Роджер Макферри
(Глава из книги «100 великих, изменивших облик современного мира. Люди и события»)
London, 2032.
Профессор социологии Ч.Олбридж, Бирмингемский университет, доктор философии
Честно скажу, когда мне предложили написать главу для этой книги, я обрадовался. Во-первых, немного из-за чувства патриотизма, все-таки, то, что в список вошли не только американцы, не может не радовать. Конечно, Билл Гейтс, Стив Джобс, Цукерберг и прочие изменили мир до неузнаваемости, с этим спорить глупо. Но, к счастью, не только они. И вот что интересно, если американцы действовали в основном техническими средствами, то вот мой соотечественник, Роджер Макферри (так хочется прибавить «сэр», но королева никогда бы не дала ему титул), изменил общественный ландшафт, само общество. Думаю, поэтому статью дали написать мне, а не какому-то там техническому гению. Во-вторых, мне было отрадно писать эту главу по сугубо личным причинам. Но об этом позднее. Итак, Роджер Макферри, и его, хм, новация.
Я постараюсь не распространяться по поводу его биографии, все это всегда можно найти в Википедии. Основные детали, однако, перечислю. Роджер родился в семье лондонских кокни в 1951 году, получил среднее образование в одном из многочисленных колледжей, и поступил в Кингстонский университет на отделение журналистики. Начал писать еще в старших классах для школьного журнала, но не преуспел ни во время школьных лет, ни в колледже. Выпустился в 1976-м году показав довольно средние результаты. Нашел работу сначала в «Индепендент», а затем перебрался в «Сан», где и писал скабрезные колонки на околополитическую тематику. Чтобы представить, чем он занимался, приведу названия лишь некоторых из них. Вот например «Большой Джим Большого Джима» (про Премьер-министра Джеймса Каллаган), «Не ударь меня (Don’t Heath me)» (о лидере Консервативной партии Эдварде Хите), «Почему у Валери такой длинный?» (о полном имени Президента Франции Валери Жискар д’Эстене). Соответственно, его колонки среди читателей «Сан» пользовались популярностью. В редакции, куда мне пришлось обратиться, сохранилась письма читателей к автору. Тогда мистер Макферри подписывался как МакРоджер. Несколько писем мне позволили скопировать. Вот что пишет некий Кларк Консмит из Кента: «Мак, ты красавчик просто! Так их, этих политиканов, с их тупыми законами. МакРоджера в Парламент!» или показательно письмо, неподписанное, из Бедфорда: «Мистер МакРоджер, а не могли бы написать материальчик о нашем мэре, Мэтте Харпоре, ходят слухи, что миссис Харпор носит рога не меньше, чем у лося…», и так далее. Роджер решил, что к нему пришла слава, он получал неплохие гонорары и надеялся, что к пенсии накопит себе на небольшой домик у побережья. Позже Макферри неоднократно признавался, что то, что он создавал не шло у него от сердца. Он просто выполнял свою работу, работаю в таблоиде у него не было выбора. «В «Гардиан» же меня не взяли», - говорил он. Примерно в это же время он женился на Сэрре Клоуффилд, с которой встречался в течение двух лет до помолвки. Казалось бы, посредственная, ничем не примечательная жизнь журналиста «Сан», каковой она и была.
С приходом к власти Маргарет Тэтчер, политика «Сан» изменилась. В то время газетой владели «Новости мира», медиахолдинг Руперта Мердока, и вся редколлегия дрейфовала в сторону поддержки тори. Критика стала приглушенней, не распространялась на политический эстеблишмент страны, а газета стала рупором поддержки политики (как внутренней, так и внешней, чего стоит известное «GOTCHA» после потопления аргентинских кораблей во время Фолклендской войны) среди читателей. Роджер приуныл. Его попытки заигрывать с властью не были так тепло встречены общественностью. А колонка «Дайте им, наконец, сдохнуть!» об ирландцах, объявивших голодовку в тюрьме Мэйз и вовсе заставила людей отвернуться от него. Читатели не оценили жестокость столь любимого ими МакРоджера. Среди писем, поступающих в адрес газеты были и такие: «Что, МакРоджер, сдулся? Прогнулся под старуху Мэг? Может быть, тебе еще *** ее старый, грязный ***?..». Так приход к власти партии, сторонником которой «Сан» выступала отрицательно сказался на карьере начинающего было становиться успешным журналиста. Неприятности начались и на личном фронте.
