Аркадий Аверченко: Лѣтняя прогулка
"Сатириконъ" №10, 1908 годъ
Петербургу съ проклятіемъ посвящаетъ авторъ.
- Ты, дорогой мой, окончательно заработался! Нельзя же безъ свѣжаго воздуха, - сказала мнѣ недавно моя добрая жена. - Пойди, пройдись по улицамъ! Отъ ходьбы застоявшаяся кровь быстрѣй циркулируетъ.
Этого предложенія было достаточно, чтобы у меня пропало всякое желаніе гулять, хотя бы до это оно ощущалось. Я презрительно скривился и промычалъ:
- Удивительно остроумно! Кто лѣтомъ, да еще днемъ, гуляетъ по Петербургу? Нужно быть женщиной, чтобы...
- Ну, тогда сиди дома, старый толстый идіотъ,- сказала жена, съ едва замѣтнымъ оттѣнкомъ язвительности. - Оно и лучше, положимъ!..
Не успѣла она замолчать, какъ я почувствовалъ самое неукротимое желаніе выйти изъ дому. Идея прогулки моментально окрасилась въ моемъ мозгу въ самые радужные цвѣта...
- Не будетъ по твоему, голубушка! Вотъ я сейчасъ надѣну шляпу и пойду. Нельзя же безъ свѣжаго воздуха. Отъ ходьбы застоявшаяся кровь быстрѣе циркулируетъ.
И я все это сдѣлалъ. Надѣлъ шляпу и вышелъ.
Съ порога меня окатилъ тяжелый потокъ раскаленнаго воздуха. Мостовая была накалена тоже не меньше - чуть не до обжоговъ на подошвахъ. Получался глупый заколдованный кругъ: раскаленный воздухъ накалялъ мостовую, а она, накалившись, еще свирѣпѣе раскаляла воздухъ.
Воспоминаніе о трехъ библейскихъ отрокахъ, пріютившихся, за неимѣніемъ другой квартиры, въ раскаленной печи, вызвало мой сочувственный вздохъ, и будь дома другая жена, я бы благоразумно вернулся въ прохладную, уютную квартиру.
- Но... гулять, такъ гулять! - храбро рѣшилъ я и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, растянулся черезъ протянутую кѣмъ-то по троттуару веревку.
Я ожидалъ выраженія хотя какого-нибудь сочувствія со стороны каменщиковъ, копошившихся подлѣ, но они отнеслись къ моему паденію крайне отрицательно, безпощадно осудивъ его:
- Ишь, чортовъ кабанъ! Нѣтъ у тебя глазовъ, что ли? Гляди, веревку оборвалъ!..
- Добрые люди! - съ внутренней болью въ сердцѣ (отъ ушибленнаго локтя и колѣна) возразилъ я, - надо быть совершенно безмозглымъ, чтобы черезъ людный троттуаръ протягивать такую веревку!
Но каменщики стали возражать такъ увѣренно и энергично, что я, щадя память своихъ любимыхъ родителей, поспѣшилъ перейти на троттуаръ противоположной стороны.
Я не потерялъ особенно много времени на выясненiе того факта, что направленіе, выбранное мною,- крайне неудачно: троттуаръ былъ залитъ жидкимъ слоемъ асфальта, и я, вступивъ на него, очутился въ роли легкомысленной мухи, приклеившейся къ липкой бумагѣ.
Въ такомъ рискованномъ положеніи очень трудно сохранить достоинство и ту непринужденность, которая свойственна пѣшеходу, остановившемуся постоять на улицѣ и поглазѣть на сосѣднія крыши...
Первое время одна нога была въ воздухѣ. Я уперся ею въ троттуаръ, чтобы отклеить другую.
И - понятно - плотно прилипъ обѣими.
На углу улицы, около большого котла, какіе рисуютъ на картинахъ, изображающихъ адскія мученія, возилась кучка черныхъ людей. Изъ котла шелъ удушливый дымъ, способный убить всякое дыханіе на милю въ окружности.
Одинъ изъ асфальтщиковъ случайно обернулся въ мою сторону и снисходительно улыбнулся:
- Вишь ты, баринъ, какъ прилипъ къ протувару.
