Русские.
Будем строги к самим себе: это самый дешёвый способ проделать жизненную программу, начертанную по воле рока для каждого человека и каждого народа.
Снисходительное к себе отношение, а тем более самовлюблённость обходятся несравненно дороже...
Понаблюдайте внимательно за собою, своими близкими и знакомыми;
если можете, мысленно расширьте свой кругозор ещё шире, распространяя его на целые группы лиц и явлений;
и вы придёте к заключению, давно сделанному внимательными наблюдателями русской стихии.
Вывод этот довольно печальный: мы, русские, носим в себе какое-то внутреннее противоречие.
Мы... не лишены патриотизма;
мы любим Россию и русскость.
Но мы не любим друг друга: по отношению к «ближнему своему» мы носим в душе некое отталкивание.
Мы страдаем, когда долго не слышим русской речи, не видим русских лиц; мы как будто стремимся друг к другу;
но соединяемся мы как будто только для того, чтобы начать бесконечные споры, которые немедленно переходят в распри.
Последние приоткрывают какие-то тайные, но великие запасы злобы; и тогда - пошла писать губерния!
Поэтому-то русская «общественная жизнь», в какой форме она ни проявлялась бы, представляет из себя постоянное нарождение различных соединений, у которых одно общее им всем свойство - эфемерность. Только что успев сотвориться, они сейчас же лопаются;
впрочем, лопаются для того, чтобы немедленно вновь воскреснуть в такой же «пузырчатой форме».
Причина этого «разъединяющего начала» весьма, конечно, сложная.
Но можно попытаться указать некоторые вехи в этом вопросе.
Как известно, каждая нация есть «собрание родственников», находящихся по отношению друг к другу в той или иной степени родства.
Чем эта степень ниже, тем, можно предполагать, сила разъединяющих факторов слабее.
Кто-то, говорят, высчитал, что французы находятся друг к другу в двадцать пятой степени родства.
Никто не высчитывал родства русского, но оно несомненно дальше французского.
Это не может быть иначе, принимая во внимание, что русские в нашу эпоху, то есть в XX веке, представляют из себя пеструю смесь самых разнообразных кровей.
Эта разноплемённость на скорую руку объединена русским языком (имеющим, правда, великую, чарующую силу) и весьма непродолжительным общим прошлым.
Сила русского языка и русского быта имеют в себе, несомненно, какую-то очень мощную и очень обманчивую приманчивость, приманчивость, доходящую до предательства: человек, вкусивший этого напитка, самым искренним образом считает себя настоящим русским;
а между тем всё в нём, решительно всё, - не русское;
и во всяком случае вопиёт к небу, как нечто совершенно непохожее на других, тоже считающих себя русскими.
И каков тип в настоящую эпоху «подлинного русского», этого ни один Соломон не угадает!
...История говорит нам, что другое действующее лицо этой же эпохи, гетман Богдан Хмельницкий, смотрел на себя и на своих как на истинных носителей русского начала.
Южане напоминали Государю Московскому, что древнее гнездо воссоединяемого русского народа есть Киев и вся вообще «Малая Русь»...
Но эта русскость, будем называть её южной, отличается от Московской, которую будем называть северной...
Снисходительное к себе отношение, а тем более самовлюблённость обходятся несравненно дороже...
Понаблюдайте внимательно за собою, своими близкими и знакомыми;
если можете, мысленно расширьте свой кругозор ещё шире, распространяя его на целые группы лиц и явлений;
и вы придёте к заключению, давно сделанному внимательными наблюдателями русской стихии.
Вывод этот довольно печальный: мы, русские, носим в себе какое-то внутреннее противоречие.
Мы... не лишены патриотизма;
мы любим Россию и русскость.
Но мы не любим друг друга: по отношению к «ближнему своему» мы носим в душе некое отталкивание.
Мы страдаем, когда долго не слышим русской речи, не видим русских лиц; мы как будто стремимся друг к другу;
но соединяемся мы как будто только для того, чтобы начать бесконечные споры, которые немедленно переходят в распри.
Последние приоткрывают какие-то тайные, но великие запасы злобы; и тогда - пошла писать губерния!
Поэтому-то русская «общественная жизнь», в какой форме она ни проявлялась бы, представляет из себя постоянное нарождение различных соединений, у которых одно общее им всем свойство - эфемерность. Только что успев сотвориться, они сейчас же лопаются;
впрочем, лопаются для того, чтобы немедленно вновь воскреснуть в такой же «пузырчатой форме».
Причина этого «разъединяющего начала» весьма, конечно, сложная.
Но можно попытаться указать некоторые вехи в этом вопросе.
Как известно, каждая нация есть «собрание родственников», находящихся по отношению друг к другу в той или иной степени родства.
Чем эта степень ниже, тем, можно предполагать, сила разъединяющих факторов слабее.
Кто-то, говорят, высчитал, что французы находятся друг к другу в двадцать пятой степени родства.
Никто не высчитывал родства русского, но оно несомненно дальше французского.
Это не может быть иначе, принимая во внимание, что русские в нашу эпоху, то есть в XX веке, представляют из себя пеструю смесь самых разнообразных кровей.
Эта разноплемённость на скорую руку объединена русским языком (имеющим, правда, великую, чарующую силу) и весьма непродолжительным общим прошлым.
Сила русского языка и русского быта имеют в себе, несомненно, какую-то очень мощную и очень обманчивую приманчивость, приманчивость, доходящую до предательства: человек, вкусивший этого напитка, самым искренним образом считает себя настоящим русским;
а между тем всё в нём, решительно всё, - не русское;
и во всяком случае вопиёт к небу, как нечто совершенно непохожее на других, тоже считающих себя русскими.
И каков тип в настоящую эпоху «подлинного русского», этого ни один Соломон не угадает!
...История говорит нам, что другое действующее лицо этой же эпохи, гетман Богдан Хмельницкий, смотрел на себя и на своих как на истинных носителей русского начала.
Южане напоминали Государю Московскому, что древнее гнездо воссоединяемого русского народа есть Киев и вся вообще «Малая Русь»...
Но эта русскость, будем называть её южной, отличается от Московской, которую будем называть северной...