, поскольку автор впадает в тавтологию (т.е. под гностицизмом, который он постулирует источником работ Генона и Корбена и который отождествляется им с гнозисом, в конечном счёте, автор подразумевает присущий обоим авторам подход к восточной мысли) и не приводит практически ни одной ссылки, подтверждающей его мнение. Безусловно, можно вменить ему в заслугу обнаружение этих четырех совпадающих пунктов, но при этом его работа страдает чрезмерной обобщённостью, что заставляет его обойти стороной расхождения, существующие между этими авторами, которые как раз и раскрывают динамизм и окраску, присущие их творчеству. Однако понятие Востока позволило бы провести такое исследование. Во втором из упомянутых исследований рассматривается сходство и различия в подходе этих авторов к понятию пространства. Дени Гриль более точен в своей оценке той дистанции, которая разделяет работы этих авторов, к которым он добавляет также Луи Массиньона.

Со своей стороны, мы также решили внести вклад в развитие этой темы. Нашей задачей является выявить те расхождения, которые открыто подчёркивались самими авторами. В этом нам помогут три текста Корбена, которые, несмотря на всю значимость, никогда не использовались в этих целях. Они знаменуют собой три вехи его интеллектуального пути. Если в период между двумя войнами сочинения Генона, похоже, оказали значительное влияние на Корбена, то позднее он предпочёл иной интеллектуальный путь, отдаливший его от прежнего учителя. Это расхождение в ориентации проявилось после войны в их интерпретации исламской доктрины. Углубление в неё, исходя из оптики, присущей Корбену, неизбежно должно была привести его к точке зрения явно отличной от «азиатской недвойственности».

Ранний отход

В отличие от Массиньона, Корбен принадлежал к другому поколению, нежели Генон. Их разделяло семнадцать лет. В то время как Генон, благодаря мягкой (сдержанной) поддержке со стороны неосхоластических кругов, публиковал свои первые сочинения, Корбен получил степень по схоластической философии в парижском Католическом университете (1922 г.). В 1925 г. одновременно с выходом «Человека и его становление согласно Веданте» и «Эзотеризма Данте» Генон принимает активное участие в выпуске номера «Cahiers du mois», посвященном теме «Зов Востока». В конце года, спустя несколько недель после знакомства с Масиньоном, он выступает с докладом в Сорбонне. Корбен в то же время слушает в этом почтенном заведении лекции по латинскому средневековому авиценнизму, которые читает Этьен Жильсон - бывший, по мнению Генона, одним из наиболее открытых умов в католической среде. Тогда же он приступает к изучению арабского языка. Одновременно для лучшего понимания лекций Эмиля Брейера, посвящённых влиянию Упанишад на Плотина, он учит санскрит. В музее Гиме, в бюллетене, выпускаемым которым рецензируются работы Генона, он знакомится с его другом Джозефом Хекином, который позволяет ему увидеть «связь между его занятиями средневековой философией и индуистской метафизикой». Сходство интересов и близость кругов, где они вращались, позволили нам предположить, что Корбен наверняка знакомился с сочинениями Генона почти сразу после их появления, и неожиданно нам удалось отыскать явное подтверждение этому предположению. В двадцать пять лет Анри Корбен, под псевдонимом Транг-Ни, публикует свою первую статью в издании «La Tribune indochinoise» «органе борьбы за независимый Индокитай». Рассматривая в ней тему отношений между Востоком и Западом, волнующую в то время интеллектуальные круги, он дает развернутый обзор творчества Генона, примечательный не только своим объёмом и точностью, но и позицией, которая отводится ему в этом тексте.

Посвятив первую часть анализу текущего состояния дебатов, он переходит к тому «уроку», который могли бы извлечь западные люди из изучения восточных учений. Эта вторая часть начинается с оценки творчества Генона. По мнению Корбена, особая заслуга Генона состоит в том, что он сумел «показать Индию безо всякого фальшивого романтизма» и «окончательно рассеял распространенное заблуждение, состоящее в смешении индуистской мысли с оккультизмом, теософией и прочими бреднями». Кроме того, Генон «показал, в чём состоит подлинный эзотеризм», понятие, которое в отличие от большинства его современников, похоже, не пугало Корбена. «Помимо того его творчество представляет собой прекрасное введение в область «неформального» с точки зрения чистой метафизики», и во многих случаях нельзя не согласиться с теми «замечаниями, которыми столь богаты его работы». Поэтому, хотя в первой части Корбен решительно выступает против «всех форм тирании духовного порядка a priori, поскольку все прежде бывшие запятнаны релятивизмом и конъюнктурностью», далее он замечает, что дело обстоит иначе, если «сквозь их переменчивые формы» приходят «к познанию самих принципов». По этим причинам Корбен выражает надежду, что тот, кто, не являясь специалистом, интересуется проблемой потенциального вклада Востока, «сочтет своим интеллектуальным долгом прочесть эти сочинения» (выделение наше). Легко предположить, что последнее утверждение принадлежит молодому человеку, жаждущему истины, каким был в те годы Корбен, и это предположение  подтверждается его более поздними размышлениями по поводу того, каким должен быть «настоящий генонист».