- Носитъ ихъ, чертей! Теперь самъ, поди, не отлипнетъ, - сказалъ другой, болѣе изъ вѣжливости, чѣмъ изъ желанія освѣтить мое положеніе.
Остальные асфальтщики были экспансивнѣе и, подойдя ближе, стали спорить, могу ли я выбраться изъ асфальтной массы своими средствами, и какимъ образомъ? Всего проще было бы протянуть мнѣ руку, но они этого не дѣлали. Ихъ интересовалъ вопросъ со стороны, такъ сказать, академической.
Каменщики то же были заинтригованы моимъ положеніемъ и, забывъ недавнюю вражду ко мнѣ изъ-за веревки, начали горячо обсуждать шансы pro u contra, смогу ли я самъ выбраться на мостовую?
Въ это время мнѣ пришла въ голову мысль зацѣпить крючкомъ палки за фонарь, стоявшій около и вытащить себя, какъ рыбу, удочкой. Планъ мой, послѣ многихъ усилій, удался, но, правда, съ большимъ ущербомъ для брюкъ, колѣни которыхъ украсились двумя широкими черными пятнами...
Разочарованные такимъ простымъ и удачнымъ исходомъ, каменщики и асфальтщики соединились въ одну живописную группу и принялись обсуждать вопросъ: поколотить меня, или нѣтъ?
Не будучи отъ природы любопытнымъ, я не сталъ дожидаться конца преній и съ возможной быстротой продолжалъ прогулку.
Благодаря пріобрѣтенному опыту, мнѣ удалось счастливо миновать всѣ послѣдующія веревки и жидкіе троттуары.
Но я никакъ не могъ обойтись безъ новинки, въ видѣ кусковъ какого-то гипса или щебня, который съ крыши ремонтируемаго дома сыпался чьей-то щедрой, увѣренной рукой. Первый кусокъ упалъ мнѣ на плечо. Вскрикнувши отъ боли, я отскочилъ на два шага влѣво и какъ разъ на то мѣсто, гдѣ падалъ другой камень. Этотъ камень, повинуясь вѣчному и загадочному тяготѣнію природы вещей къ разнообразію, упалъ мнѣ уже не на плечо, а на голову.
Никогда не нужно дѣлать поступковъ, не обдумавъ ихъ: стой я на прежнемъ мѣстѣ, я бы не получилъ второго удара.
Впрочемъ, налетѣвшій бѣшеный порывъ вѣтра, съ тучей пыли, сорвалъ съ моей головы шляпу, и, такимъ образомъ, я покинулъ рискованное мѣсто, двинувшись въ погоню за шляпой.
Прогулка продолжалась не менѣе оживленно, чѣмъ она началась: я бѣжалъ за шляпой, она - отъ меня. Никогда я не возьму на себя смѣлости утверждать, что каждая часть туалета имѣетъ свою волю и разумное выраженіе ея. Но, насчетъ шляпы, у меня есть нѣкоторыя сомнѣнія. Судя по тому, какъ она медленно и лѣниво катилась, пока я слѣдовалъ за нею шагомъ, и какъ порывисто и насмѣшливо убѣгала, когда я бѣжалъ за ней галопомъ, - можно было предположить, что шляпа управляется разумной волей, и что я пріобрѣлъ экземпляръ крайне неукротимаго и своенравнаго характера.
А, можетъ быть, этими свойствами шляпа пропитывается уже послѣ, благодаря тѣсному общенію съ головой владѣльца...
Въ концѣ концовъ, она была поймана съ помощью сапога городового, стоявшаго на посту.
Лукавое животное, очутившись у меня на головѣ, сразу успокоилось и только легкое измѣненіе формы, присшедшее отъ ноги городового, указывало на недавній случай.
Я бодро зашагалъ дальшо и на поворотѣ столкнулся съ компаніей носилыциковъ, тащившихъ на головахъ дюжину мягкихъ креселъ. Такъ какъ головы ихъ были внутри креселъ, подъ бахромой, то они брели ощупью, натыкаясь на прохожихъ, телеграфные столбы и лошадей.
Благоразуміе заставило меня прижаться къ желѣзнымъ воротамъ какого-то дома и пропустить эту длинную безмолвную процессію.
