(no subject)
Пустынники подражают сорокадневному пребыванию Христа в пустын*. Постники постничают, потому что Он постничал. Молитвенники молятся по Его примеру, девственники соблюдают чистоту и т. п. «Подражание Христу» - не случайное заглавие книги Фомы Кемпийского, это общий завет христианской морали, как бы общее заглавие всей христианской аскетики.
Я не буду сейчас пытаться характеризовать различные направления этого подражания, а иногда, может быть, и уклонения от того, что в Евангелии определяет путь Сына Человеческого на земле. Этих различных толкований столько, сколько людей, а уклонения неизбежны, потому что человеческая душа больна грехом и смертной немощью.
Важно другое. Важно, что во всех этих разнообразных путях Самим Христом узаконено это одинокое стояние человеческой души перед Богом, это отвержение всего остального, то есть всего мира: отца и матери, по точному выражению Евангелия, не только близких живых, но и близких непогребенных покойников - всего, одним словом. Голая, одинокая, от всего освобожденная душа видит только образ Христов перед собою, по Его примеру подымает крест на плечи и за Ним идет, чтобы принять свою безрассветную гефсиманскую ночь, свою страшную Голгофу и через нее пронести веру в воскресение, в незакатную пасхальную радость. Тут как будто действительно все исчерпано словами: Бог и моя душа. Все же остальное - это то, от чего Он призвал меня отречься, значит, ничего остального и нету, Бог и моя душа - и ничто.
Я не буду сейчас пытаться характеризовать различные направления этого подражания, а иногда, может быть, и уклонения от того, что в Евангелии определяет путь Сына Человеческого на земле. Этих различных толкований столько, сколько людей, а уклонения неизбежны, потому что человеческая душа больна грехом и смертной немощью.
Важно другое. Важно, что во всех этих разнообразных путях Самим Христом узаконено это одинокое стояние человеческой души перед Богом, это отвержение всего остального, то есть всего мира: отца и матери, по точному выражению Евангелия, не только близких живых, но и близких непогребенных покойников - всего, одним словом. Голая, одинокая, от всего освобожденная душа видит только образ Христов перед собою, по Его примеру подымает крест на плечи и за Ним идет, чтобы принять свою безрассветную гефсиманскую ночь, свою страшную Голгофу и через нее пронести веру в воскресение, в незакатную пасхальную радость. Тут как будто действительно все исчерпано словами: Бог и моя душа. Все же остальное - это то, от чего Он призвал меня отречься, значит, ничего остального и нету, Бог и моя душа - и ничто.