Сэрра Макферри, урожденная Клоуффилд, первая жена Роджера, как оказалось, имела проблема с наркотиками. Макферри устроил ее лечиться в клинику Св.Себастьяна в Лондоне, и полгода, как раз во время войны на Фолклендах, когда его почти не печатали, жил в одиночестве в своей квартирке в пригороде. Именно к тому периоду в его дневниках находят первые упоминания о Лилл Эпплгейт, любви всей его жизни. Лилл была медсестрой в клинике Св.Себастьяна, куда Роджер приходил наведывать свою жену. Их первая встреча подробно описана в его дневнике того времени. Роджер отмечает сочувствие, сострадание, проявленное Лилл по отношению к нему и его супруге. Их отношения начались как дружба, но переросли во что-то большее. Макферри пытался найти вопрос, как из дружбы родилась любовь, но так и не смог ответить на этот вопрос. Во всяком случае, мне такой ответ найти не удалось. Думаю, что Роджер и сам не знал этого. Не могу сомневаться, что и он, и Лилл мучались этими отношениями, нарушавшими всякие порядки этики того времени, причем как общественной, так и врачебной, все-таки, Лилл была медицинской сестрой, а жена ее возлюбленного - ее пациенткой. Как бы там ни было, но Роджер не смог перестать встречаться с молодой мисс Эпплгейт. К тому моменту, как Сэрра выписалась из клиники, их отношения длились уже почти полгода. После того, как жена вернулась к мужу из больницы Св.Себастьяна Лилл и Роджер не перестали встречаться, с той лишь разницей, что оба должны были проявлять большую осторожность. К чему я рассказываю такие подробности личной жизни моего героя? Возможно, именно в них кроется причина того, из-за чего прославился Роджер, того, что станет известно позднее.
Гонорары колумниста упали, никто не хотел читать его подобострастные панегирики консервативному правлению тори, а внешнеполитические обзоры давались ему хуже. К тому же у него уже были конкуренты, которые в саркастической манере проходились по политикам континентальной Европы не хуже Роджера, а, возможно, и злее. Кроме того, на него росло давление со стороны читателей. Разочарование в Тэтчер росло в британском обществе, редакция буквально торпедировалась корреспонденцией разгневанных читателей, обвиняющих издание в лизоблюдстве перед «старой ведьмой». На редакцию дважды было совершенно нападение вандалами, в бензобаки машин хулиганы засыпали сахар, заливали краской ветровые стекла автомобилей. Макферри признавался позже, что не он один, а половина редакции втайне мечтали о том, чтобы им опять дали развернуться на всю, мечтали о победе лейбористов на выборах 87-го года. Но победила опять Тэтчер.
Несмотря на поддержку со стороны власти, тиражи «Сан» сокращались. Оставалась жесткое ядро фокус-группы - жесткий рабочий класс, любивший сплетни про звезд, но широкая поддержка «Сан», которую издание имело многие годы до этого со стороны социально уязвимых слоев, ушла. Роджеру грозило сокращение.
Кризис, переломный момент наступил и в его отношениях в с любовницей. Сэрра, как признавался потом Роджер, ни о чем не подозревала, между тем Лилл уже дважды была вынуждена сделать аборт и твердо сообщила журналисту, что третьего раза не будет. Если он откажется от отцовства, она будет добиваться денег на содержание ребенка через суд. Роджер, разбирающийся в идеологических хитросплетениях внутренней политики Соединенного Королевства прекрасно понимал, чем это может грозить ему в разгар консервативного правления. Увольнение - меньшее, нищета - большее. То, что Сэрра уйдет от него, он не сомневался. Почему же он сам не развелся с Сэррой? В дневниках и письмах мы не находим ответ на этот вопрос, мы можем только подозревать, что ему попросту не хватало воли сделать этого. И тогда, на дворе был 89-й год, когда критика Правительства Тэтчер была максимальной, гонорары «Сан» упали практически до нуля, а страна почти закипала, именно в этот самый неподходящий период, Лилл, любовница Роджера, забеременела в третий раз. Роджер признавался, что чудо спасло его от петли.