- Осторожнѣе! Ворота только что выкрашены, - съ любезною предупредительностью сообщилъ мнѣ старый маляръ, скручивая папироску.
- Мнѣ очень прискорбно, что вы не сообщили мнѣ это минутой раньше, - отвѣтилъ я грустно.
Онъ сдѣлалъ рукой жесть самаго безразсуднаго великодушія.
- Не безпокойтесь, господинъ! Эти мѣста, что вы свезли спиной, Я опять закрашу... Мало ея, что ли, краски-то! Что ее жалѣть. Она хозяйская, краска, - и онъ дружелюбно, подмигнулъ мнѣ, въ разсчетѣ, что я вполнѣ пойму и оправдаю его расточительность.
Не желая, чтобы моя прогулка затягивалась, я направился домой и добрался вполнѣ удачно, если не считать тонкой струи извести, которая съ высоты третьяго этажа освѣжающе оросила мою шляпу, плечи и ботинки.
На мое указаніе по этому поводу, бѣлильщикъ высказалъ не лишенное смысла предположеніе, что ведро его, вѣроятно, худое.
Послѣ нѣкотораго размышленія, я согласился съ нимъ и, пройдя улицу, какъ вихрь, вбѣжалъ по лѣстницѣ къ себѣ въ квартиру и, не раздѣваясь, упалъ на кровать.
Жена позвала меня.
Я выставилъ въ дверь лицо и спросилъ, по возможности, кротко и миролюбно - что ей нужно?
- Ты знаешь, я тоже пойду, пройдусь. Право, пріятно прогуляться по свѣжему воздуху... Однако, какой ты красный!
(Она не знала, что я не только красный, но и черный, и голубой, и бѣлый...).
- Иди, моя дорогая, сказалъ я, скрывая за дверью свою разноцвѣтную фигуру.
- На улицѣ теперь, ей-Богу, не дурно, ужъ не говоря о свѣжемъ воздухѣ и циркуляціи.
Она одѣлась и ушла, а я долго слѣдилъ въ окно, какъ она упала, запнувшись о веревку, завязла на асфальтовомъ тротуарѣ и какъ ей чуть не отдавили ногъ рельсами, которыя сбрасывали съ подводы.
Медуза-Горгона.
Петербургу съ проклятіемъ посвящаетъ авторъ.
- Ты, дорогой мой, окончательно заработался! Нельзя же безъ свѣжаго воздуха, - сказала мнѣ недавно моя добрая жена. - Пойди, пройдись по улицамъ! Отъ ходьбы застоявшаяся кровь быстрѣй циркулируетъ.
Этого предложенія было достаточно, чтобы у меня пропало всякое желаніе гулять, хотя бы до это оно ощущалось. Я презрительно скривился и промычалъ:
- Удивительно остроумно! Кто лѣтомъ, да еще днемъ, гуляетъ по Петербургу? Нужно быть женщиной, чтобы...
- Ну, тогда сиди дома, старый толстый идіотъ,- сказала жена, съ едва замѣтнымъ оттѣнкомъ язвительности. - Оно и лучше, положимъ!..
Не успѣла она замолчать, какъ я почувствовалъ самое неукротимое желаніе выйти изъ дому. Идея прогулки моментально окрасилась въ моемъ мозгу въ самые радужные цвѣта...
- Не будетъ по твоему, голубушка! Вотъ я сейчасъ надѣну шляпу и пойду. Нельзя же безъ свѣжаго воздуха. Отъ ходьбы застоявшаяся кровь быстрѣе циркулируетъ.
И я все это сдѣлалъ. Надѣлъ шляпу и вышелъ.
Съ порога меня окатилъ тяжелый потокъ раскаленнаго воздуха. Мостовая была накалена тоже не меньше - чуть не до обжоговъ на подошвахъ. Получался глупый заколдованный кругъ: раскаленный воздухъ накалялъ мостовую, а она, накалившись, еще свирѣпѣе раскаляла воздухъ.
Воспоминаніе о трехъ библейскихъ отрокахъ, пріютившихся, за неимѣніемъ другой квартиры, въ раскаленной печи, вызвало мой сочувственный вздохъ, и будь дома другая жена, я бы благоразумно вернулся въ прохладную, уютную квартиру.