Тем не менее, даже в этом признании долга звучит желание несколько дистанцироваться от Генона. Так, например, по мнению Корбена, невозможно решить вопрос о взаимоотношениях Востока и Запада, окончательно разведя в сторону эти два понятия. Напротив, это решение состоит во взаимообмене, должном привести к гармоничному синтезу. Его позиция отличается от позиции Генона, который считал, что традиционный Восток представляет собой ось, отклонением от которой является современный Запад. Восточное возрождение не является исключительным путем к исцелению «европейской интеллектуальности», даже если контакт с ним важен для соприкосновения с «чистым познанием». Корбен не мог принять «резкую критику всей западной философии […] и европейских научных методов». Он намеревался продолжать следить за развитием философии, хотя, по мнению Насра, это намерение несколько ослабло по мере его углубления в исламскую метафизику. Тем не менее, согласно Дариушу Шайегану, «Корбен не стал заложником антизападной системы, подобно Генону, не видевшему в ней ничего, кроме работы духа Лукавого. Он не был невосприимчивым к развитию мысли». С этой целью - дабы подготовить себя к знакомству с восточными учениями - юный Корбен погрузился в изучение Спинозы и Шеллинга. Также, вопреки Генону, считавшему, что именно латинские народы на Западе остались менее других затронуты современным упадком, он призывал в поисках ответов на интеллектуальные потребности времени повернуться к нации «фаустовского человека».

Это сродство с германским миром подтолкнуло его в конце двадцатых и в течение тридцатых годов к углубленному изучению протестантства, которое притягивало его. В то время Корбен интересовался и богословием - особенно деятельностью молодого Лютера, которого он открыл для себя на курсах Жана Барузи, - и крупными фигурами «традиционной» теософии, такими, как Якоб Бёме (или, в более поздний период, Эмануэлем Сведенборгом, единственным докетистом в этом духовном семействе). Легко заметить, что на всём протяжении своего творчества Корбен использует понятие «теософия» для обозначения исламского эзотеризма, близость которого себе он чувствовал. Безусловно, подобная интеллектуальная ориентация должна была отдалить его от Генона, который по его собственным словам не имел ни одного друга в Германии и всегда клеймил протестантство как один из главных симптомов, а в дальнейшем и факторов «современного отклонения». Несмотря на утверждения некоторых из его корреспондентов, ему казалось сомнительным, что реформация была попыткой возрождения Церкви, после провала попыток исцелить её изнутри. Кроме того, протестантство нельзя было поставить наравне с католичеством и православием, ввиду полного отсутствия в нём доктринального единства. Тем не менее, за рамками своих работ, посвященных анализу стадий современного отклонения, вынужденно схематизированных вследствие их общего характера, Генон нюансировал свою позицию. За «внешними формами» могут скрываться совершенно различные вещи, и некоторые признаки позволяют предположить, что бывают «протестанты и протестанты». Для прояснения проблемы протестантства, ему  казалось важным определить время появления тезиса, утверждающего «свободу совести», который открыл «дверь всем индивидуалистским искажениям».

Он также ставил вопрос о наличии своеобразного эзотеризма среди протестантов. Говоря о происхождении этого движения, он упоминает гипотезу о наличии косвенных связей Лютера с розенкрейцерами через Militia Crucifera Evangelica[1]. С другой стороны, начиная с шестнадцатого века в протестантстве можно встретить «довольно значительное число истинно посвящённых». Возможно, Генон имел в виду крупные фигуры теософии, которую он, начиная с 1921 г., позаботился отделить от «теософизма» - за что, как мы уже упоминали, выражал ему признательность Корбен. Он характеризует теософию как совокупность «довольно разнородных учений, но всегда принадлежащих к одному типу, либо, как минимум, исходящих из одной совокупности тенденций […]». Он считает, что «общими и основополагающими характеристиками [этих учений] является наличие относительно строгой эзотерической концепции, их религиозная или даже мистическая инспирация, хотя присущий им мистицизм, несомненно, имеет довольно специфический характер, и причастность к западной традиции, в основании которой, в той или иной форме, всегда лежало христианство». Такое определение теософии является тем более интересным, что оно перекликается с тем определением, которое он дает позднее эзотерическим учениям исламской Персии, изучению которых в дальнейшем посвятил себя Корбен.

В конце двадцатых годов интерес к философии приводит Корбена к решающему моменту. В ответ на непрекращающиеся вопросы своего ученика об отношениях между мистикой и философией Массиньон предложил Корбену издать труд Сухраварди «Мудрость озарения» (который он должен был перевести для «La Theosopie Orientale»). Этот представитель иранского ислама  сыграл в жизни Корбена роль, отчасти сравнимую с ролью Халладжа в судьбе Массиньона. В тридцатых годах, подобно Андре Про, за несколько лет до этого взявшегося за переводы Хайдеггера, Корбен начинает заниматься переводческой деятельностью. В 1939 г. он публикует первую монографию о жизни и творчестве персидского «теософа». Он занимается этой работой, пребывая в состоянии духа, близком тому, в котором пребывали в то же время Генон, Боско или Юнгер, о чём свидетельствует его предисловие, появившееся в номере «Hermès», посвящённому исламской мистике:

Содержание этого номера задумывалось и реализовывалось в то время, которое, несомненно, войдёт в историю как время страха, но для немногих запомнится одновременно как время отказа. Отказа от погружения во мрак, от сползания в бездну, грозящую поглотить собой все заботы, связанные с пробуждением чисто духовных форм, заботы, кажущиеся смехотворными перед лицом вселенского Уничтожения. Более чем когда-либо мы убеждены в исключительной своевременности этого столь несвоевременного номера [...] Достаточно вспомнить ужасные вторжения монголов на Ближний Восток, в эпоху, когда писали и размышляли некоторые из представленных или упомянутых здесь личностей. В бурях, сотрясающих нашу Европу, это позволяет нам, подобно мудрецам былых времен, сохранить убежденность в стойкости духовных мотивов, благодаря которым, вопреки и наперекор всем кризисам, человек находит свой путь к Свету, к Единому.

[1] Евангельское воинство крестоносцев - орден, основанный в конце XVI - начале XVII вв.