12 июня 1989 года, когда вышла его последняя колонка в «Сан» «Не нравится, уйди!», Роджер описывал много раз и на радио, и на телевидении. Он говорил, что это было то, что называется настоящим вдохновением. Он пришел на работу, заданий не было, работы тоже. Стоял жаркий день, кто-то уныло пописывал в полосу мнений, сокращенной вдвое за счет рекламы, но ничего не предвещало того, что напишет Роджер. Его мысли были поглощены своим трещащим по швам браком и отношениями с Лилл. Вечер накануне он провел у нее, она плакала, обещала донести всем, кричала на него, в общем, было не до работы. Ему никто не предлагал ничего писать в свою колонку, он просто сел за свой персональный компьютер и написал то, что первое ему пришло в голову. «Не нравится, уйди!». Три года назад «Сан» вставило в свой номер репринт той колонки, совсем небольшой, но такой значимой. Но тогда, летом 89-го никто и подумать не мог, что она произведет такой фурор.
Вообще, материал задумывался как ответ всем тем разгневанным читателям, которые присылали в издательство письма с критикой редакционной политики «Сан». Роджер признавался позднее, что внутренне он и сам был со многим согласен, и желал того же, но на работе он был сначала журналистом своей газеты, а затем - подданным Великобритании, поэтому ответ ложился в русло той линии, что вела коллегия газеты. Я не буду пересказывать или, упаси Боже, перепечатывать «Не нравится, уйди!» - в сети можно найти его в два счета. Приведу лишь тот пассаж, который мне лично кажется ключевым (думаю, ключевым он и является). «Хватит! Слышите, засранцы, хватит писать нам в редакцию письма о том, как вы не любите Премьера, и какие у Вас в ее отношении сексуальные фантазии. Мой знакомый психиатр уверенно считает, что у всех у вас расстройства на личной почве. Так вот, мы с моим кентом посовещались, и, знаете, какой у него совет? Не нравится, уйди! Уходите от своих несчастных жен, засранцы, раз у вас стоит на нашего Премьера. Тут же нет любви, ну правда, вас прельщает другая женщина.
А что, я поддерживаю своего друга, хоть у меня и нет степени по медицине. По-моему, это шикарный способ политического протеста. Не нравится политик - уйди от жены. Статистика разводов, между прочим, - один из ключевых показателей социальной нестабильности. Кому понравится, если его граждане из-за него разводятся? Можно еще, знаете, ультиматум поставить. Или Вы уйдете с поста, или я уйду от своей Клэр, или Дафны, или Хлои, как хотите. Что, слабо? То-то же. А писать нам хватит. Во всяком случае, ту хрень, что Вы пишете. С любовью, как всегда ваш, МакРоджер».
Вот и все, чуть больше ста пятидесяти слов, одна шестнадцатая полосы. Редактор отдела и главред посмотрели на колонку сквозь пальцы. Вот его слова, сказанные в одном из интервью по поводу последующих событий: «Обычная колонка, Макферри писал в свойственной ему манере. Людям это нравилось, и мы с Диком (редактор отдела мнений, Ричарид Сэффилд) даже не придали материалу никакого значения. Я подписал номер в печать и на следующий день он вышел». На следующий день он вышел.
Часто говорят, что многие писатели, политики, деятели искусства просыпаются знаменитыми, становятся знаменитыми буквально за одну ночь. Не знаю, возможно ли это в принципе, но с Роджером точно этого не случилось. На следующий день Роджер, как и принято было, пошел на работу. Он уверяет, что не помнит следующих двух недель. Помнит только, как просил, умолял Лилл сделать аборт, но она была неумолима. Кто знает, чем бы закончилась вся эта история, если бы другой журналист, ведущий радио ВВС Лондон Марк Джонсон, завершающий свою карьеру в качестве журналиста.
Марк Джонсон был средних лет и почти выдающихся способностей сначала корреспондентом, а затем и ведущим на радио ВВС Лондон. Вершиной его карьеры была авторская программа «Mark it», выходящая по средам в 17:00. 28 июня 1989 года должен был состояться последний выпуск радиопередачи. Руководство канала приняло политическое решение заменить стареющего и теряющего популярность ведущего на новое музыкальное шоу, лицензия на которое была выкуплена у американской PBS. Марка поставили перед фактом буквально за неделю, и он понимал, что шансов найти новую работу у него почти нет. Между тем, и у него в личном плане все было не очень хорошо, он был готов развестись в любой момент, вот только суд, который ему предстоял, обещал быть совсем не в его пользу. То, что ведущий Джонсон - ходок, знала едва ли не вся радиообщественность Лондона, а миссис Милли Джонсон намеревалась этим воспользоваться, переманив детей на свою сторону. Последней каплей стали, извините за подробности, трусики Элайзы, ассистентки Джонсона, которые миссис Джонсон нашла у него в кармане. Последнее, что она сказала ему, перед тем, как уехала, были слова: «Повестку в суд жди на следующей неделе. Дорогой. Я не оставлю тебе ни пенни». А тут - заявление о скором увольнении. И у Марка, хм, сорвало крышу. Он, в отличие от депрессивного, чуть не убившего себя Роджера, решил оторваться по полной. «Mark it» шла в прямом эфире.