- Но... гулять, такъ гулять! - храбро рѣшилъ я и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, растянулся черезъ протянутую кѣмъ-то по троттуару веревку.
Я ожидалъ выраженія хотя какого-нибудь сочувствія со стороны каменщиковъ, копошившихся подлѣ, но они отнеслись къ моему паденію крайне отрицательно, безпощадно осудивъ его:
- Ишь, чортовъ кабанъ! Нѣтъ у тебя глазовъ, что ли? Гляди, веревку оборвалъ!..
- Добрые люди! - съ внутренней болью въ сердцѣ (отъ ушибленнаго локтя и колѣна) возразилъ я, - надо быть совершенно безмозглымъ, чтобы черезъ людный троттуаръ протягивать такую веревку!
Но каменщики стали возражать такъ увѣренно и энергично, что я, щадя память своихъ любимыхъ родителей, поспѣшилъ перейти на троттуаръ противоположной стороны.
Я не потерялъ особенно много времени на выясненiе того факта, что направленіе, выбранное мною,- крайне неудачно: троттуаръ былъ залитъ жидкимъ слоемъ асфальта, и я, вступивъ на него, очутился въ роли легкомысленной мухи, приклеившейся къ липкой бумагѣ.
Въ такомъ рискованномъ положеніи очень трудно сохранить достоинство и ту непринужденность, которая свойственна пѣшеходу, остановившемуся постоять на улицѣ и поглазѣть на сосѣднія крыши...
Первое время одна нога была въ воздухѣ. Я уперся ею въ троттуаръ, чтобы отклеить другую.
И - понятно - плотно прилипъ обѣими.
На углу улицы, около большого котла, какіе рисуютъ на картинахъ, изображающихъ адскія мученія, возилась кучка черныхъ людей. Изъ котла шелъ удушливый дымъ, способный убить всякое дыханіе на милю въ окружности.
Одинъ изъ асфальтщиковъ случайно обернулся въ мою сторону и снисходительно улыбнулся:
- Вишь ты, баринъ, какъ прилипъ къ протувару.
- Носитъ ихъ, чертей! Теперь самъ, поди, не отлипнетъ, - сказалъ другой, болѣе изъ вѣжливости, чѣмъ изъ желанія освѣтить мое положеніе.
Остальные асфальтщики были экспансивнѣе и, подойдя ближе, стали спорить, могу ли я выбраться изъ асфальтной массы своими средствами, и какимъ образомъ? Всего проще было бы протянуть мнѣ руку, но они этого не дѣлали. Ихъ интересовалъ вопросъ со стороны, такъ сказать, академической.
Каменщики то же были заинтригованы моимъ положеніемъ и, забывъ недавнюю вражду ко мнѣ изъ-за веревки, начали горячо обсуждать шансы pro u contra, смогу ли я самъ выбраться на мостовую?
Въ это время мнѣ пришла въ голову мысль зацѣпить крючкомъ палки за фонарь, стоявшій около и вытащить себя, какъ рыбу, удочкой. Планъ мой, послѣ многихъ усилій, удался, но, правда, съ большимъ ущербомъ для брюкъ, колѣни которыхъ украсились двумя широкими черными пятнами...
Разочарованные такимъ простымъ и удачнымъ исходомъ, каменщики и асфальтщики соединились въ одну живописную группу и принялись обсуждать вопросъ: поколотить меня, или нѣтъ?
Не будучи отъ природы любопытнымъ, я не сталъ дожидаться конца преній и съ возможной быстротой продолжалъ прогулку.
Благодаря пріобрѣтенному опыту, мнѣ удалось счастливо миновать всѣ послѣдующія веревки и жидкіе троттуары.
Но я никакъ не могъ обойтись безъ новинки, въ видѣ кусковъ какого-то гипса или щебня, который съ крыши ремонтируемаго дома сыпался чьей-то щедрой, увѣренной рукой. Первый кусокъ упалъ мнѣ на плечо. Вскрикнувши отъ боли, я отскочилъ на два шага влѣво и какъ разъ на то мѣсто, гдѣ падалъ другой камень. Этотъ камень, повинуясь вѣчному и загадочному тяготѣнію природы вещей къ разнообразію, упалъ мнѣ уже не на плечо, а на голову.
