(no subject)
Дорогая supercalifragia, я тебе стих о.Сергия обещала. На, только сидя читай, стоя упасть можно.
Новоначалие.
В молодой интеллигентной семье катастрофа:
Ребенок, придя из храма, играет в Литургию.
Девочке четыре года.
Повязав на плечики полотенце,
Посадив в кружок игрушек,
Кукольную посудку ввысь вздымает,
Сведя брови и голос возвысив,
Говорит: «Твоя от Твоих!…» и еще пару
Отрывочных слов, которые детская память
Уловила из вялотекущего чина
Византийского советского обряда,
Раз за разом воспроизводимого в соседнем
Новопостроенном еврохраме
Спального безликого микрорайона.
Увлеченный прецедентом, папа,
Многокнижный, взопревший,
Присев у стеллажей, листает Кавасилу;
Равно многокнижная, но все же мама
Над кастрюлькой с кипящим супом
Воздыхает, очки уставя
В заоконную мрелую городскую супесь:
«Ох, а если духовник, двадцатидвухлетний
Суровый иеромонашек,
Речет: кощунство! на отчитку немедля!..»
Взор мамы
Туманится, суп начинает
Выкипать на плиту.
И только в детской -
Тишина не молчит: звонко, грозно
Поет неслышимыми голосами.
Громче, громче
(Мишка с оторванным ухом,
Зеленая резиновая черепаха,
Кен, срам прикрывший оберткой от чупа-чупса) -
Жизнь начинает жительствовать,
Хоры - златее, мощнее,
Детский картавый голосок дрожит, тонок,
Тянутся в электрический потолок ручонки
-В нощь в нюже предаяше
Себе за живот мира-
И в ответ на биение маленького сердечка
Всепоглощающий, неотвратимый
Дух
-На ны
И на предлежащия дары сия-
Свивается в огненное кольцо, и покорно, нежно,
Неотвратимо
Обрушивается в маленькую пластмассовую Чашу.
И еще одно, себе, чтоб не потерять. Про смерть:
-Таак…- Учитель поднял глаза от журнала, оглядел класс. - На вопрос нам ответит…Ответит…
Маленькая худенькая одетая в чужое ношеное редковолосая с заедами у рта с цыпками на сероватых костлявых запястьях смерть шмыгнула носом, полезла из-за парты вставать: кого же и спросят, как не опять ее, второгодницу.
-Так. Ну вот скажи нам: сколько раз положено человеку в лютых мучениях умереть?
Смерть потупила глубоко посаженные бесцветные глазки, заковыряла грязным ногтем наплыв краски на крышке парты.
«ССЕЕЕМЬ!...ССЕЕЕМЬ!...» - оглушительно тихо зашипела ей с соседнего ряда сердобольная подсказчица, положительных родителей дочь умытая ладная ясная истовая отличница жизнь. Но где там туповатой смерти! слюнявый рот разинула, вертит нечистой худой шеей, - ловит шопот, да не слышит…
-А сколько раз вместо этого положено его помиловать, в живых оставить?
«ССССЕМИСЯТ РАЗ ПО СЕМЬ!!...» - аж посинела от натуги лупоголубоглазая златовласка жизнь, и уж не терпит, полупривстала, трясет изо всех сил вытянутой правой рукой, локтем аккуратно уставленной на тыл левой ладони.
Учитель постучал по столу комельком карандаша, махнул рукой: ладно, садись… И снова замолчал, склонился над журналом: что с этой смертью делать…по три года в одном классе не будешь же держать. Деваться некуда - придется выпустить эту дебилку со справкой…в белый свет, в огромный мир, с отточенной молниевидной косой наперевес.
Новоначалие.
В молодой интеллигентной семье катастрофа:
Ребенок, придя из храма, играет в Литургию.
Девочке четыре года.
Повязав на плечики полотенце,
Посадив в кружок игрушек,
Кукольную посудку ввысь вздымает,
Сведя брови и голос возвысив,
Говорит: «Твоя от Твоих!…» и еще пару
Отрывочных слов, которые детская память
Уловила из вялотекущего чина
Византийского советского обряда,
Раз за разом воспроизводимого в соседнем
Новопостроенном еврохраме
Спального безликого микрорайона.
Увлеченный прецедентом, папа,
Многокнижный, взопревший,
Присев у стеллажей, листает Кавасилу;
Равно многокнижная, но все же мама
Над кастрюлькой с кипящим супом
Воздыхает, очки уставя
В заоконную мрелую городскую супесь:
«Ох, а если духовник, двадцатидвухлетний
Суровый иеромонашек,
Речет: кощунство! на отчитку немедля!..»
Взор мамы
Туманится, суп начинает
Выкипать на плиту.
И только в детской -
Тишина не молчит: звонко, грозно
Поет неслышимыми голосами.
Громче, громче
(Мишка с оторванным ухом,
Зеленая резиновая черепаха,
Кен, срам прикрывший оберткой от чупа-чупса) -
Жизнь начинает жительствовать,
Хоры - златее, мощнее,
Детский картавый голосок дрожит, тонок,
Тянутся в электрический потолок ручонки
-В нощь в нюже предаяше
Себе за живот мира-
И в ответ на биение маленького сердечка
Всепоглощающий, неотвратимый
Дух
-На ны
И на предлежащия дары сия-
Свивается в огненное кольцо, и покорно, нежно,
Неотвратимо
Обрушивается в маленькую пластмассовую Чашу.
И еще одно, себе, чтоб не потерять. Про смерть:
-Таак…- Учитель поднял глаза от журнала, оглядел класс. - На вопрос нам ответит…Ответит…
Маленькая худенькая одетая в чужое ношеное редковолосая с заедами у рта с цыпками на сероватых костлявых запястьях смерть шмыгнула носом, полезла из-за парты вставать: кого же и спросят, как не опять ее, второгодницу.
-Так. Ну вот скажи нам: сколько раз положено человеку в лютых мучениях умереть?
Смерть потупила глубоко посаженные бесцветные глазки, заковыряла грязным ногтем наплыв краски на крышке парты.
«ССЕЕЕМЬ!...ССЕЕЕМЬ!...» - оглушительно тихо зашипела ей с соседнего ряда сердобольная подсказчица, положительных родителей дочь умытая ладная ясная истовая отличница жизнь. Но где там туповатой смерти! слюнявый рот разинула, вертит нечистой худой шеей, - ловит шопот, да не слышит…
-А сколько раз вместо этого положено его помиловать, в живых оставить?
«ССССЕМИСЯТ РАЗ ПО СЕМЬ!!...» - аж посинела от натуги лупоголубоглазая златовласка жизнь, и уж не терпит, полупривстала, трясет изо всех сил вытянутой правой рукой, локтем аккуратно уставленной на тыл левой ладони.
Учитель постучал по столу комельком карандаша, махнул рукой: ладно, садись… И снова замолчал, склонился над журналом: что с этой смертью делать…по три года в одном классе не будешь же держать. Деваться некуда - придется выпустить эту дебилку со справкой…в белый свет, в огромный мир, с отточенной молниевидной косой наперевес.