В течение недели ВВС Лондон из уважения к заслуженному журналисту оповещало, что это будет финальная передача «всеми любимого» Марка Джонсона, человека-эпохи ВВС Лондон, и что пропустить эту передачу нельзя. Вместе с тем, будто в насмешку над ведущим, они дали ему темой не события в Восточной Европе, где он намеревался предсказать развал Польши и Чехословакии, а небольшой скачок в статистике разводов в Лондоне и Суррее и хрестоматийное - «К вопросу о традиционных ценностях». Но Марк был настоящим журналистом, но что важнее, ему нечего было терять. Обычно он приходил на передачу с небольшой стопкой материалов, он всегда хорошо готовился к своим передачам, этим объяснялось то, что даже в 1989 году ему удавалось сохранить популярность типичным «говорильным» форматом. Но на свою последнюю передачу он не пришел с кипой распечатанных листов или исписанных листов. В студию он зашел всего с одной газетой. Тогда, по воспоминанию очевидцев, никто не придал этому значения. И только когда Марк открыл рот, события стали развиваться так, как мы все знаем. С этого момента Роджер Макферри не мог ни на что повлиять. Да он, как станет ясно, и не хотел.
Марк говорил не переставая. Прекрасно владея дикторской английской речью он начал с небольшой истории вопроса, о скачке разводов (вполне в рамках статистической погрешности, я знакомился с материалами математиков и лингвистов, изучавших вопрос, никто из них не мог доказать, что рост был вызван материалом Роджера «Не нравится, уйди!») на Юго-Востоке Англии, рассказал, что такие всплески случались и ранее, так, в начале тридцатых чуть скакнула статистика разводов как раз вследствие ее выравнивания (просто всплеск браков в середине 20-х объяснялся мезальянсами экономического бума), и затем он сказал, что, в принципе, ничего необычного тут нет. После этого Марк выдержал театральную паузу и выпалил: «Кроме одного». Он громко, прямо у микрофона, развернул газету, рассказал то, что удалось выяснить - немногое, что «Сан» постоянно критикуется за свою протэтчеровскую позицию - и прочитал «Не нравится, уйди!» от начала и до конца. Передача должна была длиться еще пятнадцать минут, но Марк уложился в минуту, он все просчитал. Он знал, что его будут слушать все, кого ВВС Лондон удалось обработать, а это минимум процентов 15 мегаполиса. Он знал, что это его последняя передача. И уж он точно знал, что Милли его слушает, он же предупредил ее, что последняя его передача будет посвящена традиционным ценностям, она бы не смогла ее пропустить. Он приблизился губами к микрофону, и тихо, но четко проговорил: «Знаешь, МакРоджер, кто бы ты ни был. Ты прав, черт возьми. Пошла на ***, старая ведьма. Смотри, что ты сделала. Я развожусь из-за тебя. Милли, ты меня слышала? Жду с документами и адвокатом. Извини, дорогая, но я не могу поступить иначе, МакРоджер прав». Этими словами закончился длинный, очень длинный, во многом ключевой, может быть, даже важнейший этап развития современной европейской цивилизации. Мы вступили в дивный новый мир.