Никогда не нужно дѣлать поступковъ, не обдумавъ ихъ: стой я на прежнемъ мѣстѣ, я бы не получилъ второго удара.
Впрочемъ, налетѣвшій бѣшеный порывъ вѣтра, съ тучей пыли, сорвалъ съ моей головы шляпу, и, такимъ образомъ, я покинулъ рискованное мѣсто, двинувшись въ погоню за шляпой.
Прогулка продолжалась не менѣе оживленно, чѣмъ она началась: я бѣжалъ за шляпой, она - отъ меня. Никогда я не возьму на себя смѣлости утверждать, что каждая часть туалета имѣетъ свою волю и разумное выраженіе ея. Но, насчетъ шляпы, у меня есть нѣкоторыя сомнѣнія. Судя по тому, какъ она медленно и лѣниво катилась, пока я слѣдовалъ за нею шагомъ, и какъ порывисто и насмѣшливо убѣгала, когда я бѣжалъ за ней галопомъ, - можно было предположить, что шляпа управляется разумной волей, и что я пріобрѣлъ экземпляръ крайне неукротимаго и своенравнаго характера.
А, можетъ быть, этими свойствами шляпа пропитывается уже послѣ, благодаря тѣсному общенію съ головой владѣльца...
Въ концѣ концовъ, она была поймана съ помощью сапога городового, стоявшаго на посту.
Лукавое животное, очутившись у меня на головѣ, сразу успокоилось и только легкое измѣненіе формы, присшедшее отъ ноги городового, указывало на недавній случай.
Я бодро зашагалъ дальшо и на поворотѣ столкнулся съ компаніей носилыциковъ, тащившихъ на головахъ дюжину мягкихъ креселъ. Такъ какъ головы ихъ были внутри креселъ, подъ бахромой, то они брели ощупью, натыкаясь на прохожихъ, телеграфные столбы и лошадей.
Благоразуміе заставило меня прижаться къ желѣзнымъ воротамъ какого-то дома и пропустить эту длинную безмолвную процессію.
- Осторожнѣе! Ворота только что выкрашены, - съ любезною предупредительностью сообщилъ мнѣ старый маляръ, скручивая папироску.
- Мнѣ очень прискорбно, что вы не сообщили мнѣ это минутой раньше, - отвѣтилъ я грустно.
Онъ сдѣлалъ рукой жесть самаго безразсуднаго великодушія.
- Не безпокойтесь, господинъ! Эти мѣста, что вы свезли спиной, Я опять закрашу... Мало ея, что ли, краски-то! Что ее жалѣть. Она хозяйская, краска, - и онъ дружелюбно, подмигнулъ мнѣ, въ разсчетѣ, что я вполнѣ пойму и оправдаю его расточительность.
Не желая, чтобы моя прогулка затягивалась, я направился домой и добрался вполнѣ удачно, если не считать тонкой струи извести, которая съ высоты третьяго этажа освѣжающе оросила мою шляпу, плечи и ботинки.
На мое указаніе по этому поводу, бѣлильщикъ высказалъ не лишенное смысла предположеніе, что ведро его, вѣроятно, худое.
Послѣ нѣкотораго размышленія, я согласился съ нимъ и, пройдя улицу, какъ вихрь, вбѣжалъ по лѣстницѣ къ себѣ въ квартиру и, не раздѣваясь, упалъ на кровать.
Жена позвала меня.
Я выставилъ въ дверь лицо и спросилъ, по возможности, кротко и миролюбно - что ей нужно?
- Ты знаешь, я тоже пойду, пройдусь. Право, пріятно прогуляться по свѣжему воздуху... Однако, какой ты красный!
(Она не знала, что я не только красный, но и черный, и голубой, и бѣлый...).
- Иди, моя дорогая, сказалъ я, скрывая за дверью свою разноцвѣтную фигуру.
- На улицѣ теперь, ей-Богу, не дурно, ужъ не говоря о свѣжемъ воздухѣ и циркуляціи.
Она одѣлась и ушла, а я долго слѣдилъ въ окно, какъ она упала, запнувшись о веревку, завязла на асфальтовомъ тротуарѣ и какъ ей чуть не отдавили ногъ рельсами, которыя сбрасывали съ подводы.
Медуза-Горгона.