Количество разводов - это, конечно, ерунда. Марк Джонсон был прав, говоря о всплесках и падениях, это стандартные флуктуации, ничем не затронутые. Другое дело - экспонента. Если речь идет не о всплеске, а об экспоненте, экспоненциальном росте. Вы, наверняка, видели эти графики роста числа разводов. На них отображают обычно дату выпуска того номера «Сан» и дату трансляции передачи Джонсона. А после этого - резкая дуга наверх. Да, то, что должно было стать шуткой, стало пророчеством. В пик кризиса первых месяцев, который пришелся на сентябрь, в разводе состояли или были готовы развестись 3 из 4 английских семьи. Постепенно политика, новый феномен, который журналисты в течение первой недели окрестили «диворсократией» перекинулся на континентальную Европу. Сначала на Скандинавию, затем на Западную Германию и Голландию, а потом и на остальную часть Европы. Я лично посвятил свою докторскую работу процессу становления «диворсократии» и пришел к выводу, что ее появление было не то, что предопределено, оно было неизбежно. В конце ХХ века западная цивилизации переживала серьезный кризис, вызванный крахом морали и низведением роли католической церкви до уровня ритуального атрибута жизни. Эти два столпа, на которых базировались неузаконенные правом общественные связи, покачнулись и потянули за собой всю систему ценностей западного общества. Парадоксально, но Китай с политикой «Одна семья - один ребенок» больше отвечал западным стандартам, например, начала ХХ века, нежели Запад. Мужчины (большей частью мужчины, опросы показали, что женщины пользовались аргументом Макферри-Джонсона только в 1 случае из 10) получили то, о чем мечтали долгие годы, о чем не могли не мечтать в силу эволюционного и общественного процесса, впервые, со времени индульгенций - право на разврат. Индульгенцией на разврат, насколько мне известно, впервые назвал аргумент Макферри-Джонсона мой старший коллега, социолог конца ХХ века, Томас Краушвитц. И так вышло, что брак распадался как институт не за долгие века, как предрекали предвестники социально-эволюционного процесса, а за месяцы и годы. Количество заключенных семейных союзов снижалось катастрофически резко. Дело в том, что мы сами, мы - Европа и Запад в целом, с той благородной целью защитить незаконнорожденных детей, создали все условия для диворсократии, фактически сравняв в правах детей, рожденных в браке с детьми, в браке не рожденными. Для нового гражданина того или иного государства было все равно, узаконены ли отношения его матери и отца или нет. А если нет разницы, то зачем вступать в брак? Так диворсократия стала кредо миллионов молодых и не очень пар по всему миру, от Сиднея до Торонто. Тэтчер, конечно, подала в отставку.
Сейчас, описывая все эти процессы, изучив их настолько подробно, насколько это можно в середине ХХI века, я понимаю, насколько революционным должно было это все быть для людей того времени. Особенно для тех из них, кто родился до Второй Мировой Войны. Они видели по телевизору выступления народных масс и действительно понимали, что апокалипсис, конец истории, то, о чем как раз в то время писал Фукуяма - вот он, перед глазами. Видеть Рагнарек не в силах сделать что-либо. Должно быть, именно это крушение идеалов стало причиной роста самоубийств, а не «побочные последствия диворсократии», как пытались представить дело консерваторы. Распад Советского Союза, снижение угрозы русской агрессии стало последней каплей для них. Ведь именно новая Россия и другие государства - бывшие социалистические республики, для того, возможно, чтобы «приблизить» себя к Западу, легализовали диворсократию, отказавшись официально от брака. Люди были вольны заключать семейный союз, но никакой обязанности в нем не было. Для полукриминальной страны, какой была Россия в середине 90-х годов, это была меньшая из бед, о чем обычно забывают. Про арабский восток и Китай мы не говорим, диворсократия - исключительно западный феномен. Поразительно другое, с какой легкостью она захватила всю восточную Европу, вырвавшуюся из лап социализма, с какой легкостью установила свои порядки. Такое впечатление, что стремление на Запад не было стремлением к свободе у всех этих Чехий, Венгрий и Украин, это было стремлением к разврату, индульгенцию на которой так щедро выписал Роджер Макферри. Одну и на всех.
Мы, исследователи, часто задавались вопросом, почему процесс не был завершен до конца, почему институт брака не отмер, как отмерли иные форму родственно-общественного совместножительства, такие как род и племя. Конечно, у сторонников семьи были очень сильные (правда, в прошлом, об этом стоит помнить) сторонники. В первую очередь поборником старой морали была Католическая церковь, у которой, согласно опросам того времени было около полутора миллиарда приверженцев. Но насколько сильно было влияние Рима? В книге епископа Аурелианского «Бог с нами?», выпущенной в Париже в 1999-м году, он приводит следующие слова: «Я разговаривал с теми, кто зовет себя католиком. Я спрашивал их, сколько раз за последний год они были в храме? Редко кто был там чаще, чем на свадьбе своих знакомых. А мы знаем, как часто нынче играются свадьбы…». Церковь почти ни на что не влияла. Ни Католическая, ни протестантская, ни иная другая. Такой снижение ее роли скорее стало еще одной причиной, по которой диворсократия покорила планету. Так что причиной брачной неореставрации я считаю не это. Я (так же и как многие мои коллеги) считаю, что причиной стали естественные процессы в обществе как саморегулирующейся системе. Рост числа ЗППП, брошенных детей и количества абортов не мог не вызывать обеспокоенности не только у социальных политиков, но и у рядовых членов общества. Те, кто видели в диворсократии признак Армагеддона, только подтверждали свои теоретические воззрения, когда в очередной раз читали про какую-нибудь звезду, умирающую от СПИДа.
Первым, кто сказал, Запад сам роет себе могилу, была отнюдь не церковь, уверяющая, что спасения уже не найти. Голос разума имеет вполне определенное имя. И зовут ее Марта-Луиза Хоогендейк, комиссар Европейского союза по вопросам семьи, женщин и детства. Когда в Комиссии Жак Сантера этой молодой женщине выпал этот директорат, на ее родине, в Голландии, над ней открыто смеялись. Сама семья ставилась под вопрос, а они назначают их соотечественницу ответственной за эту компетенцию. Марта-Луиза Хоогендейк сама стала жертвой диворсократии, муж ушел от нее через полгода после опубликования «Не нравится, уйди!», оставив с тремя детьми. К слову сказать, в комиссии того созыва не было ни одного замужнего или женатого комиссара. Количество браков сократилось на 1 к 500, и продолжало снижаться, правда, не так стремительно, как раньше. У госпожи Хоогендейк было богатое политическое прошлое. Марта-Луиза возглавила в Голландии первую в мире феминистическую партию, пробившуюся в парламент. Что удивительно, что в числе ее сторонников и активных членов были не только женщины. Кроме того, она имела степень по социологии и по педагогике, и прекрасно понимала, как и многие ученые, бившие тревогу, чем грозит с точки зрения эпидемий промискуитет. В данном вопросе общественное развитие сильно обгоняло медицинское, в то время мы не умели лечить СПИД, и люди умирали от гепатита. Несмотря на свое феминистическое мировоззрение, Марта-Луиза Хоогендейк знала только один способ удержания негативных последствий того, что все называли развратом под контролем. И имя этому способу было семья. Я читал ее предсмертное интервью, в котором она признавалась, что отлично была в курсе того, что ее муж крутил на стороне романы. Но она любила его как отца своих детей, а диворсократия стала для нее настоящей трагедией, развод почти сломил ее. Так или иначе, именно Хоогендейк предложила решение, тогда казавшееся невозможным, но в настоящий момент мы даже не можем себе представить, как жили люди раньше.
Очевидно было, что вернуть брак в той форме, в какой он существовал долгие века, невозможно. Мужчин сравнивали со вкусившими крови людьми-животными из романа Уэллса «Остров доктора Моро». Научить назад их есть овощи было невозможно. Хорошо, предложила госпожа Хоогендейк, раз уж вы не хотите жить с одной женщиной, обратим свой взор на восток, где давно существует «альтернативная» версия семьи, где мужчины имеют все плюсы семейной жизни (общение с детьми, отсутствие инцестов, относительная эпидемиологическая безопасности, финансовая надежность), но при этом не ограничены одной женщиной. Если у нас нет альтернатив, надо выбирать лучшее из худшего. Понятно, что первой ее подняли на смех и подвергли остракизму именно ее же бывшие коллеги по партии. «Комиссар-шлюха», «Министр-наложница» - и так далее, голландские газеты кишели подобными кличками. Но Хоогендейк обращалась не к ним. Ее адресатом были совсем не женщины-феминистки.
Инициативы Хоогендейк нашла отклик в сердцах тех, кого она больше всего ненавидела - в сердцах мужчин, ушедших от своих жен, знавших, что такое семейная теплота очага, но при этом выбравших путь диворсократии. По прошествии определенного времени они неизбежно начинали тосковать по семейной жизни, исследования на эту тему имеют глубокие корни и проводили еще в середине XIX века. И чтобы доказать жизнеспособность такой семьи, Хоогендейк вновь сошлась с ненавистным ей мужем и стала жить с ним и ее любовницей под одной крышей. «Мир сошел с ума» - говорили ей, а она улыбалась, говоря, что знает это. И кто же поддержал ее, эту смелую голландку? Ни кто иной, как Роджер Макферри, к тому времени - почетный житель Великобритании, чье лицо знал каждый человек с доступом к интернету и телевидению. Он, выступая на одном из центральных каналов сообщил, что будет жить со своей бывшей женой и с матерью своего ребенка под одной крышей, потому что любит обоих. Для Сэры было бы глупо отказываться от предложения вновь стать сожительницей, пусть и гражданской, миллионера, а Лилл Роджер не оставил выбора. Я видел кадры встречи Роджеры и Марты-Луизы. Я видел, как она сквозь улыбку сдерживала свои эмоции, как она ненавидела этого журналиста. Но она пожала ему руку и полчаса беседовала о вопросах семьи. Роджер потом признал, что ему давно не было настолько «не по себе».
Примеру этих заклятых партнеров, как их прозвали газетчики, после последовали многие. Особенно во Франции, где традиционно велико было число мусульманского населения. Муллы одобрительно кивали, видя, как неверные перенимают обычаи шариата. Для них это было признаком истинности учения Аллаха и его всемогущества. Первой немусульманской страной, узаконившей многоженство стала Голландия. Второй - Швеция. К 2016 году почти все страны Европейского союза перешли на «Новый брак», а к 2021-му их одобрила Католическая церковь, Папа Викентий издал «буллу новой верности». В США власти пошли другим путем, оставив на компетенции каждого Штата решать, является ли многоженство легальной формой сожительства или нет. Последними двумя стали Алабама и Луизина, положительно ответившими на этот вопрос в июне 2015 года, немногим ранее легализации браков гомосексуалистов.
Совсем по-другому сложилась картина в незападном мире. В России в начале нулевых вновь была введена обязательная регистрации брака в традиционном смысле этого слова, был провозглашен курс на «возвращение скреп». Так же поступили почти все бывшие республики, кроме Украины. Сторонники и противники традиционной формы брака устраивали массовые столкновения на улицах Киева, что привело к войне в 2014 году, закончившейся распадом страны на две части. Это пока первый и последний случай войны из-за формы семьи. Китай традиционно придерживается политики «Одна семья - один ребенок», Индия следует в традиционном фарватере своей семейной политики, хотя в последнее время небольшая часть населения, в основном мусульманского, поддерживает многоженство. Арабский мир воспринял политику Запада как становление на путь правоверных, в большинстве же своем просто проигнорировал то, что произошло в Европе и США. Те светские мусульманские страны, в которых многоженство было запрещено, вновь его утвердили к радости мулл и исламистов.
Идея Хоогендейк была проста, но вместе с тем - гениальна. Дайте людям то, что они хотят, и они не попросят о большем. После становления и падения диворсократии, возвращение брака стало золотой эрой современного общежития. Те, кто предпочитают жить по принципу один мужчина - одна женщина, вольны это делать, им никто не запрещает. Те же, кто еще полвека назад был вынужден подавлять в себе желание, обрели, наконец, то, чего алкали. И эта, это внутреннее ощущение свободы, столь легко приемлемое, столь ненавистное консерваторам и феминисткам - и есть основная заслуга Роджера Макферри. Он умер в 2013-м году, так и не дождавшись легализации нового брака в Великобритании (это произошло в 2016-м г. посредством издания особого совместного акта Парламента и Короля Чарльза, одного из первых актов нового короля), однако его дело, его идея живут, способствуют миграционной интеграции, снижают социальную напряженность.
Лучше всего, в одном из последних своих интервью о том, что он сделал, сказал сам Роджер: «Я был загнан в клетку, был на грани суицида и не ожидал от жизни ничего, кроме ударов судьбы. Я не знал, как поступить, это страшное состояние, я будто плутал во тьме. Плутал, как и другие. И я шагнул наобум, не зная, пропасть дальше или мост через нее. И, видит Бог, я поступил правильно».
Дописывая эти строки, я думаю о своих трех женах, две из которых ждут меня дома. Еще каких-то полвека назад этого и представить себе нельзя было, такой реальности просто не существовало, не могло существовать. И, Роджер, черт возьми, ты поступил правильно.